Истории, которых не могло быть - Царева Ирина (читать книги без регистрации .TXT) 📗
Улицы старого города вымощены сверкающим, отполированным за многие годы булыжником, подчеркивающим красоту и изысканность архитектуры зданий. Дома не перепутаешь — каждый произведение искусства. Есть, например, дом, сделанный в виде носа огромного океанского лайнера, форма, балконы и окна которого похожи на надпалубные постройки и ограждения на корабле. Он разрезает проспект на два рукава, которые спускаются вниз (город стоит на холмах — предгорье Карпат) к бурной горной реке Прут… Другие здания — с львами, барельефами, колоннами, крышами из листового металла и черепицы невероятных форм — создают очарование роскоши древнего города, где смешались все стили зодчества. Практически все религии представлены в городе: православные церкви, костелы, синагога… «Пьяная церковь» (народное название) всегда собирает вокруг себя туристов. Длинные узкие вертикальные окна ее башен из цветной стеклянной мозаики построены так, что создается впечатление, что какой-то великан провернул их вокруг оси, и они так и застыли завитые в одну сторону…
Я могла бы написать об этом городе целую книгу, но, мне кажется, я уже дала представление о волшебной его красоте, а значит вам будет понятней то, что я расскажу дальше.
Когда я была еще маленькой, по воскресеньям папа спрашивал меня: «Куда пойдем гулять?» И я говорила: «На Кладбище!» Я не была извращенным ребенком, или ребенком, которому некуда больше пойти. Прекрасные парки, аттракционы, кинотеатры — все это было. Но было и Кладбище: пожалуй, самое волшебное по красоте место. Вообще-то их было три: христианское, еврейское и новое. Новое — как все кладбища — где-то нищие холмики под покосившимися крестами из сваренных труб, где-то плиты с пирамидками из смеси бетона и щебенки, а где-то мраморные бездушные стеллы с выбитыми на них портретами усопших, горделиво стоящие среди неприметных середнячков… Еврейское — всегда вызывало у нас страх: ни травинки, ни кустика, практически отсутствующие дорожки, почти одинаковые камни с вычерченными на них шестиконечными звездами и скрещенными ладонями над буквами непонятного алфавита. Казалось, что за отсутствием места кто-то невероятным усилием все сдвигает и сдвигает их, освобождая по клочку землю для нового постояльца. Они сдавливают друг друга, наезжают могила на могилу — страшная картина. Но при этом можно только позавидовать народу, чья религия запрещает тревожить прах умерших, ждущих часа, когда все смогут восстать на суд Божий. И поэтому там стоят не потревоженные уже сотни лет могилы — их не срывают, не перепродают места, выбрасывая прах первых владельцев. Они только все дружно теснятся, освобождая место еще, и еще, и еще… одному.
Старое христианское кладбище я не напрасно назвала просто Кладбищем. Вот так, с большой буквы, мы его и воспринимали. В Ленинграде был Эрмитаж, а у нас Кладбище. Хоронить там перестали еще в период моего детства. Его бы сделать «памятником искусства» — но до этого никто не додумался. Черновчане ходили туда, как ходят в музей, парк, церковь. Кладбище вмещало в себе все эти понятия. Море зелени, плакучие ивы, диковинные деревья, усыпанные мелкими розами или крупными белыми лилиями, хрустящая под ногами мелкая галька на дорожках, стрекот кузнечиков — поющая тишина покоя и святости места… И могилы — не бездушные плиты, а история, характеры, судьбы — все это не повторенное ни разу. Изумительные скульптуры, фрески, все оттенки мрамора, цветные мозаичные витражи в медном обрамлении закрывающих небольшие ниши с горящими в них свечами… Ангелы, распростершие крылья над могилой; стоящие в скорбных позах херувимы; каменные складки ткани и каменные цветы, брошенные на мрамор плиты; Христос, протягивающий ладони, готовые принять душу усопшего; скала, за которую зацепился каменный якорь с обрывком цепи… Все это дышало памятью, любовью и… жизнью.
Каждый памятник имел свою легенду, мы знали историю жизни, любви, трагедии, смерти почти каждого, кто лежал на этой святой земле. Мой отец с огромным интересом относился ко всем легендам, связанным с необыкновенными памятниками Кладбища, и для меня еще совсем с детских лет не было большей радости, чем гулять с ним по хрустящим дорожкам, слушать звенящую тишину и его тихий голос.
Но ни одна прогулка не проходила без того, чтобы мы не подходили к двум памятникам. Первый — пятиметровой высоты крест из черного мрамора с распятым на нем беломраморным Христом. Фигуру Христа создал великий мастер… как у живого каждый кусочек тела, сведенные мышцы, натянутые жилы — все кричало о боли, а лицо оставалось кротким, безмятежным и светящимся неземной добротой. Там мы раздавали милостыню калекам и старикам и шли ко второму памятнику — к Скорбящей. На мраморной черной узкой трехметровой пирамиде — белый овал, из которого рельефно выступает лицо немолодого мужчины с аккуратно уложенными густыми волосами, небольшой бородкой и усами. Ниже — золотые буквы текста на латыни… профессор член различных академий, и польская фамилия. У подножья — фигура женщины. С первого взгляда я полюбила ее. Люблю и по сей день. В скольких музеях я побывала — но нигде не встречала ничего подобного. Юная женщина в монашеской одежде, складками спадающей с плеч к ногам, подпоясанная веревкой, на голове покрывало, скрывающее волосы (только в одном месте у плеча едва заметно выбивается локон), опустив голову и бессильно уронив точеные руки, стоит у подножия пирамиды. Она выполнена из цельного белого мрамора, но так искусно обработанного великим мастером, что создается ощущение двух разных материалов. Вся одежда выглядит серой и шероховатой, как ткань. Но лицо и руки! — молочной белизны с легкой прозрачностью, внутри которой просвечиваются розовые тона. Когда солнце падает ей на лицо, то кажется, что под прозрачной кожей пульсирует кровь. Ее глаза опущены вниз в отличие от большинства других скульптур, где они воздеты к небу в мольбе за усопшего. Она не молится. Она скорбит. Отрешенная от всего земного, внутренним взглядом она все еще видит дорогого ей человека…
Когда я приезжала на свою «малую родину», я всегда навещала ее. А если приезжала не одна, то обязательно вела членов моей семьи или друзей на Кладбище.
Однажды, это было зимой, я приехала с двумя моими близкими друзьями. На следующий день мы должны были уехать. Но, наслушавшись моих рассказов, друзья потребовали экскурсии по городу и, конечно же, на Кладбище.
Мы добрались до него около четырех часов дня. В такое время года — это уже приближающиеся сумерки. Но кое-где на аллеях горели фонари, и лежащий покрывалом белый сверкающий снег создавал иллюзию света.
Пройдя по расчищенной дорожке, постояв у величественного распятия, мы свернули на заснеженную боковую тропинку, ведущую к Скорбящей. По счастью именно вблизи этого памятника горел фонарь, и в его свете снег, закутавший статую в пушистую белую шубу, сверкал мириадами бриллиантов. Больше фонарей вблизи не было, и, оглянувшись по сторонам, мы увидели вокруг себя темноту — день угасал на глазах.
Мистическое состояние, охватившее нас, было вполне объяснимым: сверкающий круг, в котором мы стояли, был как бы очерчен линией, за которой замерла кладбищенская ночь…
Мои друзья сняли перчатки и стали ими очищать снег со статуи. Показался серый камень, затем прозрачное бело-розовое лицо, упал снег с тонких рук. Я вдруг подумала: «Ей ведь холодно!» — и тут же сама себя одернула: «Не сходи с ума!..»
Скорбящая стояла в освещенном круге, вокруг ее ног лежало белое покрывало, узкая точеная ступня, чуть выступающая из-под серой рясы, розовела на снегу. И снова непроизвольно возникла мысль: «…босиком на снегу…», — даже ногам стало холодно.
Один из моих друзей, уже не перчаткой, а голой рукой очищая складки покрывала, вдруг наклонился и заглянул ей в лицо. Ростом и пропорциями она соответствовала невысокой хорошо сложенной женщине, поэтому со стороны они казались парой. Наверное и он почувствовал нечто подобное, потому что вдруг снял с себя дубленку, накинул ей на плечи, и нежно провел ладонью по ее руке. И вдруг замер. Мы увидели, как побелело его лицо. «Она теплая…», — дрожащими губами прошептал он. Я почувствовала, что ноги у меня становятся ватными. Второй наш друг тоже дрожащим голосом сказал: «Ребята, не сходите с ума!», и, решительно подойдя к неподвижной паре, снял дубленку с плеч женщины и отдал хозяину: «Одевайся». Тот безропотно оделся, мы отошли на несколько шагов за световой круг и остановились, чтобы еще раз запечатлеть в памяти прекрасную скорбящую женщину. Она стояла в круге света среди черноты Кладбища и смотрела на нас. Да-да, именно смотрела! Всегда опущенные веки были подняты и под ними звездным светом сияли живые глаза. А еще… безжизненно опущенные до этого руки были прижаты к груди, как бы в знак прощанья… Я не помню как мы оказались за оградой на освещенной улице (Кладбище находится в черте города), не помнят этого и мои друзья. Но, когда мы, придя в себя, стали делиться впечатлениями, оказалось, что они абсолютно идентичны.
