Маленькая книга жизни и смерти - Хардинг Дуглас (версия книг .txt) 📗
Во-первых, сомнительно, чтобы все взрослые люди (не говоря о тех, кто умер в младенчестве) или какие-то из высших животных (не говоря о более скромных видах) продолжали существование после смерти. По всем признакам, его продолжают только те (например, жертвы насилия), чьи жизни, преждевременно оборвавшись, остались незавершёнными; и, возможно, ещё те (например, учёные, занимающиеся исследованиями в области психики), кто сильно заинтересован в том, чтобы остаться поблизости. Мало кто горит желанием присоединиться к одной из этих групп!
Во-вторых, сомнительно, что даже эти измученные или находящиеся в поиске «выжившие» продержатся долго — много веков или тысячелетий, — не говоря уже о вечности. Тот факт, что призраков видят редко, наводит на мысль, что привидения в конце концов умирают второй смертью. Как будто одной недостаточно!
В-третьих, более чем сомнительно, что выживает весь человек, даже ненадолго: жизнь привидения не может не быть смутной и туманной, мерцающим послесвечением яркого пламени настоящей жизни.
Четвёртая причина моего скепсиса в отношении будущей жизни для «меня» (я имею в виду того парня, которого я вижу в зеркале и о котором читаю в своих свидетельстве о рождении и паспорте) в том, что эта идея имеет так мало смысла. Непостижимо, чтобы жизнь «по другую сторону» — не просто жалкие посещения какого-нибудь мрачного кладбища или полуразрушенного особняка, а наслаждение всеми удобствами хорошо обустроенного неба или энного измерения — могла быть настоящим продолжением жизни «по эту сторону». Значит, умерший ребёнок продолжает там своё образование, вырастает, оканчивает школу для призраков и получает работу для призрака? И стареет и умирает снова? Может ли восьмидесятилетний старик по желанию вернуться в свою юность и повзрослеть как-нибудь получше? Или все воскресшие из мёртвых остаются такими же, какими они были до того, как умерли? Боже упаси! Сама постановка таких вопросов, несомненно, разоблачает весь синдром загробной жизни как мечту и добавляет веса моей уверенной надежде, что смерть всё расставит по местам и завершит моё приключение как Д. Е. Хардинга. Достаточно этого чудесного, но болезненного и беспорядочного эксперимента, хватит! Даже эта жизнь в качестве отдельного человека или индивида есть фантазия — что делает её продолжение в загробном мире фантазией о фантазии, вдвойне нереальной.
К сему добавьте тот факт, что она обещает стать скорее угрозой, чем надеждой. Отсюда миф о Титане, которому Зевс преподнёс истинно греческий дар нескончаемой жизни: она оказалась ужасным проклятием. Быть неспособным умереть — не иметь границ, установленных для этого конкретного я, — было бы всё равно что лишить его всей ценности. Без ограничения во времени и пространстве любой человек или произведение искусства — вообще что бы то ни было — были бы бессмысленны. Конец этой жизни, очевидно, столь же естествен, сколь и её начало. Одно не существует без другого, как север без юга и да без нет.
Как насчёт освящённой временем доктрины кармы и перерождения — так называемой «реинкарнации» в качестве высшего человека или полубога, если вести себя безупречно в течение жизни, в качестве низшего человека или высшего животного, если вести себя плохо, в качестве низшего животного или демона, если вести себя отвратительно? Что ж, хотя есть большое количество подтверждений того, что определённые люди вспоминают свои «прошлые жизни» в качестве человеческих существ в мельчайших подробностях, здесь нет ничего такого, что нельзя приписать ясновидению или телепатии — чему есть огромное количество подтверждений. (Так что когда я воображаю, что вспоминаю свой опыт в качестве римского центуриона, я делаю не что иное, как подхватываю большие отрезки его опыта. И свидетельствую в пользу того факта, что глубоко внизу мы все сливаемся. На самом деле, проблема с реинкарнацией в том, что эта идея заходит отнюдь не так далеко, как надо бы. Если бы она утверждала, что в конечном счёте всё сознание — моё сознание или что сознание в конечном счёте неделимо, я бы ничего не имел против.)
Что касается заявлений о том, что человек может вспомнить свои жизни ниже человеческого уровня, что́ доказывает, что они не то, чем кажутся, — не пустое мечтание? По сути, эта догма реинкарнации (хотя в своё время это была смелая и остроумная попытка объяснить несправедливость жизни) совсем не имеет для меня смысла. Если я был таким эгоистичным и жадным в этой жизни, что в следующей стану поросёнком, — значит ли это, что я удержу некое смутное поросячье воспоминание о том, что я был дурным Дугласом Хардингом; и что если только я буду теперь очень бескорыстной — и очень тощей — свиньёй у корыта, у меня появится шанс вновь возвыситься до человеческого статуса? Или, если воспоминаниям необязательно восполнять пробелы между реинкарнациями что же делает это? И в каком смысле они мои реинкарнации? Миллионы умных людей продолжают поддерживать этот свято чтимый миф, но лишь на словах; очевидно, что мало кто воспринимает его настолько всерьёз, чтобы его исследовать.
Настоящее решение всех таких проблем, касающихся прошлого и будущего, лежит в настоящем. Как указывал Рамана Махарши, и как наши тесты безусловно подтвердили, человек в любом случае не инкарнирован, т. е. не воплощён — Первое Лицо Единственного Числа не находится сейчас в каком-то теле, — так к чему вся эта шумиха вокруг реинкарнации?
Ещё меньше пространства и времени стоит посвящать тому роду бессмертия, которое заключается в славе. Платон, Шекспир и Моцарт (наряду с Иваном Грозным и Гитлером) не умрут полностью, пока живо человечество. (Что не будет продолжаться вечно; наш биологический вид, не говоря уже о нашей планете, звезде и галактике, несомненно, смертен.) Но какой загробной жизнью живут эти исторические фигуры? Они бессмертны отнюдь не в буквальном смысле. А как же миллиарды совершенно забытых смертных? Они — великие посредственности — списаны со счетов?
Впрочем, в определённом смысле настоящее бессмертие действительно приходит со славой; более того, в этом смысле и то, и другое доступно во всей их полноте вам и мне. Будда обнаружил, что он «чтимый во всём мире Единый», и наши тесты дали нам всё необходимое, чтобы сделать то же самое открытие самим и в отношении себя. Тот, кто я на самом деле есть, действительно знаменит во всей Вселенной из бесчисленных галактик, везде и всегда, где и когда есть воспринимающие существа, которые могут заглянуть внутрь. Наши тесты, с очень незначительными изменениями, могли бы привести всё внеземное, вместе с нами, к единственному Названию и единственной Славе, которыми стоит обладать, — продемонстрировав, что мы уже вознеслись до положения ярчайших звёзд, до вершины вневременного престижа и величия, — не путём присоединения к псевдобессмертным, а путём того, чтобы быть самим Бессмертным. Что, конечно, должно положить конец всем остаткам страстного желания личного выживания во времени какой бы то ни было разновидности.
Итак, по всем этим причинам я нахожу перспективу продолжающейся после смерти жизни Д. Е. Хардинга абсурдной и нереалистичной, и в любом случае крайне нежелательной.
Но остаётся один аргумент в пользу личного выживания, к которому нужно отнестись серьёзнее.
Я имею в виду интуитивное предчувствие — фактически настойчивое требование — того, что (поскольку невозможно поверить, что Вселенная в своей основе порочна) ужасное зло этой жизни будет как-то исправлено в следующей. Кто не испытывает иногда чувства, что только соответствующие благодеяния и полное признание, на тех или иных небесах, незамеченных и невознаграждённых добрых дел — вместе с уравновешивающей их карой, в каком-нибудь подходящем мучительном аду, за оставшиеся безнаказанными злые дела, — что только эти компенсации примирят нас с несправедливостью условий человеческого существования? Ведь с точки зрения нравственности, эта жизнь, конечно, лишена смысла — и совершенно возмутительна, — если у неё нет продолжения, если нет ничего похожего на Страшный Суд, если злу позволено сходить с рук, если за ним остаётся последнее слово?
