Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы) - Трахименок Сергей Александрович

Сдвинутый на затылок головной убор — сигнал, который при всей своей на первый взгляд примитивности ничуть не хуже тех меток, что оставляют на стенах домов разведчики в городах и весях других государств. Назначение их одно и то же.

Существовал и резервный вариант сигнала о необходимой немедленно связи — спичка в зубах. Увидев ее, Кондратьев должен был тотчас связаться с опером, хотя сделать ему это иной раз было трудно: Каминск не столица сопредельного государства, из конторы позвонить трудно, там всегда народ, а телефонов-автоматов в Каминске раз-два и обчелся, да и те чаще всего не работают.

Сами по себе оба сигнала были верхом простоты, но иной раз, чтобы сдвинуть на затылок шапку или сунуть в зубы спичку, Феде приходилось часами ловить Кондратьева то на строительстве, то по дороге домой, то в библиотеке, где самая шустрая и любопытная библиотекарша говорила всем: «Как хорошо работать в КГБ! Они там ни хрена не делают — в рабочее время в библиотеке сидят».

Последний раз Федя виделся с Кондратьевым в день происшествия, но все это время не забывал о нем: это для него он «мутил» воду и вводил в заблуждение Хуснутдинова рассказом о второй анонимке, которой на самом деле на свете не существовало.

Звякнул колокольчик. Федя посмотрел в глазок и открыл дверь.

Устроились на кухне, поговорили нисколько минут о том, о сем, как поступают уважающие себя люди, и перешли к главному:

— Приезжал главный инженер «Союзжелезобетонконструкции», — сказал Кондратьев. — У них такие аварии не редкость, и он специалист по их «улаживанию». С ним работал наш главный…

— А где был Хуснутдинов?

— Шариф Шафутдинович приболел.

— Запил, что ли? — назвал Федя болезнь собственным именем.

— Да, — не очень охотно ответил Кондратьев: так сообщает врачу любящий сын о тайном пороке отца. — Шариф Шафутдинович — человек осторожный… в такие дни жена звонит на работу и говорит, что у него температура, а Агнесса Васильевна и водитель его прикрывают, так что об этом знают только близкие люди…

Федя отметил, что Кондратьев называет Хуснутдинова по имени-отчеству, тогда как раньше мог сказать о нем — Хозяин. Неужели Хуснутдинов попался на тот крючок, который он ему подсунул?

— Наш главный в отличие от Шарифа Шафутдиновича, — продолжал Кондратьев, — человек недалекий. Коллеги из «Союзжелезобетонконструкции» просили его помочь, и он ничего лучшего не придумал, как от имени начальника попросить Агнессу Васильевну написать анонимку в КГБ, а потом и того лучше — вторую анонимку напечатать самому, но уже за липовой подписью.

— Кого же он так подставил? — спросил Федя, едва скрыв самодовольную усмешку: «Сработало».

— Меня.

— Вас? — сделал изумленное лицо Федя. — А почему?

— Не знаю. Шариф Шафутдинович предполагает, что он таким образом хотел меня перед руководством скомпрометировать, но не учел одного. Я не знал, что он и секретарша писали анонимку. Об этом знали только трое: главный, Агнесса Васильевна и Шариф Шафутдинович, поскольку секретарша ему рассказала.

Шариф Шафутдинович сказал главному, чтобы он писал заявление об уходе. А тот ему: с удовольствием… Он давно намылился уходить, так что скоро его не будет.

— А вам это откуда стало известно? Информация уж очень для узкого круга.

— Шариф Шафутдинович сказал, — ответил Кондратьев и продолжил: — Так вот, главный в первой анонимке пытался свалить все на Атоманского, чтобы дуть в одну дуду с ребятами из «Союзжелезобетонконструкции». Но все это не так. Монтажники и трубоклады ссорятся между собой по нескольку раз на дню, и никто после таких ссор не бросается лифт обрывать. Если уж говорить о ссоре, то у бригадира была серьезная размолвка с Шабровым — электрослесарем, он отвечает за работу лифта. Шабров сидит на окладе 130 рублей, а трубоклады по 900 заколачивают, вот он и предложил им: включайте меня в бригаду — я вам заработки обеспечиваю, без меня вы ничего не заработаете. Но у трубокладов бугор был сильный, так вот он сказал, чтобы Шабров не рыпался, а будет рыпаться — вообще без работы останется… Шабров, конечно, для приличия поворчал, но сделать ничего не мог: трубоклады бы его в бетоне похоронили, если бы он что-то попытался подстроить специально… Начальство «Союзжелезобетонконструкции» намеренно эти ссоры вперед толкает, а истинные причины аварии в том, что лифтовое хозяйство, что стояло в трубе, давно пора выбросить, да где другое возьмешь. Его отремонтируют, напишут акт, что можно использовать, и пускают в работу. В этом хозяйстве половина деталей самодельные и нестандартные. Самодельными были и направляющие, по которым ходил противовес… Ночью один трубоклад спустился вниз, взял термос с пищей и снова поднялся. Когда он поднялся, противовес заклинило, но мотор у лифта сильный, он продолжал кабину тащить вверх, а свободная часть троса собралась наверху кабины. Но все это было бы не страшно, потому что при падении лифта должны были сработать ловители. И они всегда срабатывали: кабина падала по нескольку раз на день. И никого это особенно не тревожило. Если бы после каждого падения да разбираться стали, то трубу сейчас и до половины не выстроили бы… Почему ловители не сработали в ту ночь, тоже понятно — там пыль цементная все забила и придержала их.

— Но в журнале не отмечено ни одного случая обрыва кабины, — сказал Федя, вспомнив заключение специалистов.

— Эти падения никто в журнале не фиксировал: любая фиксация предполагает последующее разбирательство, а это остановка — потеря заработка, вот трубоклады и гнали выработку, хотели побыстрей объект закончить и премию получить за досрочный ввод.

— Ну как же, — съязвил Федя, — этим объектом прирастает строительный авторитет Шарифа Шафутдиновича.

— Отчасти да, — сказал Кондратьев, — но не это главное. Трубоклады торопились еще и потому, что боялись, как бы строительство трубы не было остановлено.

— Почему?

— Труба эта никому не нужна: ни будущей станции, ни тем более настоящей. Дешевле было бы заморозить это строительство уже сейчас. Но трубу достроят. Достроят и получат премиальные за ввод.

— Что, опять строительство не с того конца? — попробовал прояснить для себя ситуацию Федя.

— Не только, — ответил Кондратьев, — все дело в нашей офигенной неразворотливости. Большие начальники в Москве сдали в концессию иностранцам несколько нефтяных скважин на Севере. Концессионеры начинают тянуть ветку до ближайшей железнодорожной станции. Ветка эта пройдет через Каминск. Создается возможность кормить станцию не углем, а попутным газом. А для него такая огромная труба не нужна: ее назначение не столько в том, чтобы создать хорошую тягу, сколько в том, чтобы выбросить подальше от города по розе ветров золу… Так что куда ни кинь — тупик, да такой, что не знаешь, как из него выбраться.

— Да-а, — произнес Федя, — удивительно…

Убить деньги и труд на объект, который никому не нужен…

— А меня это не удивляет, — сказал Кондратьев, — все объекты строятся либо так, либо почти так. Средства вкладываются, освоение идет, а сами объекты за время строительства морально устаревают. Мы с вами о вредительстве говорили, так вот ни один вредитель не причинит столько вреда, сколько наши плановики, да и те, кто эти планы выполняет и перевыполняет.

— Абсурд, — сказал Федя.

— Да, — согласился Кондратьев, — и я как специалист понимаю, что это — абсурд, но сделать ничего не могу, я вынужден бежать в упряжке вместе со всеми… Другое дело, если бы я стал, к примеру, начальником строительства, как Шариф Шафутдинович. Кстати, он предложил мне временно исполнять обязанности главного инженера.

— А вы? — спросил Федя, едва скрыв чувство удовлетворения, какое возникает у гарпунера, бросавшего гарпун наугад в мутную воду, но попавшего в цель стопроцентно.

— Я думаю согласиться.

— Здесь есть несколько подводных камней… — начал Федя.

— Я их знаю… Знаю, что Шариф Шафутдинович оставляет после себя хороших специалистов, а им не везет… Но не везет им не потому, что он их подставляет. Дело вовсе не в нем, а в системе. Я думаю, что меня минет чаша сия: я знаю, на что иду, — это во-первых, и, во-вторых, сейчас другие времена…