Все предельно (сборник) - Кинг Стивен (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Он вдыхал и выдыхал порядка девяноста секунд, и когда вновь открыл глаза, почувствовал себя гораздо лучше, практически пришел в норму. Картины на стенах? Висят прямо. Фрукты в вазе? Такие же желто-оранжевые, разве что еще более отвратительные. Безусловно, фрукты из пустыни. Съешь один, и будешь дристать до посинения.
Он нажал клавишу «RECORD». Зажегся красный огонек. «На минуту-другую у меня закружилась голова, — он двинулся к письменному столу. — Должно быть, похмелье после олинской болтовни, но я могу поверить, что почувствовал чье-то присутствие, — ничего такого, он, разумеется, не чувствовал, но это был тот самый случай, когда мог диктовать, что вздумается. — Воздух спертый. Но плесенью или пылью не пахнет. Олин говорил, что при уборке номер всякий раз проветривается, но прибираются быстро… и воздух спертый.
На письменном столе стояла пепельница, небольшая, из толстого стекла, какие встретишь в любом отеле, в ней лежала книжица спичек. Само собой, с отелем „Дельфин“ на этикетке. Перед отелем стоял швейцар в давнишней униформе, с эполетами, расшитой золотом, в фуражке, какую сейчас можно увидеть в баре для геев, угнездившуюся на голове мотоциклиста, остальной наряд которого может состоять лишь из нескольких серебряных браслетов. По улице перед отелем катили автомобили другой эпохи: „паккарды“ и „хадсоны“, студебейкеры» и забавные «крайслер-ньюйоркеры».
— Книжица спичек в пепельнице выглядит так, словно перенеслась сюда из 1955 года, — Майк сунул ее в карман счастливой гавайской рубашки. — Я сохраню ее, как сувенир. А теперь пора впустить в номер свежий воздух.
Слышится стук, должно быть, он поставил минидикрофон на письменный стол. Потом пауза, наполненная какими-то звуками, тяжелым дыханием. Наконец, скрип.
— Победа! — слышится издали, но потом голос приближается, должно быть, Майк берет минидиктофон в руку. — Победа! Нижняя половина не хотела подниматься, словно ее заклинило, но верхняя опустилась без проблем. Я слышу шум транспортного потока на Пятой авеню, автомобильные гудки успокаивают. Где-то играет саксофон, возможно, перед «Плазой», которая на другой стороне Пятой авеню, через два квартала. Эти звуки напоминают мне о брате.
Майк замолчал, глядя на маленький красный глаз. Вроде бы глаз этот в чем-то его обвинял. Брат? Его брат умер, еще один солдат, павший на табачной войне. И тут же Майк расслабился. Что с того? Были и призрачные войны, в которых Майкл Энслин всегда выходил победителем. Что же касается Дональда Энслина…
— В действительности моего брата как-то зимой съели волки на Коннектикутской платной автостраде, — сказал он, рассмеялся и остановил запись. На пленке осталось кое-что еще, немного, конечно, но это было последнее связное предложение, смысл которого могли понять слушатели.
Майк развернулся, посмотрел на картины. Они висели ровно, хорошие маленькие картины. Застывшая жизнь… до чего же она отвратительна!
Он включил запись и произнес два слова: «Пылающие апельсины», нажал на клавишу «STOP», направился к двери, ведущей к спальне. Остановился у дамы в вечернем платье, а затем сунулся в темноту, ища на стене выключатель. Ему хватило мгновения, чтобы понять,
(на ощупь они как кожа, старая мертвая кожа)
что с обоями, по которым скользила его ладонь, что-то не так, а потом пальцы нащупали выключатель. Спальню залил желтый свет подвешенной под потолком хрустальной люстры, чуть меньших размеров, чем в гостиной. На двуспальной кровати лежало желто-оранжевое покрывало.
«Зачем говорить прячься?» — спросил Майк в минидиктофон и опять выключил запись. Переступил порог, зачарованный пылающей пустыней покрывала, холмами выпирающих из-под него подушек. Спать здесь? Ни в коем разе, сэр. Все равно, что спать в гребаной застывшей жизни, спать в ужасной жаркой комнате Пола Боулса, которую ты не можешь увидеть, комнате для сумасшедших, лишенных гражданства англичан, слепых от сифилиса, которым они заразились, трахая своих матерей, киноверсия с участием или Лоренса Харви, или Джереми Айронса, одного из актеров, которые естественным образом ассоциируются с извращениями…
Майк нажал клавишу «RECORD», увидел загоревшийся красный глазок, сказал: «Орфей на орфейном кругу!» — и выключил запись. Приблизился к кровати. Покрывало желто-оранжево блестело. Обои, возможно, кремовые при дневном свете, впитали в себя желто- оранжевое сияние покрывала. По обе стороны кровати стояли тумбочки. На одной Майк увидел телефонный аппарат, черный, большой, с наборным диском. Отверстие для пальцев на диске напоминали удивленные белые глаза. На другой — блюдо со сливой. Майк включил запись, «Это не настоящая слива. Это пластмассовая слива», — и опять нажал на клавишу «STOP».
На покрывале лежало меню, которое желающие получить завтрак в номер оставляли на ручке двери. Майк присел на край кровати, стараясь не притрагиваться ни к ней, ни к стене, поднял меню. Старался не притрагиваться и к покрывалу, но провел по нему подушечками пальцев и застонал. Прикосновение вызвало у него ужас. Тем не менее, он уже держал меню в руке. Увидел, что оно на французском, и хотя прошли годы с тех пор, как он изучал этот язык, понял, что одно из блюд, предлагавшихся на завтрак — птицы, запеченные в дерьме. «Французы могут есть и такое», — подумал он и безумный смех сорвался с его губ.
Он закрыл глаза, открыл.
Французский язык сменился русским.
Закрыл глаза, открыл.
Русский сменился итальянским.
Закрыл глаза, открыл.
Меню исчезло. С картинки на Майка смотрел кричащий маленький мальчик, оглядывающийся на волка, который вцепился в его левую ногу чуть повыше колена. Волк не отрывал взгляда от мальчика и напоминал терьера со своей любимой игрушкой.
«Я ничего этого не вижу», — подумал Майк, и, разумеется, не видел. Если он не закрывал глаз, то держал в руке меня с аккуратными английскими строчками, каждая из которых предлагала полакомиться за завтраком тем или иным творением кулинарного искусства. Яйца во всех видах, вафли, свежие ягоды, никаких птиц, запеченных в дерьме. Однако…
Он повернулся, осторожно выскользнул из зазора между стеной и кроватью, который теперь казался узким, как могила. Сердце билось так сильно, что каждый удар отдавался не только в груди, но и в шее и запястьях. Глаза пульсировали в глазницах. С 1408-ым что-то не так, определенно что-то не так. Олин говорил про отравляющий газ, и теперь Майк на себе убедился в его правоте: кто-то заполнил номер этим газом или сжег гашиш, щедро сдобренный ядом для насекомых. Все это, разумеется, проделки Олина, которому, конечно же, с радостью помогали сотрудники службы безопасности. Газ закачали через вентиляционные воздуховоды. Он не видел решеток, которые их закрывали, но сие не означало отсутствие в номере таковых.
Широко раскрывшимися, испуганными глазами Майк оглядел спальню. С тумбочки, стоявшей слева от кровати, исчезла слива. Вместе с блюдом. Он видел лишь гладкую, полированную поверхность. Майк повернулся, направился к двери, остановился. На стене висела картина. Полной уверенности у него не было, в таком состоянии он уже не мог с полной уверенностью назвать собственное имя, но вроде бы, войдя в спальню, никакой картины он не заметил. Опять застывшая жизнь. Одна-единственная слива на оловянной тарелке посреди старого, грубо сколоченного из досок стола. На сливу и тарелку падал будоражащий желто-оранжевый свет.
«Танго-свет, — подумал Майк. — Свет, который заставляет мертвых подниматься из могил и танцевать танго. Свет, который…»
— Я должен выбраться отсюда, — прошептал он и, пошатываясь, вышел в гостиную. Вдруг осознал, что каждый шаг сопровождается чавкающими звуками, а пол становится все мягче.
Картины на стенах скособочились, но на этом изменения не закончились. Дама на лестнице стянула платье вниз, обнажила груди. Приподняла их руками. С сосков свисали капли крови. Смотрела она прямо в глаза Майку и яростно улыбалась, скаля зубы. На паруснике вдоль планширя рядком выстроились бледные мужчины и женщины. Крайний слева мужчина, стоящий у самого носа, в коричневом костюме из шерстяной материи, держал в руке шляпу. Расчесанные на прямой пробор волосы липли ко лбу. На лице читались ужас и пустота. Майк узнал его: Кевин О'Молли, первый жилец номера 1408, который выпрыгнул из этого окна в октябре 1910 года. Рядом с О'Молли стояли все те, кто отправился из этого номера в мир иной, выражением лиц они ничем не отличались от О'Молли. Поэтому напоминали родственников, создавали впечатление, будто являются членами большой семьи.
