Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн (книги TXT) 📗

Анжелика вспыхнула. Филипп обладал редкостным даром сделать так, чтобы у нее внутри все перевернулось от стыда и гнева. Сверкнув глазами, она отчеканила:

– Разве вам сказано, что я хочу соединить свою кровь простолюдинки с вашей королевской? Не забывайте, что я зовусь Анжеликой де Сансе де Монтелу. Моя кровь так же чиста, как и ваша, кузен, а мой род древнее, поскольку ведет свое начало от первых Капетингов. Вы же по мужской линии можете похвастать только одним из бастардов Генриха Второго.

Не моргнув глазом Филипп вгляделся в ее лицо, и в его равнодушных глазах загорелась слабая искра интереса.

– Ба! Когда-то давно вы уже говорили мне что-то подобное. Припоминаю. Это было в Монтелу, в вашем развалившемся замке. Маленькая нечесаная уродина в лохмотьях поджидала меня у подножия лестницы, чтобы объявить, что ее род древнее моего. Это и вправду было забавно.

Анжелика снова увидела себя в холодном коридоре Монтелу. Она стояла внизу, подняв глаза на Филиппа, и глядела, как он спускается с лестницы. Руки у нее были ледяные, голова пылала, а живот свело спазмом боли. Ее детское тело, в котором совершалось таинство перехода в пору юности, затрепетало при появлении прекрасного светловолосого юноши. Она потеряла сознание.

Когда она очнулась у себя в спальне на кровати, мать объяснила ей, что она больше не ребенок и в ее теле совершилось нечто очень важное.

Долгие годы ее потом смущало и тревожило то, что Филипп оказался причастным к этому первому проявлению женского естества. Он прав – это было забавно, даже смешно, но и не лишено нежности.

Она робко на него взглянула и заставила себя улыбнуться. Как и в тот вечер, она почувствовала, что вот-вот задрожит. Тихим, почти умоляющим голосом она прошептала:

– Филипп, женитесь на мне. У вас будет столько денег, сколько пожелаете. Во мне течет благородная кровь. О моих коммерческих занятиях быстро позабудут. Да и в наше время никто уже не считает для себя зазорным заниматься коммерцией. Господин Кольбер сказал мне…

Она запнулась.

Филипп ее не слушал. Может, думал о чем-то… а может, ни о чем. Если бы он сейчас спросил ее: «А почему вы хотите выйти за меня замуж?» – она бы ответила: «Потому что я люблю вас!» Ей вдруг показалось, что она испытывает к нему то же наивное, ностальгическое чувство, что и в детстве. Но он ни о чем не спросил. Ее охватило отчаяние, и она снова заговорила:

– Поймите меня… Я хочу обрести свое окружение, свое имя… благородное имя… Быть представленной ко двору… в Версале…

А вот этого ей говорить не следовало. Она тут же пожалела о своих словах и понадеялась, что он их не услышал. Но он пробормотал, едва заметно улыбнувшись:

– Можно подумать, что брак – не коммерческое предприятие!

И уже громко, таким тоном, с каким отстраняют руку с протянутой бонбоньеркой, сказал:

– Нет, дорогая, право, не стоит…

Анжелика поняла, что его решение бесповоротно. Она проиграла.

Прошло какое-то время, и Филипп сделал ей замечание: она не ответила на приветствие мадам де Монтеспан.

Анжелика поняла, что карета повернула к Кур-ла-Рен, где движение оживилось, и принялась машинально отвечать на приветствия знакомых. Ей казалось, что солнце померкло, а на улице запахло пеплом. Филипп сидел так близко, а она была перед ним абсолютно безоружна. Неужели больше ничего нельзя сделать?.. Все ее пылкие доводы никак его не затрагивали, словно его окружал гладкий ледяной панцирь. Невозможно женить на себе мужчину, если он тебя не любит и не желает, а свою выгоду может с таким же успехом обеспечить и другим способом. У Анжелики осталось последнее оружие – страх. Но какой страх может заставить этого Марса склонить голову?

– Вон мадам де Монтеспан, – сказал Филипп, – со своей сестрой-аббатисой и мадам де Тианж. Вот уж поистине лучезарные создания.

– А я думала, мадам де Монтеспан в Руссильоне. Она умоляла мужа взять ее с собой, чтобы здесь ее не замучили кредиторы.

– Ну, судя по убранству ее кареты, кредиторы сжалились. Вы заметили, какой бархат? Но почему черный? Какой-то зловещий цвет.

– Семейство Монтеспан в трауре по случаю кончины матери.

– У них нестрогий траур. Вчера мадам де Монтеспан танцевала в Версале. Это был первый бал во дворце после смерти королевы-матери. Король пригласил мадам де Монтеспан.

Анжелике пришлось сделать над собой усилие, чтобы спросить, означает ли это, что отставка мадемуазель де Лавальер не за горами. Она не выносила светской болтовни, и ей было абсолютно безразлично, обзаведется ли господин де Монтеспан рогами и станет ли ее удачливая приятельница любовницей короля.

– С вами раскланялся принц, – снова раздался голос Филиппа.

Из окна своей кареты принц Конде приветствовал ее, повертев в воздухе тростью. Она в ответ помахала веером.

– Похоже, вы единственная из дам, кого монсеньор еще удостаивает этой любезности, – отметил маркиз с легкой усмешкой, и было непонятно, издевается он или восхищается. – После смерти сердечной подруги мадемуазель де Вижан он поклялся, что отныне ему ничего не нужно от женщин, кроме плотских утех. Он сам мне рассказал по секрету. Интересно, что же ему было нужно раньше?

И он деликатно зевнул.

– Принцу вообще нужно только одно: получить пост командующего. С тех пор как стало известно, что идеи военной кампании носятся в воздухе, он не пропускает ни одной партии с королем и все проигрыши оплачивает золотом.

– Какой героизм! – усмехнулась Анжелика, которую скучающий, жеманный тон Филиппа начал выводить из себя. – Интересно, до каких пределов способен дойти этот блестящий царедворец, чтобы добиться королевских милостей?.. Подумать только, а ведь было время, когда он пытался отравить короля и его брата!

– Что вы такое говорите, мадам! – возмущенно запротестовал Филипп. – То, что принц участвовал в мятеже против Мазарини, он и сам не отрицает. Ненависть заставила его зайти в этом деле дальше, чем он хотел. Но мысль посягнуть на жизнь короля никогда не пришла бы ему в голову. Воистину женщины склонны к необдуманным предположениям!

– Не стройте из себя святую невинность, Филипп. Вы не хуже меня знаете, что это правда, потому что заговор плели в вашем же замке.

Воцарилось молчание, и Анжелика поняла, что попала в цель.

– Вы с ума сошли! – сказал Филипп не своим голосом.

Анжелика быстро повернулась к нему. Неужели она нашла дорогу к его страхам? К его единственному страху?

Он сильно побледнел, глаза стали внимательными и настороженными. Она понизила голос:

– Я там была. Я все видела и слышала. И принца Конде, и монаха Экзили, и герцогиню де Бофор, и вашего отца, и еще нескольких персон, ныне здравствующих и до сих пор состоящих при дворе в Версале. Я слышала, как все они продались Фуке.

– Неправда!

Чуть прикрыв глаза, она продекламировала:

– «Я, Людовик Второй, принц Конде, заверяю мессира Фуке, что отныне буду принадлежать только ему и никому более, обязуюсь предоставлять в его распоряжение все мои замки, фортификации и прочее, всякий раз как…»

– Замолчите! – в ужасе крикнул Филипп.

– «Писано в замке дю Плесси-Бельер двадцатого сентября тысяча шестьсот сорок девятого года».

Анжелика с торжеством заметила, как он все больше бледнеет.

– Дурочка, – заговорил он, презрительно пожав плечами. – Зачем ворошить эти старые истории? Что миновало, то миновало. Да король в это и не поверит.

– Король никогда не держал в руках документов, касающихся этого дела. И не знает, до каких пределов распространяется предательство вельмож.

Она замолчала, чтобы раскланяться с мадам д’Альбре, и продолжила сладким голосом:

– С тех пор как мессир Фуке был осужден, не прошло и пяти лет.

– Ну и что дальше? К чему вы клоните?

– А вот к чему: вряд ли король, даже спустя долгое время, сможет с радостью взглянуть на список имен тех, кто был замешан в деле Фуке.

– Он не увидит этого списка. Документы давно уничтожены.