Спаси и защити! - Усвятова Дарья (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
— Все верно ты чуешь, доня. Знать, учение мое в кровь и в плоть твою входит. А силы земные — умирание да рождение, — самые могутные силы на этом свете. И могучи они именно так, как ты заметила — в движенье безостановочном. Ничего застывшего во всей природе нету и не было никогда. Даже камни, и те растут да помирают. А чуешь ты это оттого так ясно, что сейчас весна, земля рожает и рожать еще будет до самой осени. Сила же эта рождающая, выталкивающая — самая, что ни есть великая, ничто ее ни остановить, ни отдалить неспособно. Не зря ж говорят: с…ть да родить — нельзя погодить.
Этой нескромной поговоркой знахарка меня рассмешила и смутила одновременно. Не то, чтобы она в своей обычной речи совсем не употребляла подобных слов, просто мое настроение было возвышенно-благоговейным перед этим рождающим всесильем природы, и упоминание вместе с ним других, совсем не возвышенных, физиологических процессов, мне показалось неуместным.
Домна Федоровна мое смущение заметила, и, продолжая улыбаться, сказала:
— Что нос воротишь? Зря, что ли, в природе органы рождающие и выводящие отходы рядом расположены? Так же они близки и одинаково святы, как смерть и рождение, как печаль и смех. Не запачкавшись, не очистишься, не умерши, не родишься вновь!
На рассвете меня разбудил громкий голос знахарки:
— Донечка, вставай, мы уезжаем, за хозяйку тут остаешься.
— Как? Куда уезжаете? Все вместе? — я вскочила с постели, ничего не понимая.
— До родни в Сальск. Надо ехать.
Сполоснув лицо, я вышла проводить хозяев. Садясь в машину, знахарка спохватилась, будто только что вспомнила:
— Ты вот что, доня. Сегодня мастера приедут, водопровод смотреть, ты подпол на базу — там, где цементом залито у нас, открой им. Вот ключи тебе, — и вложила мне в руку круглый, темный с ржавчинкой, ключ.
Я вернулась в дом, недоумевая и удивляясь. Вчера, за ужином, никто и словом не обмолвился о том, что сегодня предстоит поездка. А сегодня — нате вам, спозаранку, вдруг, бросив хозяйство, все вместе — и Домна Федоровна, и Алексей Петрович, и Федор, и Ирина… Не случилось ли у родни что-нибудь трагическое? Хотя вид у отъезжающих хозяев был не скорбный, напротив — женщины как-то явно принарядились.
Озадаченная, я уселась завтракать. Аппетита не было: меня разбирало любопытство.
Около десяти утра у ворот засигналила машина, послышались веселые окрики:
— Эй, хозяева! Машину вызывали?
Я вышла за калитку и остолбенела. У ворот, желтея огромной цистерной, стояла ассенизаторская машина, называемая в народе г….возкой. Конечно, я прекрасно знала, что в сельской местности, в отсутствии городской системы канализации, все нечистоты сливаются в выгребную яму, которую время от времени чистят при помощи таких вот машин. И все было бы нормально, но абсурдность ситуации заключалась в том, что хозяева, вызвав ассенизаторов, уехали к родне, предоставив гостье заниматься грязной работой. Мало того, что это никак не вписывалось в кодекс казачьего гостеприимства, так еще и явилось для меня полной неожиданностью: ведь Домна Федоровна даже не намекнула, какие именно мастера должны приехать.
Однако размышлять было некогда: веселые ассенизаторы в оранжевых комбинезонах явно торопились. Ворота со скрипом отворились, машина въехала на баз, я открыла замок подпола, мастера подняли тяжелую зацементированную крышку и окружающее пространство вмиг пропиталось тяжелой липкой вонью. Автоматически я быстро заткнула нос, чем вызвала взрыв хохота со стороны мастеров. Но меня это не спасло: вонь была повсюду, она лезла в глаза, в рот, в уши, забиралась под одежду, въедалась в кожу. Мастера ловко вытащили из машины ребристую коричневую трубу и спустили ее в смердящее отверстие подпола. Труба тяжело плюхнулась вниз, подняв новую волну зловония, мастера включили насос, и труба, подергиваясь, начала всасывать вонючую жижу с громким хлюпом и чавканьем. Когда все, наконец, было кончено, ассенизаторы стали вытаскивать трубу, при этом не даже удосужившись подогнать ближе машину. Отвратительно мокрая, издающая тошнотворный запах труба проползла несколько метров по цементу и нехотя втянулась обратно. От нее остался темный «благоухающий» нечистотами след. Машина уехала, а я принялась отмывать запачканный двор. Прежде чем я отчистила цемент до прежнего состояния, мне пришлось извести все, найденные в трех домах, туалетные средства. Несмотря на это, на базу все равно воняло, и я, оборвав практически всю садовую мяту, густо забросала ею цемент. Но запах остался, мне показалось — разило от меня. Пользуясь тем, что на хуторе никого, кроме меня, нет, я разделась догола и стала обмываться холодной водой прямо из колодца. Я истратила весь свой шампунь и гель для душа, но проклятая вонь, казалось, проникла в самую кровь мою. Баня была заперта на замок, и я, взяв стиральный порошок, ушла отмываться на Маныч.
Вернувшись в конце дня с раздраженной от порошка до крови кожей, я увидела, что хозяева уже дома, и что настроение у них приподнятое. (В отличие от моего: мало того, что на меня свалили самую неприятную часть хозяйственных хлопот, так еще и кожа, которую я с ненавистью терла стиральным порошком, смешанным с белым манычским песком, болезненно распухла и горела адским пламенем.) Знахарка же, не заметив моего состояния (или сделав вид, что не заметила), весело спросила:
— Ну что, доча, все хорошо, справилась?
— Справилась, — кисло ответила я и пошла в хату мазать кремом пылающую кожу.
Едва я, морщась и кусая от боли губы, успела обмазаться антисептическим кремом, как Домна Федоровна позвала меня ужинать. Я отказалась: аппетита, после сегодняшних приключений, не было и быть не могло, но хозяйка буквально силой вытащила меня из хаты и привела за стол. Только я взглянула на стоявшие на нем блюда, как меня затошнило. Цыплята в ореховом соусе, тушеная нутрия в горшочке, фаршированная рублеными желудками гусиная шея, копченая лопушина, тефтели в томате с черносливом, кровяная колбаса, нарезанный дольками вареный язык, паштет из печени с зеленым луком, жареный толстолобик, блюдо отборных раков, гора пирожков, сочащихся чем-то красным и сладким, деревянная миска с крашенками (яйца здесь продолжают красить вплоть до праздника Отдания Пасхи); над всем этим фантастическим изобилием высились два больших глиняных кувшина, покрытых серебряной испариной (думается, их только что достали из погреба, где температура даже летом остается чуть выше нуля). Довершали натюрморт пять старинных, чеканного серебра, кубков (каждый объемом не меньше полулитра). Я в изумлении глядела на этот фантастический, ломящийся от скоромного стол (из овощных блюд здесь наблюдался только томатно-чесночный соус в соуснике). Таким столом казаки не разговлялись даже на Пасху! Что же случилось сегодня?
— У вас какой-то праздник? — спросила я хозяйку.
— Да не. То родичи гостинцев передали, — ответила она. — Кушай, доня.
Не спросясь, она взяла мою тарелку и наложила по куску всего, что было на столе. Я посмотрела на оказавшуюся передо мной гору еды, и мне стало смешно и тоскливо одновременно: они что, издеваются надо мной? Как бы в подтверждение этой мысли Алексей Петрович взял один из запотевших кувшинов и до краев наполнил мой кубок густым вином темно-гранатового, почти черного цвета. Точно так же — до краев — он налил вина и в остальные кубки.
— Любо! — пробасил казак.
Мы подняли серебряные кубки. Я пригубила и хотела поставить, но Алексей Петрович не дал мне этого сделать, задержав кубок за дно.
— До дна! — приказал он, на миг оторвавшись от своей чаши.
Захлебываясь, я допила вино и тут же почувствовала тяжелое животное опьянение. Кровь бросилась в голову, влилась под кожу и начала громко пульсировать на лбу, на щеках, на губах. "Надо закусить, а то упаду" — подумала я и принялась истово есть. Кушанья показались мне божественно вкусными; ей-богу, ничего подобного я еще не пробовала здесь, а ведь мне казалось, что готовить вкуснее, чем Домна Федоровна, просто невозможно! Я сама не заметила, как опустошила тарелку… Зато это заметила хозяйка и опять наложила мне крупных, сочащихся жиром, кусков. Я обильно полила их чесночным соусом, при этом меня невероятно насмешило, как дрожит в моей нетвердой руке белый фаянсовый соусник. Веселое настроение владело и хозяевами: разливая по второй, Алексей Петрович рассказал такой смачный и двусмысленный анекдот, что мы с Иринкой дружно покраснели и прыснули со смеху; без смущения рассмеялась Домна Федоровна, громко загоготали Алексей Петрович с Федором. После третьей чаши (невесть каким образом все-таки вместившейся в меня) анекдоты, веселые истории в духе народных запретных сказок посыпались как из рога изобилия. В выражениях хозяева не стеснялись, слушая их, я хохотала от души; только раз летучей паутинкой промелькнула мысль: как хорошо, что я пьяна — на трезвую голову мои уши от всего этого вмиг завяли бы и свернулись как сухой табачный лист. Наевшись, напишись, насмеявшись так, что заболели скулы, я ушла спать. Повалилась в постель и мгновенно уснула, но уже через час проснулась от ощущения, что сердце выколачивает бешеную лезгинку где-то внутри живота. Покачиваясь, я вышла во двор. Дурноты не было, но вместе с тем состояние мое было очень далеко от того ясного, трезвого и рассудительного покоя, в котором я привыкла находиться. Меня как будто вела какая-то плотная волна, насыщенная тяжелой земной силой. Это было даже приятно, хотя и необычно. Эта волна увлекла меня через сад, в степь, на простор; там я нашла клочок сена и распласталась на нем, придавленная к земле многократно увеличившимся вдруг притяжением (будто маленькая планета наша внезапно выросла до размеров Сатурна). На меня, как гора текучих одеял, наплывали токи, земля кружилась под звездами в пьяном экстатическом танце; придавленная к ней, я кружилась тоже. Это было странно, весело и волшебно. Незаметно я почувствовала, что земля затягивает меня, всасывает в себя, и я, как семя, погружаюсь в рыхлую влажную земную массу. Хотя я все так же хорошо видела высоко над собой стремительный хоровод звезд, меня не покидала уверенность в том, что я все глубже и глубже погружаюсь в землю, как в могилу, и скоро она сомкнется надо мной. Это не пугало меня, больше того — я хотела быть похороненной именно сейчас, именно здесь, в этой степи, в этой щедрой донской земле, стать частью ее. Чтобы ни одна капля страха не разрушила мое блаженное состояние, я закрыла глаза и в тот же миг почувствовала, как земля покрыла меня. Я доверилась ее тяжелым объятиям и растворилась в ней. Я чувствовала, как тяжко и влажно дышит земля, выдыхая в степь животворный пар, я слышала, как наливаются земными соками корни трав и кустарников, как торопливо сопят в норах кроты и мыши, как прогрызают ходы земляные черви, пропуская через себя землю и выбрасывая клейкие комочки прямо мне в лицо. Эта пожирающая, перерабатывающая, растущая и рождающая симфония земли проносилась сквозь меня, с силой кидала в меня звуки, запахи, ощущения — комками, связками, охапками. «Как в помойку, — думалось мне, — как в выгребную яму». Я вспомнила, как утром чистили «подпол» и мне стало смешно и понятно.
