Дом на городской окраине - Полачек Карел (читать книги регистрация txt) 📗

«О, только слово, одно словцо, дорогая — неужели у вас ледяное сердце?»

«Уйдите, говорю вам! Я честная девушка. Такие слова я даже не смею слушать. Ведь мне бы пришлось потом краснеть перед мамочкой… Уйдите!» — повторила она и топнула ножкой.

«О, только слово, одно словцо, дорогая барышня Флора, и я буду на верху блаженства! Я смею надеяться?»

Она молчит, опустив глаза.

«Очаровательная барышня Флора! — настойчиво продолжает разгоряченный кавалер. — Едва я вас увидел, сердце мое заговорило. Я хотел его успокоить, искал забвения в бурном вихре жизни, — напрасно. Повсюду меня преследовало воспоминание о вас, ваше прелестное личико являлось мне даже во сне. Я понял, что пленен вашими прелестями, очаровательная волшебница… Смилуйтесь же над раненым сердцем! Без вас жизнь для меня лишена всякой привлекательности. Ответьте: я смею надеяться?»

Она прижимает руки к лицу, и молодой человек слышит шепот: «Поговорите с mama…»

«М-тай, м-тай, м-татай…» Танцующие притоптывают и молодецки выкрикивают: «Юх, юх, юхайда!» Некоторые молодые люди выводят своих девиц из трактира во тьму. Учащийся Гарри Пох заказал копченые сосиски с луком, разделался с ними, запил пивом и теперь глубоко задумался: чего бы еще съесть? А бабушка ушла в мечты: ее ухажер получил увядшую розу, которую она вынула из прически. Счастливый юноша прижал этот залог вечной любви к губам… Михелуп взглянул на часы и ужаснулся: «Черт побери, уже полвторого…» В кругу танцующих нарастал шум, один из парней, размахивая складным ножом, вопил как ненормальный. Девицы с визгом бросились к дверям. Трактирщик, вздохнув, с трудом поднялся с места, проковылял к хулигану, встряхнул его за шиворот и пинком выставил за дверь. Покончив с этим, он судорожно раскашлялся: «Оххо! Кхе-кхе! Не дадут покоя, пока кому-нибудь не переломаю руки-ноги. Голытьба чертова, невежи проклятые… Оххо! Кхе-кхе…»

Бабушка заказала бокал вина, ее глаза мечтательно блуждают по зале. Что она видит? Вот ее отец, резко жестикулируя, бранится: «Не позволю! Какая это для тебя партия!»

«Но, papa», — всхлипывает Флора.

«Молчи! Ни слова больше! Неужто для того я всю жизнь трудился как проклятый, всю жизнь экономил, чтобы потом сунуть свое состояние в глотку такому голодранцу? Ха! Ни за что!»

Флора поднимается, ее очи пылают гневом.

«Если вы не дадите мне разрешения, — взволнованно произносит она, — клянусь, я уеду к тетушке и никогда вас больше не увижу!»

«Ради всевышнего! — ужаснулась мать. — Что ты, заблудшее дитя, говоришь?»

«Оставь ее, — твердо произносит отец, — у нее своя голова на плечах. Да… В прежние времена не бывало, чтобы дети поднимали голос против родителей. Вот до чего я дожил…»

Он остановился перед плачущей девушкой и, подняв палец, произнес: «Так помни же, неблагодарная дочь, на мои похороны можешь не являться…»

— Хозяин! — закричал официант. — Тот, из шестнадцатого убрался, номер свободен…

— Вот и хорошо, — обрадовался трактирщик; поднявшись, он подошел к Михелупу. Спросил, не хочет ли тот взглянуть на свою спальню. Бухгалтер согласился. Голова казалась ему слишком тяжелой, скорей бы на боковую. Да и старуха, устав от воспоминаний, объявила, что хочет спать.

Трактирщик открыл дверь номера, и в нос бухгалтеру ударило тухлятиной, как будто здесь сто лет жил пропахший пивом трактирный половой. Вдобавок оттуда несло какими-то насекомыми и мышами. Против дверей висело покривившееся полуслепое зеркало, с ухмылкой отразившее лицо Михелупа. Стены были разрисованы дикими цветами; если приглядеться, можно было на них рассмотреть написанные чернильным карандашом цифры и каракули. В комнате ютились постель с полосатыми перинами и горбатый диван.

— Тут бы вы и могли расположиться, — просвистел трактирщик, — дама может лечь в постель, а пан, надеюсь, удовольствуется диваном. Оххо! Кхе-кхе!

Одолев, наконец, приступ кашля, трактирщик спросил:

— А как быть с молодым паном? Для него у меня нет места.

— Молодой пан, — разъярился бухгалтер, — может лечь хоть на меже в поле.

— Это другое дело. Впрочем, как я заметил, он уже нашел себе девушку. О сне и не вспомнит. Оххо! Кхе-кхе! У молодости свои права… Оххо! Оххо!.. И мы были такими… Желаю спокойной ночи…

И удалился, заходясь удушливым кашлем.

Старуха разделась, улеглась в постель. Михелуп повалился на диван и завернулся в какую-то попону. Но только лег, как заметил, что комната вокруг него вращается. Поначалу медленно, потом все быстрее и быстрее. Он пытался приостановить вращение. Комната на минутку послушалась, но потом начала вращаться в обратном направлении. Бабушка, казалось, этого не замечала — едва успев лечь, она преспокойно уснула, и теперь издавала носом два звука: один — бурчащий, другой — резкий, писклявый.

Музыка в зале без устали наяривала свои «м-цадра, м-тадра, шрум-шрум и тай-рай-рай», а распаренные вином и пивом глотки уныло тянули: «Звездочки, звездочки, зря вы сияете, милый мой сердится, а вы не знаете…» Из залы доносился топот ног, визг и пронзительное звяканье ударных инструментов.

В отчаянии Михелуп обернул голову попоной, только бы не слышать этого воя. Он делал попытки уснуть, но горбатый диван впивался в спину, а невидимые насекомые лихо шли в атаку, выискивая на его теле самые чувствительные места. Столетняя вонь раздражал ноздри, шум в зале не стихал. Весь трактир дергался, вскидывал руки, тряс боками, громко топал и взвизгивал от восторга. Несчастный бухгалтер мечтал, чтобы этот беспокойный трактир провалился в тартарары. Ему почудилось, будто он вдруг оказался в грязном бурлящем потоке. Мучила жажда, голова казалась наполненной какой-то кошмарной слизью. Он сбросил попону и воспаленными глазами стал вглядываться во тьму. Комната еще несколько раз покачнулась и остановилась. Зато на стенах появились огненные надписи. Бухгалтер читал:

Появлялись новые надписи. Огненные цифры танцевали. Михелуп лихорадочно подсчитывал итог. Только успел подсчитать стоимость зельца, пива и дебреценского жаркого, как уже подоспела бабушка с рюмкой рому, бокалом вина и тарелкой мясных закусок. Цифры выскакивали как на электрической счетной машинке. Михелуп все считал и считал… столбцы вырастали до гигантских размеров. Взмахом руки он пытался стереть пылающий столбец. Цифры сбежались в угол, рассыпая огненные хвосты искр.

А бабушка спокойно дремлет, издавая носом два звука: один — бурчащий, другой — резкий, писклявый. Зала внизу гудит свои «мцадра, тидлюм-тайдлюм, грум-грум, м-тата, м-тата». Чей-то голос дико заверещал: «Трактирщик! Он хочет меня убить!» Слышен свистящий ответ: «Подай-ка мне кнут. Оххо! Уж, я вас сейчас помирю». Потом грохот поваленного стола и отчаянный вопль. Лихие насекомые непрестанно атакуют тело бухгалтера. Тем не менее Михелуп погружается в вязкое беспамятство, в некое подобие сна. Стены комнаты расступаются, через щелку протискивается мотоцикл. Он похож на молодого бычка, полного скрытой враждебной силы. Его трубки, поршни, шестерки поблескивают еле приметной зловещей улыбкой, точно он хочет что-то сказать бухгалтеру.

— Чего тебе? — спрашивает Михелуп.

Мотоцикл не отвечает.

— Я тебя спрашиваю, что ты здесь потерял? — повышает голос Михелуп.

Мотоцикл молчит.

— Сколько раз тебя спрашивать? — возмущается бухгалтер. — Что ты стоишь столбом? Скажи хоть что-нибудь. Твой хозяин желает с тобой говорить.

— Вы мне не хозяин, — ухмыляется Мотоцикл.

— Что, что ты сказал, бесстыжий?

— Сказал, что вы мне не хозяин.

— Как же так не хозяин? Разве не я тебя купил? Ты мое имущество.

— А хоть и купил, все равно вы мне не хозяин…

— Ого! Экая чепуха! Купил я тебя или нет? Я плачу за твой гараж. Кормлю тебя бензином. Покупаю машинное масло. Плачу за тебя налоги, страховку…