Две жизни. Том II. Части III-IV - Антарова Конкордия (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗
Вторая условность – обязательное приветствие, слово «здравствуй», которое говорят люди друг другу. Кто же освободил тебя от этой общепринятой вежливости в Общине? Здесь ты ещё глубже должен понять это слово как привет любви, как поклон огню и Свету в человеке. Это не только простая условность внешней вежливости для тебя, но основа твоего собственного доброжелательства, которое ты проявляешь к человеку в момент встречи с ним. Начинай, мой дорогой друг, во все привычные людям условности их общения вносить своё высокое благородство. Становись каналом духовности для людей, общаясь с ними в тех формах, которые не отталкивают их и не затрудняют им восприятие твоего образа, а, наоборот, привлекают их к тебе.
Мне было очень совестно за моё легкомыслие. Я взглянул на себя в зеркало и совсем переконфузился. Мои непричёсанные отросшие кудри торчали во все стороны и в сочетании с длинной белой одеждой, надетой и подпоясанной мной наспех и кое-как, делали меня похожим на юродивого. Я подумал об Иллофиллионе, к которому ворвался вихрем, не постучавшись и даже не извинившись, что помешал ему заниматься, и сразу осознал, как эгоистические мысли о себе одном закрыли всё, что меня окружало. Мне что-то понадобилось, я сорвался в погоню за ним, а что делалось вокруг – до того и дела было мало. Я готов был уже броситься вон из комнаты, совершенно расстроенный, как ласковая рука Иллофиллиона меня обняла.
– Не спеши сейчас огорчаться, Лёвушка, подобно тому, как ты минуту назад спешил за книгами, забыв всё на свете. Чтобы победить и добиться чего-то серьёзного, надо уметь видеть каждую минуту всё, что тебя окружает, а не выключаться из окружающих условий, осознавая один лишь узкий сектор своих собственных действий и рассматривая мир только с высоты своей колокольни, своего личного «я». Люди идут к совершенствованию разными путями, но ступени духовного развития у всех одни и те же. Здесь, в Общине, с первых же дней обрати внимание на неизменную вежливость в отношениях между людьми. Ты и здесь встретишь немало тех, кто покажется тебе и грубоватыми, и чудаковатыми. Но на это не устремляй внимания, а помни, что твой путь сейчас – это путь такта и обаяния. И чтобы их достичь, тебе надо развить в себе вежливость и спокойствие, сделать их своей неизменной привычкой.
Иди, мой дорогой, наведи красоту и приходи через десять минут. Я докончу письмо, и мы пойдём купаться.
Я убежал к себе, но теперь уже так не доверял своим эстетическим предпочтениям, что вызвал Яссу и попросил его оглядеть меня с головы до ног.
– Ясса, миленький, я очень неуравновешенный человек. Не выпускайте меня из комнаты, пока не осмотрите меня хорошенько. Я никак не постигну, как завязываются эти сандалии, – молил я моего доброго слугу.
Ясса подал мне другие, закрытые сандалии, говоря, что в них не проникает пыль, да и застегнуть в них надо только две пуговицы. Он обещал мне упростить завязки в другой обуви, мигом подпоясал меня красивым узким поясом и уверил, что теперь я причёсан и одет как самый настоящий кавалер. Поблагодарив его, я вздохнул, мысленно пожаловался кому-то, что вчера плохо закончил, а сегодня так же плохо начал мой день, – и постучал в дверь к Иллофиллиону.
Через минуту мы уже шли к озеру, накинув на головы махровые простыни. Хотя я вчера уже проходил по этой дороге, и встречавшиеся пальмы, магнолии, лимоны и апельсины, бамбуки и гигантские тополя, кедры и платаны – всё было уже мне знакомо, но тем не менее я никак не мог полностью осознать, что передо мной сама живая жизнь, а не могучая декорация. Наше купание прошло без всяких помех и неожиданных встреч.
– Не хочешь ли, Лёвушка, пройти со мной к нескольким больным, которых Кастанда просил меня навестить? Это недалеко, сейчас ещё рано, мы успеем вовремя вернуться к завтраку.
Я, разумеется, был очень рад и счастлив быть с Иллофиллионом всюду, где ему угодно, и, кроме того, стремился узнать новые места. Мы перешли через мост речку повыше озера и углубились по дорожке не в парк, а в самый настоящий лес. Но лес этот был совсем не похож на то, что я до сих пор привык называть этим словом. Стволы высоченных, толстенных деревьев, где ветви равнялись хорошей русской сосне или многолетней ели по своему объёму, держали на себе такие тенистые кроны, что на дорожке, по которой мы шли, было совсем темно. Местами лианы совсем сплетались такими плотными цветущими гирляндами, что образовывали непроницаемые завесы. Здесь было прохладно, как в гроте, даже сыровато. Я уже хотел сказать Иллофиллиону, что, вероятно, такие леса полны тигров и шакалов, как дорожка перед нами сразу просветлела, расширилась и превратилась в большую круглую поляну. На ней стояло несколько белых домиков, похожих на украинские мазанки, как мне показалось сначала. Но подойдя ближе, я увидел, что они сложены из шершавого камня, пористого, с блестящими кристаллами, очень мелкими. Когда на стены этих домов падал луч солнца, они напоминали вату, обсыпанную бертолетовой солью, которую кладут под детскими новогодними ёлками.
Навстречу нам вышла женщина лет сорока, крупная, довольно миловидная, в белой косынке, белом платье и таком же полотняном переднике, на котором был нашит широкий красный крест.
– Здравствуйте, сестра Александра! Кастанда просил меня проведать вашего больного, которого сюда доставили вчера. Дали ли вы ему лекарство, которое я вам послал?
– Да, доктор Иллофиллион. Бедняжка успокоился и заснул после вторичного приёма. Раны я ему слегка перевязала, как вы приказали.
Сестра Александра провела нас в самый отдалённый домик. В чистой просторной комнате стояло несколько белоснежных детских кроваток, но занята была только одна, и возле неё сидела тоненькая девушка небольшого роста, в такой же точно одежде, как и сестра Александра.
– Это наша новенькая сестра, только что окончившая курсы сестёр милосердия. – И сестра Александра представила нам очаровательное существо. – Сестра Алдаз – индуска, она умудрилась своими способностями покорить даже нашего милого старого ворчуна – директора курсов, не говоря уже обо всех преподавателях.
Алдаз посмотрела на нас своими тёмными глазами, большими, светящимися, и напомнила мне икону греческой царевны Евпраксии, которую я видел в одной из древних церквей и которой долго любовался.
Мы подошли к детской кроватке, на которой я ожидал увидеть ребёнка, искусанного собакой, судя по предшествующему разговору.
Каково же было моё удивление, когда на кроватке я увидел спящим маленького сморщенного… карлика! Он был такой сморщенный и несчастный, что я, разумеется, словиворонил, да так и застыл. Я, должно быть, представлял собой преуморительное зрелище, потому что Алдаз, случайно оглянувшись на меня, не смогла сдержать смеха, и он зазвенел на всю комнату. Сестра Александра строго взглянула на Алдаз, но, увидев моё изумлённое лицо, и сама едва удержалась от смеха.
Смех Алдаз разбудил карлика. Он открыл свои маленькие глазки, и я ещё раз превратился в соляной столб. Глаза карлика были красного цвета, точно два горящих уголька.
Иллофиллион, точно не видя ничего и никого, кроме своего пациента, наклонился над карликом, боязливо на него смотревшим. Иллофиллион сказал ему несколько слов, показавшихся мне очень странно звучащими. Вот и ещё один язык, которого я не понимал и который, вероятно, тоже надо было выучить. Если здесь живут несколько родов карликов, да ещё несколько сект индусов, наречия у которых все разные, то, пожалуй, мне не догнать Иллофиллиона даже в знании языков.
Занятый этой мыслью, я отвлёкся вниманием от больного, а когда я снова посмотрел на него, то еле удержал крик ужаса. На маленьком обнажённом теле зияли три раны. Одна тянулась от бедра до самого колена, вторая – от горла до живота и третья – от ключицы до локтя. Плоть на этих местах была вырвана, точно чьи-то когти её терзали. Иллофиллион дал несчастному пилюлю и капли. Обе сестры поддерживали тело маленького страдальца, а мне Иллофиллион велел поддержать его голову, которая падала от слабости. Облив какой-то шипящей жидкостью развороченные раны, Иллофиллион ловко наложил повязки. Очевидно, карлик не страдал от прикосновения его нежных рук. Он немного окреп и дружески улыбнулся своему доктору. Когда его положили в другую кроватку, у окна, чтобы он мог любоваться видом поляны, он радостно поднял здоровую руку и, показывая ею на Алдаз, что-то сказал Иллофиллиону на смешном наречии, в котором было много щёлкающих звуков. На этот раз я не обеспокоился своей невежественностью, так как обе сестры, как и я, не поняли ни слова из сказанного им и с удивлением смотрели на Иллофиллиона.
