Рыцарь Христа - Стампас Октавиан (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗

Вдруг я очутился по ту сторону слюдяного оконца, в комнате, где горела свеча, а в кровати спала моя Евпраксия. Пламя свечи чуть дрогнуло, дрогнула и Евпраксия.

— А? — промолвила она сонно, вскакивая в постели. Я хотел что-нибудь сказать ей, но не мог. Я просто смотрел на нее и видел, как дивно она хороша.

— Господи! — прошептала она испуганно, посмотрела на свечу, потом прямо на меня, сильнее прижала руку к груди и еще более испуганно промолвила: — Кто здесь?

Я безмолвно смотрел на нее, не в состоянии сообщить ей, что я здесь, что я обожаю ее и что я, наверное, умер, а это душа моя прилетела навестить ее напоследок, перед тем, как отправиться на суд Божий.

— Лунелинк, — промолвила она как-то вдруг обессилено, потом провела ладонью по лицу, встала с кровати и склонила колени перед иконами. — Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистый Твоея Матере, преподобных и богоносных отец наших и всех святых, помилуй и спаси витязя Твоего Людвига, яко благ и человеколюбец еси Отец наш. Да не коснется его ни копье, ни меч, ни стрела, ни нож, ни какое иное лезвие и острие. Да спасется он от злого навета и клеветы, от жары и от хлада, от глада и яда, и от всякого вреда…

Пламя свечи вновь слегка дрогнуло, и я увидел, как Евпраксия отдаляется от меня, как я плыву назад. Любимая моя вновь испуганно оглянулась, и мне показалось, что она увидела меня, но в следующий миг предо мною вновь было слюдяное оконце с наружной стороны терема. Оконце отдалялось, но сквозь муть слюды я различил вновь милые черты лица Евпраксии, которая припала к оконцу и широко раскрытыми глазами всматривалась в уплывающего прочь меня.

Снова, поднимаясь все выше и летя все быстрее, я увидел под собою высокие холмы Киева. Вот уже и дом матери Евпраксии затерялся среди множества домов Детинца, вот и сам Детинец уплыл в темную даль, а вот и Киев исчез в отдалении, а меня всего заволокло тучами.

Я хорошо помню, как проделал весь путь обратно, как вновь увидел Понт Эвксинский, разложенный предо мною, словно на блюде. Я летел вперед спиною, хотя сомневаюсь, что у меня имелась хоть какая-то спина. Я летел, глядя в ту давно уже незримую точку оконца, за которой мне виделось лицо моей Евпраксии. Промелькнули Анатолийское плоскогорье, Тавр, Киликия, я вновь пролетел над Медитерраниумом между Кипром и Сирией, и вот уже Геннисаретское озеро засверкало внизу и оставалось только гадать, какое из рассыпанных подле него селений Назарет, какое Магдала, какое Кана Галилейская. Я вновь увидел справа сверкающую змейку Иордана, а затем, медленно снижаясь, поплыл над Иерусалимом. Вновь подо мною проплыли купола Храма Гроба Господня, но над Голгофой я пролетел на сей раз совсем медленно и очень низко. Затем я вдруг очутился в просторной комнате, довольно светлой от множества горящих свечей, а еще через несколько мгновений я прикоснулся спиной к постели, и теперь у меня уже точно была спина. Я открыл глаза, увидел лица склоненных надо мной людей и услышал голос:

— Он жив!

В следующее мгновенье я потерял сознание.

— Что же это было? — возбужденно спросил жонглер Гийом, когда я дошел до этого места своего рассказа.

— Эликсир бессмертия, если хотите, — усмехнулся я.

— Что вы имеете в виду? Вас отравили, а спасло какое-то сильное противоядие, которое вы и называете эликсиром бессмертия?

— Да, меня действительно отравили, — сказал я. — И действительно, сильное противоядие позволило мне выкарабкаться из лап смерти. Но в ту минуту, когда я, находясь в госпитале у рыцарей ордена иоаннитов, открыл глаза и услышал чей-то возглас «Он жив!», в меня еще не вливали никаких противоядий. В данном случае я говорю вам о том эликсире бессмертия, который заключается в душе у каждого из нас. Если бы колдуны, занимающиеся поисками снадобья для бессмертия, умели разложить человеческую душу на составляющие, только тогда, быть может, им и удалось бы изготовить желаемый эликсир. Но душу расщепить на составляющие невозможно, ибо она не во власти людей, а лишь в Божьей, всесильной и всевышней власти.

Глава III. АРКАДИЯ

— Не пора ли нам промочить горло? — предложил я стихотворцу Гийому после рассказа о моем диковинном путешествии из Иерусалима в Киев и обратно по воздуху. — Я прихватил с собой несколько мехов с палестинскими винами лучших сортов. Одно из них так и просится сейчас на язык. Его делают из Иерихонского винограда, обладающего таким особенным привкусом, которым не обладает ни один виноград в мире. Именно этим вином я и наклюкался тогда, накануне моего отъезда, когда меня отравили. Забавно. Хотел плыть на корабле по морю, а сплавал туда и обратно по небу. Давайте откупорим этот мех, страсть как хочется вновь ощутить вкус того пиршества. Вот что странно — точно могу сказать, что все время, покуда я летал в ту ночь до Киева и назад, я слышал запах и вкус этого иерихонского красного вина. Эй, Ламбер! Присоединяйся к нам. Пора как следует перекусить и выпить винца. Представьте себе, дорогой Гийом, до того, как Ламбер, после смерти Гуго Вермандуа перешел ко мне в оруженосцы, мне пришлось сменить трех оруженосцев. Что ни битва — они у меня гибли. Ламбер, когда стал служить у меня, очень побаивался, полагая, что такова судьба всех моих оруженосцев. Сколько я ни уверял его, что Аттила прослужил мне верой и правдой целых десять лет, он до сих пор, кажется, не верит, что в Константинополе он расстанется со мной и его военная жизнь закончится. Признайся, Ламбер, что это так и есть.

Оруженосец промычал, кивая головой. Ответить словами он был не в состоянии из-за дурацкой привычки, садясь есть, всегда первым делом напихивать себе полный рот. Прожорлив Ламбер был необычайно, и при этом худее меня. В остальном же он был отличный парень, и такую малость, как обжорство, я готов был ему простить.

Мы выпили красного иерихонского вина, и воспоминание о той ночи, когда меня отравили и душа моя путешествовала по небу, воскресло во мне, Христофор, с утроенной силой. Подкрепившись, выпив несколько стаканов красного иерихонского и расслабившись, вечером я продолжил свой рассказ, хотя видел, что жонглер Гийом несколько осовел от вина и слушает не с таким вниманием, как прежде. Но мне было все равно. Воспоминания затапливали мою душу, и надо было их слегка выплеснуть наружу.

Несколько дней я выпутывался из сетей смерти. Артефий составлял один териак за другим. Когда я ненадолго приходил в себя, то чаще всего видел одноглазое лицо командора Роже де Мондидье и удивлялся, где же Аттила, почему он не придет и не поинтересуется моим состоянием. «Ах, ну да! — спохватывался я. — Ведь Аттила умер. В таком случае, простительно». Я вновь впадал в забытье, а очнувшись и опять увидев Роже, опять думал, куда же запропастился Аттила. Роже что-то говорил мне, меня приподнимали над постелью и вливали в горло какую-нибудь теплую и безвкусную жидкость. Затем переставали мучить, и я вновь мог предаться блаженному забытью.

Одновременно с запахами и вкусовыми ощущениями ко мне вернулась тошнота. Это был самый жуткий период выздоровления. Меня рвало по поводу и без повода, выворачивало наизнанку и рвота доводила до обмороков. Но с каждым днем я начинал все больше ощущать, что жив. Силы возвращались ко мне помаленьку, но с добротной и деловитой настойчивостью. «Вот, Аттила, — думалось мне, — тебя нет, а я все-таки не окочуриваюсь». Потом желудок мой стал удерживать пищу, и силы начали прибывать быстрее. Так шло мое выздоровление, а спасали меня ни много, ни мало — целый месяц. В начале декабря я уже прогуливался, но был еще очень слаб, а по-настоящему восстановился только к весне.

Тогда же, как мне кажется, я стал реально воспринимать и осмысливать, что происходит вокруг меня, а до этого пребывал все же в некотором слабоумии. Артефий объяснял мне, что во время пира в Давидовом замке кто-то подмешал мне в вино очень сложно составленный яд, в который помимо экстракта цикуты входило еще несколько десятков компонентов. Он называл мне эти компоненты, но мне запомнились только жабья желчь, флегетонник и душегуб-трава. Оставалось только выяснить, кто именно подмешал мне в дивное иерихонское вино столь мерзостную отраву, и я почему-то с какой-то непонятной уверенностью подозревал в злодействе самого Артефия. Он знал состав яда, он же и делал противоядие. И тут опять вопросы: зачем ему нужно было меня травить и зачем нужно было потом спасать? Видение подземелья, колодца и брошенной в него отрубленной головы преследовало меня, и я не мог понять, то ли мне привиделось все это в память о Броккуме, то ли происходило на самом деле. Путешествие по небу в Киев и обратно помнилось мне отчетливо, и тут я почему-то нисколько не сомневался, что душа моя, покинув тело, побывала в Киеве и повидалась с Евпраксией.