В тисках Джугдыра - Федосеев Григорий Анисимович (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Сегодня двадцать седьмое мая. По нашим расчетам, нам остается еще два-три дня пути, и мы будем у своих. Улукиткан хотя и чувствовал себя лучше, но все же еще не мог покинуть носилки. А беда шла за бедой. У нас кончились продукты, дичь же, как на грех, не попадалась на глаза. Я сильно ослаб, передвигаюсь с трудом, отяжелели ноги. Трудно стало вьючить оленей, заготовлять дрова. Все настойчивее приходится бороться с безразличием. Накануне нам пришлось разделить последнюю лепешку. Каждый должен был решить, съесть ли свою порцию сразу, или растянуть ее до конца путешествия.
Старик завернул лепешку в тряпочку и бережно, как драгоценность, запрятал в котомку. Он-то хорошо знал, что такое голод, и мне ничего не оставалось, как последовать его примеру.
Вечером с трудом добрались до незнакомой старику мари… Отыскиваем место для стоянки, быстро устраиваем ночлег, разжигаем костер. На сопках, поросших густой щетиной сгоревшего леса, гаснет бледный отсвет холодной зари. По глубокому и посвежевшему небу разливается синь, загораются звезды, замирает последнее дуновение ветерка. Беспредельная тишь словно убаюкивает тайгу.
Я достаю лепешку, отламываю кусочек величиною со спичечную коробку и наливаю кружку кипятку, – это наш ужин.
– Тебе хлеба много? – неожиданно спросил Улукиткан.
«Неужели он подозревает меня в том, что я обделяю его продуктами?» – обжигает меня обида.
– Столько же, сколько и у тебя, все, что осталось, я разделил поровну.
– Однако, ты больше голодный, работаешь весь день, а брюхо пустое. Зачем же так много мне отдал?
– Ничего, ничего, – ответил я. – Вот как придем к своим, там и чаю попьем и мяса поедим вдоволь…
– Ты возьми мой хлеб, – говорит старик. – Отощаешь, куда пойдешь, даже оленя не сможешь поймать. Тогда и память моя и язык не помогут, пропадать будем…
– Ты не беспокойся, я выдержу. Лучше съешь сам.
– Ладно бы выдержал, ишь, как тихо идем. Должны бы уж на месте быть.
Старик кутается в дошку, поджимает под себя ноги и, прихлебывая из кружки кипяток, делает вид, что жует лепешку, а сам припрятал ее, думая, что я этого не замечаю…
Ночью я просыпаюсь от холода, хочу встать, подложить в огонь дров и вижу старика возле вьюка. Он роется в моей потке. Что ему в ней нужно? Может, ошибся, за свою принял? Нет! Слепой достает рюкзак, ощупывает его, развязывает, вытаскивает кусок моей лепешки и заменяет его своим, большим, чем мой, куском. Затем складывает все, как было в потке, бесшумно отползает к костру, бережно заворачивает в тряпочку кусочек моей лепешки, кладет себе под голову. Вздох облегчения вырывается из его груди.
Я не выдал себя, но был растроган этой наивной хитростью слепого проводника. Ведь он голоден так же, как и я, и ему бесконечно дорога каждая крошка хлеба. Мне вдруг вспомнились его слова: «Если от моей заботы вам хорошо, то от этого мне еще лучше». Случай с лепешкой долго не давал мне заснуть. А Улукиткан, свернувшись калачиком, спал спокойно, с сознанием исполненного долга и чистосердечием ребенка…
Я задремал, наверное, уже перед рассветом. Утром меня разбудил Улукиткан.
– Вставай, однако, дождь будет.
Я поднялся, поправил костер и стал осматриваться. Тучи завалили восток, но над нашей широкой марью раскинулось звездное небо. Настороженно и чутко спали лесные дебри.
– Откуда узнал, что дождь будет?
– Ты вчера сказал, что я ложусь по направлению ключа, головой к устью. Где он шумит сейчас?
– Вверху. Ну и что же?
– Эко не знаешь, ночью в хорошую погоду река или ключ шумит внизу, а сейчас, говоришь, шумит вверху, значит жди дождя или худой погоды. Понял?
– Понял, но на небе, Улукиткан, ничего подозрительного нет, только восток затянут тучами.
– Небо еще не знает, а дождь будет. Слышишь, ветер дурит, туда-сюда ходит, – тоже к непогоде.
Слабые порывы ветра действительно качали вершины деревьев, а на земле и вокруг нас было спокойно. Я подумал, что слепой ошибся, но вскоре заметил, как за ощетинившимися сопками на востоке тучи вдруг зашевелились и широким фронтом стали затягивать небо. Прорвался сырой и холодный ветер. Нарождалось хмурое весеннее утро, без зари, без птичьей суеты и песен.
Я достал из потки кусок лепешки, положенный туда слепым, незаметно обменял его на кусок, припрятанный стариком в изголовье, и мы сели пить чай. Старик, как только дотронулся до тряпочки, где был завернут кусок, тотчас обнаружил подвох. Выражение боли и досады отразилось на его лице.
– Зрячий слепого хочет обмануть, – сказал он с обидой, и глухой отрывистый кашель заглушил его голос.
– Нет, зря говоришь, я не хочу обманывать. Спасибо тебе, дорогой, ешь сам, тебе это также нужно.
Старик развернул тряпочку, отломил от лепешки небольшой кусочек, долго жевал его, запивая кипятком. А на лице так и осталась обида.
Я не нашел одного оленя. Решили итти без него, голод торопил нас. На трех оленей пришлось разложить четыре вьюка.
У моего проводника настроение мрачное.
– Место худое впереди, – говорит он. – Как без солнца поведешь караван, блудить бы не стал. – И принялся объяснять: – След поведешь вниз по распадку, топкое место попадется, обойдешь его и километра через два свернешь по ложку на перевал в соседний ключ, там думать будем, как итти.
Мы вышли к топкой мари. Она пересекала распадок широкой полосой, оттеснив лес на склоны боковых возвышенностей. Благополучно обходим ее справа и через два километра достигаем лога с березовыми перелесками, о которых говорил Улукиткан. И я еще раз дивлюсь изумительной памяти слепого проводника!
– Перевал должен быть близко, час хода, не больше, – говорит он.
Однако идем уже второй час, а до седловины еще далеко.
– Не прошел ли перевал?
– Вижу его, скоро уж будет.
На седловине возле одиноких деревьев мы остановились передохнуть.
– Скажи, как нас встречает лес, сухим горбом или корой? – спрашивает слепой.
– Не понимаю, о чем ты говоришь?
– Хорошо, посмотри на деревья – поймешь, – досадует он.
Осматриваю лиственницы и замечаю, что их полузасохшие голые стволы сгорбились в одну сторону: результат воздействия холодных зимних ветров, дующих здесь главным образом с северо-запада. Под горбами же с южной стороны от корней до вершины тянутся неширокие полоски коры, прикрывающие жизнедеятельную часть древесины. Но какое отношение имеет все это к маршруту?
– Нас встречают деревья корою, мы идем почти на север, – ответил я старику.
– Пошто на север? Ладно ли смотришь? – забеспокоился тот.
– Правильно говорю.
– Сблудили, – сказал он с отчаянием. – Однако, не туда свернули, когда обходили марь, нужно было брать левее на юг, а ты пошел вправо. Слепой не видит следа, а зрячий не понимает, куда итти…
– Возвращаться будем?
– Как же не возвращаться, тут мне места незнакомые, уходить надо отсюда…
Мы своим следом вернулись в распадок, пересекли его и вышли противоположным логом на перевал.
– Смотри, как дерево нас встречает? – опять спросил проводник.
– Горбом.
– Ну вот, теперь ладно…
За перевалом я увидел широкую падь, покрытую темным ковром леса, с однообразным узором марей и болот. А на горизонте уже показалась хмурая туча. Сырой, холодный ветер заметался по чаще. Пошел дождь, на сухую почву, на лес лениво посыпались мелкие капли влаги. Серые космы тумана все больше и больше заволакивали падь.
Мы спустились в тайгу. Неприветливо встретил нас старый лиственничный лес, сыро и однообразно было в нем, ни просвета, ни одного ориентира. Я скоро сбился с нужного направления и остановил караван. Вспомнил об утонувшей буссоли, как бы она теперь пригодилась! Старик, согнувшись калачиком, дрожал под телогрейкой на носилках.
– Улукиткан, не знаю, куда итти…
– Эко не знаешь! На заход солнца.
– Но ведь солнца-то нет!
– Знаю, что нет. А где мы?
– В густом лесу.
– Тут примет не ищи, иди дальше, когда выйдем к редколесью – скажешь.
