Грех и святость русской истории - Кожинов Вадим Валерьянович (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
С какой-то точки зрения тяжба Запада с Россией – это продолжение его тяжбы с Византией. Причем тогда дело обстояло для Запада еще более неблагоприятным образом, потому что Византия вплоть до своего падения, конечно, превосходила Запад и как цивилизация, и как культура. И я склонен думать, что, может быть, католические страны испытывали перед Константинополем болезненное чувство собственной неполноценности, которое все же отсутствует по отношению к России» («Завтра», 2000, № 12).
Мысль о том, что Россия – страна «отсталая», находящаяся «на обочине мирового развития», была для Кожинова абсолютно – вплоть до отвращения – неприемлема. Вот он пишет о своем любимом Бахтине, о том, что концепции Михаила Михайловича на Западе приходят на смену структурализму, и вскользь замечает: «Подобная смена методик вполне уместна и вполне характерна для западных «профессионалов»: сегодня они готовы поклоняться, скажем, компьютеру, а завтра – в силу изменения конъюнктуры – Богу (в рамках своих возможностей, понятно) – и наоборот. Разумеется, и в России есть свои – хотя и не столь отшлифованные и доведенные до кондиции – «профессионалы». Но это как раз существа, целиком и полностью обращенные на Запад, неспособные самостоятельно, без подсказки с Запада, не то что понять, но даже просто увидеть собственные великие ценности России».
Кожинов не просто отрицал «второсортность» русской цивилизации по сравнению с так называемой «западной» – он спокойно и доказательно называл те объективные моменты, которые вообще позволяли говорить о подобной «второсортности»: от географического расположения России до ее катастрофической исторической судьбы, находя объяснение последней – в «идеократичности» нашего народа и нашего государства.
«Страны Запада можно определить прежде всего как страны немократические (от греческого «номос» – закон и «кратос» – власть). В них власть принадлежит закону. А страны Востока – страны этократические (от греческого «этос» – обычай). Там господствуют определенные обычаи. Россия же – страна идеократическая, где главную роль играет власть идей. При этом я подчеркну сразу, что это власть не какой-либо одной идеи – господствующие идеи на территории России не раз менялись… Россия – страна идеократическая, на комплексе идей у нас держится все остальное: все государственные институты, вся хозяйственная жизнь. Они для нас или одухотворены некоей идеей – или мертвы и подлежат безусловному уничтожению. Надо специально отметить, что идеократичность – гораздо менее надежный и гораздо более рискованный принцип, нежели власть законов или обычаев. Но в то же время я берусь утверждать, что именно эта идеократичность обеспечила самые великие победы России, ее, как выразился не любивший Россию К. Маркс, «мировые успехи».
Русский характер он видел и любовался им не через природу, не через поле или избу, как многие другие патриоты, а через историю, через связь исторических действий и событий. Кожинов искренне считал, что с 1945 по 1961 год Россия в форме Советского Союза несла на себе «мировое лидерство», что ее ослабление и распад – результат не столько вражеских западных козней, сколько отказа от идеи коммунизма как общества социальной справедливости и поисков новой, более адекватной идеи. И начисто отрицал возможность использования в качестве такой идеи идеи либеральной, поскольку она противоречит всему строю русской жизни. «Попытки переделать Россию по образу и подобию Запада, которые и сейчас продолжаются… бесплодны, и вовсе не потому, что Запад – какое-то зло, а Россия – добро, нет. Зла у нас не меньше, а в чем-то больше, чем на Западе, но оно – другое. И попытки исправить наше зло чужим добром приводили и приводят только к обратному результату. То есть западные идеологии не универсальны, они – так или иначе – созданы и действуют в интересах Запада. Это необходимо понимать» («Завтра», 2000, № 27).
Однако это историческое лидерство не могло быть длительным – и не только по причине подавляющего экономического и военного превосходства Запада, объединенного после Второй мировой под эгидой США. Были тому и серьезнейшие внутренние причины, которые Кожинов осветил в том же интервью «Русскому переплету»: «(До встречи с Бахтиным. – В.В.). я общался почти исключительно с евреями. Потому что русских не было (!), они исчезли (!), то есть русские высокого интеллекта и высокой культуры, их почти не было… Когда через год я снова приехал к Бахтину, – я ему не стал об этом писать, – чуть ли не первое, о чем я его спросил: «Михаил Михайлович, я не могу понять, как вы порекомендовали Розанова, а ведь он такой страшный антисемит. На что Бахтин мне ответил: «Что ж поделаешь, но примерно так же думали и писали, правда, чуть меньше, чем Розанов, почти все великие писатели и мыслители России начиная с Пушкина, Лермонтова, Гоголя или Киреевского, Аксакова и прочая». И тут я опять изумился: «Ну как же так?!» Он мне говорит: «Понимаете, это замалчивается, многое выбрасывается. Например, в собрании сочинений Льва Толстого, которое называется полным, есть более пятидесяти купюр, касающихся еврейского вопроса. Так все думали, потому что это и воспринималоськак реальная опасность, реальная угроза».
Это для меня было колоссальным переломом. В то время не было человека в мире вообще, который мог бы меня вот так вот изменить. Мне до этого представлялось, что сказать что-нибудь критическое о евреях значило проявить себя как человека неинтеллигентного. Что интеллигентный человек, культурный человек не может ничего говорить против евреев. Ну, хотя бы потому, что это такой страдающий народ, гибли от рук нацистов, что это недопустимо…»
То есть мировое лидерство Советского Союза во многом было обусловлено поддержкой или благожелательным нейтралитетом мирового еврейства. Когда они сменились почти открытым противостоянием, «пара» для нашего «паровоза» оказалось уже недостаточно. И Кожинов всеми силами, вначале даже бессознательно, стремился восстановить сообщество русских высокого интеллекта и высокой культуры. Что-то ему удавалось, но не все, далеко не все… Более того, внимание Кожинова к тому или иному поэту в самих «почвеннических» литературных кругах 60-х – 70-х годов воспринималось как некая «черная метка». Но вот сам ли В.В. Кожинов был тому причиной – еще вопрос.
«Петр (Кошель. – В.В.), – помнится, пугал я его на молодогвардейской (издательство!) лестнице, – говорят, все, на кого положил глаз Вадим Валерианович, плохо кончают: Прасолов застрелился, Рубцова задушила подушкой любовница, Соколов перестал писать и пьет, у Кузнецова – головокружение от успехов». В ответ Кошель сопел… Да что мог он противопоставить, если самый любимый поэт Вадима Кожинова – Владимир Соколов при всем дружеском расположении назвал своего опекуна – «Кровавый Валерианыч». (Александр Щуплов «Змей Горыныч русской литературы»).
Не стану отрицать – некое «вампирство» там присутствовало, и сам я однажды оказался невольным (но скорее – нужным) его свидетелем. В один прекрасный день – кажется, это был сентябрь 2000 года – раздался звонок, и Вадим Валерианович вежливо, но твердо пригласил меня к себе назавтра на час дня. Явившись туда в указанное время, я застал его беседующим с уже немолодой, но весьма представительной столичной красавицей – как выяснилось, бывшей женой гениального Владимира Соколова и нынешней супругой какого-то важного генерала. Речь шла о каком-то новом издании стихов Соколова, и что-то от этой дамы там зависело. Поблескивая очками, Кожинов спокойно рассказывал своей гостье об этом самом издании, а потом предложил ей послушать одну песню на стихи Владимира Соколова. Явно убаюканная его речами, дама не стала отказываться. И певец Васин с телевизора запел знаменитый «Венец»: «Вот мы с тобой и развенчаны…»
Господи Боже мой! Когда прозвучала заключительная строфа:
Видишь, за облак барашковый
Плыл и уплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец… —
с дамой случилась натуральная истерика. «Это ведь я! Я – эта русая девочка! Если бы он не пил!.. Ах, если бы он не пил!..» – в голос, по-деревенски, по-бабьи, рыдала она, немало, видно, прошедшая в своей жизни и все в ней повидавшая, о своем неслучившемся счастье. Кожинов все так же поблескивал очками, принес воды, заставил гостью попить из стакана, успокоил ее и продолжил деловую беседу…
