Ленинградские повести - Кочетов Всеволод Анисимович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
По субботам, как то и положено из древности, все Набатово парилось, разминало кости в дымных домашних баньках. Ивана Саввича пригласил однажды к себе в баню Сергей Петрович, колхозный председатель. Пошел Иван Саввич, да ошибся огородом (бани все на один манер — бревенчатые, с камышовыми кровлями, черные от дыма) — попал в соседскую. Разделся, честь по чести, сложил вещички в предбаннике, зашел в пар, полез на полок. Что Сергея Петровича нет — не удивился: придет, решил. Хлестался веничком, пыхтел от удовольствия. И вдруг — как завизжало у него над ухом, как заорало, будто жизни кого решали. Глянул: в пару голое перед ним маячит, пышное такое, розовое, и орет: «Да как ты, нечистик, сюда затесался? Да для тебя, что ли, топили!» Узнал, до холодного пота испугался: Марфа Дубасова! Не туда попал, значит. Хотел объясниться — ничего не получилось из объяснения. Принялась Дубасиха лупить его мокрым веником по голове, по плечам, по всем, какие ни подвернулись под веник местам… Кое-как в предбанник выбрался, но и оттуда злая бабища его вытолкала, одежду повыбрасывала следом на снег. Уж до того рассвирепела, дальше некуда. Подбирал одежонки, прыгал на снегу. Тут, конечно, ребятишки набежали, бабенки из-за изгородей выглянули, — пошел звон по селу…
Вот о чем напомнил Ивантий ядовитой рифмой своей, и долго хохотала бы команда, если б капитан не крикнул через медный раструб в моторное отделение:
— Тихий!
Затем:
— Самый тихий!
И в третий раз:
— Стоп!
«Ерш» серым высоким бортом сближался с двумя карбасами, плясавшими на разведенной его форштевнем пологой волне.
Оба карбаса завалены мережами, но рыбы не видно, укрыта брезентами.
— Здоро?во, батя! — крикнул Алексей, вновь появляясь на мостике.
— Здоров, здоров, капитан! — ответил сидевший на руле переднего карбаса старик с седой бородищей, раскинутой во всю грудь. Глаза его, серые, в нахлестанных ветром припухших веках, глядели из-под надбровий невесело, даже зло.
Остальные в карбасах — не то семь, не то восемь — переговаривались с командой «Ерша», отпускали шуточки. Ивантий подталкивал локтем Ивана Саввича, указывая на повязанную клетчатой шалью рыбачку, которая сидела на мережах, многозначительно хихикал:
— Саввич, она! Залетка твоя!
Иван Саввич миролюбиво улыбался.
Карбас седобородого гулко ткнулся бортом о борт траулера. Снова ткнулся.
— Пусто, гляжу! — крикнул старик. — Гремит, что бочка порожняя. Ну, давай, давай! Очищай воду!
— А может, конец подать? — Молодой капитан пропустил издевку мимо ушей.
Далеко светились кровли Новой Ладоги, еще дальше, левее их, белела набатовская звонница — по меньшей мере часа четыре махать веслами.
— Подбросим, а? — повторил Алексей.
— Гляди, как бы сам на банку не угодил, — ответил старик. — Тогда нас покличешь. Очищай, говорят, дорогу!
«Ерш» застучал дизелем. За кормой, отдаляясь, снова запрыгали, заплясали карбасы.
— Непреклонный у вас папаша, Алексей Кузьмич! — Закончив свой утренний туалет, Иван Саввич поднялся на капитанский мостик. — Сколько ему?
— Седьмой десяток. Да года? на нем не заметны, — не без гордости ответил Алексей. — Возьмет карбас за цепь и сам-один на берег вытащит.
— Да что вы? — удивился Иван Саввич.
— Спросите каждого — подтвердит. А то посмотрели бы, как веслами он работает! Если соревнование по гребле устроить, всех рыбаков наших побьет — и старых и молодых. Против течения до Волховстроя, до самых порогов, на веслах ходит.
Полчаса спустя, благополучно миновав песчаную банку, о которой говорил старик в карбасе, «Ерш» подходил к Набатову, к причалу пристани «Ленрыбы». Он обманул ожидания галок с кошками. На траулере не поживишься, это не карбасы.
Обманулась и Марина. Ждала дядю Кузю — пришел Алексей.
3
Кузьма Воронин, мягок сердцем, добр, отходчив. Но стыдится этих черт своей натуры, прячет их от людей. Разве не рад он был встрече с младшим сыном, в двадцать пять лет шагнувшим а капитаны? А вот, поди ж ты, сгрубил: «Очищай воду!» Правда, на этот раз для излишней неприветливости у Кузьмы Ипатьича была веская причина.
Как и предполагал председатель колхоза Сергей Петрович, карбасы звена Воронина с попутным ветром ушли далеко на глубины. Призывая на помощь опыт деда, отца и свой собственный, Воронин рассуждал так: «Только в тихую погоду рыба к берегам ходит. А ветер ее жмет под себя, в озеро гонит, в провалы, в ямины — там она отстаивается, пережидает непогодь. Значит, и надо ее искать в глубинах».
Но на глубинах рыбы не оказалось. Ветер тем временем упал. Озеро стало как плавленое. Сквозь трехсаженную водную толщу, в зеленоватом свете, будто в школьной банке, виднелось усеянное круглыми голышами дно. Оно разглядывалось до того ясно и с такими мелочами, словно поверхность озера — зеркальное стекло, а под ним пусто — до самого дна не вода, а воздух. В воздушной воде этой медленно ходили полосатые окуньки, стайками толклись прозрачные, с черными двоеточиями глаз, мальки. Но рыбы, настоящей рыбы, не было. Затихло озеро — двинулась она к берегам.
В поисках ее обошли без малого все южное побережье. Стояли на знаменитых старинных заколах Черная Грязь, Над-Петром, Козел — все попусту. Только мережи зря парили в теплом мелководье. За четверо суток добыли пудов восемь, не более. Понятно, что и встреча с сыном не согнала хмури со стариковского лица. Оттолкнулся веслом от серого борта, долго смотрел вслед траулеру, долго видел синий китель и фуражку с белым верхом на капитанском мостике.
В звене Воронина, под стать звеньевому, народ был поживший на свете. Самой младшей здесь, единственной среди семерых мужчин женщине, и то за сорок счет шел. Единственная эта женщина была вдовой покойного воронинского дружка — Андрея Дубасова, та самая Марфа, что отхлестала веником забравшегося в ее баню Ивана Саввича.
Помер Андрей Прокофьич прошлым летом, взял тогда Воронин к себе в звено Марфу, думал: полегче ей будет у него, трудную работу сам за нее сделает. Да где там! — и нужды нет. Оказалась Марфа на промысле как тот силач, что в новоладожском клубе перед войной двухпудовые гири — подкинет в воздух и на спину — чмяк! — поймает. Мережи ставить, подымать якорь, засосавшийся в илистое дно, карбас с мели столкнуть — все Марфа может. Будто помолодела в озере. Этакая тугая, круглолицая, румяная. Даже смирная Пудовна беспокоиться стала, когда ее Кузьма уходил в озеро с Марфой. Самой пятьдесят с лишком, а юбку новую сшила в сто оборок, кофту купила из козьей шерсти.
И не без основания тревожилась Пудовна. Нет-нет, случится, и скользнет стариковский внимательный взгляд по округлостям форм могучей Марфы — скользнет, да и уйдет в сторону.
Не потому, конечно, глаза отводит свои Кузьма Ипатьич от Марфы, что скромен очень или телом слаб. Какая слабость! Правильно говорил Ивану Саввичу Алексей: запросто выгребал старый Воронин в лодке к Волховстрою, запросто ворочал в одиночку сойму кверху днищем на берегу, запросто мог Волхов переплыть в самом широком месте. Сильные грубые ладони били по воде, что ласты тюленьи.
Нет, иное мешало игривым мыслям. Дружка своего, Андрея Прокофьича, не мог забыть старик. С малых лет дружили, вместе, к ладожским добытчикам Твердюковым пошли, когда лет по шестнадцати, по семнадцати стукнуло; вместе батрачили. А особенно сдружились, не на жизнь, а на смерть, в тот раз, когда сгинули в озере Щукин Алеша, Крохаль Егор, Данила Платов — отец Маришки, да Петр Скворцов — отец нынешнего колхозного председателя, Сергея Петровича. Вытащил Кузьма тогда Андрея из прорвы. А когда сам сдал, обмерзать начал — грел его своим телом Андрей: наваливался, мял, на ноги ставил, тряс, по зубам двинул даже (сам потом винился), только бы не дать заснуть. Как братья-побратимы стали они с тех пор, будто в одной купели окрестились. И вот взглянет теперь Воронин на Марфу — Андрея увидит, взгрустнет, пойдет подсобит бабе. Не грубил ей никогда, прощал промашки в рыбацком деле, пререкания женские.
