Медовая Жертва - де Куатьэ Анхель (читаем книги бесплатно TXT) 📗
V
Если ощущаю я полноту самого Себя, то ощущаю её благодаря Миру.
Что ж так любим жить мы среди развалин? Что ж тлен для нас Жизни дороже? Что ж ищем мы в кромешной тьме одиночества? Не от того ли, что мы недостаточны?
И вот я сказал: «Довольно!» Я сказал, переступая страх свой, и открылся мне Мир, ибо остановил я свои поиски, и стал я собою Самим, стал и источником Света, открыт ныне я для Другого!
Для Двоих создан Мир, ибо Двое есть Жизнь, ибо то она, что созидается! Божественная пара – Мир и Жизнь – вот обитель Двух, что являют собой Света единство, который Един! Вот какова моя полнота, что ощущаю я благодаря Миру!
Не знает Мир кольца вечного возвращения, ибо не знает Он нуля и бесконечности также не знает Он, ибо неисчислим Мир, ибо как можно счесть Свет в обители Света? В полноте своей перестал я вращаться, и ушла суета, а Жизнь исполнила Мир, созидаясь!
Вот отчего ощущаю я полноту самого Себя благодаря Миру!
VI
Если я светел, то светел я благодаря Танцу.
Сколько мы сокрушаемся, сколько сетуем! Во что превратили мы мир! Воистину, если бы не умерли мы ещё, то следовало бы нам умереть, не умеющим Танцевать!
Почему так ценим мы пустоту и радости нашей не знаем? Не от того ли, что не ощущали мы золотисто-изумрудного восторга своего Танца? Но как же можно не Танцевать, если Свет Един, Мир создан для Двух, а Жизнь – это то, что созидается?
Долго я был плясуном, долго плясал я на потребу зевак, подобно рыночному скомороху, ибо самим Собою я не был и не знал я счастье Контакта, ощущая Другого! Но, открыв Другого, разве мог я удержаться от Танца!
Сколько помню себя, всегда было у меня тело, но никогда не был я своим телом, ибо не был я самим Собой. Теперь же я ощущаю свой Танец, каждой толикой своего существа я Танцую и Пою музыкой Света!
И ныне Мир играет Двум на божественной лире своей, и ныне Жизнь созидается Нами, растворяя вечность!
Стал для меня Другой альфой и омегой, и поманила меня мистерия Танца, и в обители Света обрёл я радость свою!
Вот почему светел я благодаря Танцу!
VII
Если радостен я, то радостен я благодаря Жизни. Созидается Жизнь, созидается! Слышу я Её сладкое Пение, и кровь весёлая вскипает в жилах моих! Я любуюсь Танцем божественным Жизни, что подобен изгибу крыла, что как птица свободен, и рвётся мой страх, мой истлевший саван!
В обители Света созидающееся лучится! Вот я и стал легковесным, ибо пали тяжкие путы! Ибо Другой приходит и берёт меня за руку, озаряя глаза мои своим Светом! Танец возвращает меня к Жизни!
О, Жизнь, ныне узнаю я Тебя! Неужели же знал я Тебя и прежде? Неужели же мог я покинуть твой божественный край? О, как же был я безумен! Как тяжелы были путы мои, как безгранична была моя слепота!
Но нет больше слов, всё теряется в Свете, Свете, что не отбрасывает тени, хотя Нас Двое! Но я знаю ответ – Ты Един! Так вот же я, Свет! Мы Танцуем, и созидается Жизнь, ибо она то, что созидается!
Разрушены ныне границы вечности, рассыпалась она и освободила радость мою, что обрёл я в Жизни благодаря Другому!
О Жизнь, я неразумное Твоё дитя! Прими же радость мою, ибо я счастлив! – Такова моя благодарность!
ЖЕРТВА МЕДОВАЯ
Неделя прошла в сборах и приготовлениях. Заратустра переполошил полгорода, я же потрясён и обескуражен: я и представить себе не мог, что столько моих друзей, бывших пациентов, да и просто знакомых немедленно и абсолютно конкретно откликнутся на произошедшее, причём без всякого моего внутреннего на то согласия. Мне неловко, да я бы никогда и не принял этой помощи, само их участие – вот что бесконечно дорого.
Эта забота, столь непосредственная и столь искренняя, заставила моё сердце биться с таким волнением, что я едва был способен вымолвить надлежащие слова благодарности, узнавая о каждой новой «медовой жертве».
(Зар почему-то называет эту сердечную помощь «медовой жертвой», может быть потому, что друзья мои нежно жужжат, как трудолюбивые и, мне кажется, всё же несколько сердобольные пчёлы?)
Я смущён, мне неловко. А когда уже через каких-то пару дней Зар отрапортовал, что необходимая сумма собрана, я расплакался, сам не знаю почему.
Впрочем, я как и прежде считаю, что друзья познаются не в беде, а в радости. Раньше я говорил (это есть даже в какой-то из моих книг), что попавшему в беду поможет любой уважающий себя человек, но только радость разделит со мной настоящий друг.
Теперь я знаю и ещё кое-что: в беде друг поможет мне с радостью, а я буду рад этой помощи не как доказательству дружбы, но как свидетельству нашей неразделённости, нашей близости.
Мне много говорили о глубине: этот, мол, «глубок», а этот – «поверхностен», кто-то «высоко поднялся», а этот «пал». Странные разговоры. Искать нужно не вертикали, это только лифт ездит вверх-вниз, а ширину – это честнее и лучше.
Благодаря моим близким, моим друзьям я чувствую себя широким. Высота анахронична, и потом, ведь никогда не знаешь – вскарабкиваешься ли ты наверх или же на самом деле устремлён вниз. По крайней мере, достоверных критериев здесь нет.
«Медовая жертва»... Заратустра что-то говорил мне о цветочной пыльце, о нектаре плодов, о фруктовом воске. Он говорил мне о бабочках и пчёлах, «они вкушают и создают, порхают и трудятся, они самодостаточны, но не замкнуты в самих себе, они ласкают глаз и дают пищу». Не очень хорошо помню, но Зар говорил об этом как о чём-то очень важном.
Зар совсем поседел, его голова стала белой, почти сахарной. Он подстригся очень-очень коротко.
Множество больших и малых морщинок, как трещинки на старинной картине, покрыли его живое лицо. В глазах, к счастью, не появилось грусти, но они стали ещё более пронзительными, ещё более зоркими.
Я ужасно мучаюсь его волнением, право, происходящее со мной совсем того не стоит! Зачем же так из-за меня переживать? Всё так естественно – как-то же нужно умирать. Не хочется думать, что все они готовятся к моей смерти, я ведь жив ещё пока ..., а этого «пока» вполне довольно.
Перелёт прошёл нормально. Мы в Париже, пока поселились в отеле, но уже завтра меня положат в больницу. Сегодня были на приёме у нейрохирурга, меня посмотрели, дообследовали. Операция, по всей видимости, через два дня, паллиативная: частично удалят опухоль и освободят от чрезмерного сдавления зону дыхательного центра. В сочетании с химиотерапией можно будет ещё какое-то время прожить, хотя и не долго, а потом отправлюсь на «Елисейские поля», но не на те, что здесь, а на те, куда отправляются с чувством выполненного долга. Хочется шутить, так, смехом, уничтожается идеализм, а потому – страх. Его смерть – самая забавная из всех.
Мы гуляем по Парижу, я уговорил Зара сходить в Лувр (впрочем, он и не сопротивлялся), мне хотелось увидеть три заветные картины Леонардо. Почему-то никогда не думал, что это возможно, а ведь, в сущности, такой пустяк!
Не столько меня поразил Париж, сколько его люди – все готовятся к торжеству, очень забавно. Люди всё-таки – малые дети, причём во всех смыслах и во всех ипостасях. Они ждут чуда и как дошкольники, и как доисторический австралопитек. Они не спешат в этом признаться, но разве это не написано у них на лицах?
«Чудо!» Сказка – вот она, предполагаемая человечеством правда жизни, с прилагаемыми в комплекте принцами и принцессами. Всё мы ищем по ту сторону, но ведь по ту сторону сказки – только сказочник. Кто же по ту сторону чуда? «Если бы Бога не существовало, его следовало бы выдумать», – это мог сказать не только француз, но сказал именно француз.
