Заразные годы - Быков Дмитрий (читать полностью бесплатно хорошие книги TXT) 📗

Ведь все у нас так мерзостно и тупо – нехватка сил, упадок ремесла – лишь потому, что мы в плену у трупа, что мы под сенью мертвого осла! Он, разлагаясь, провонял нам воздух. Все сны и мысли отравляет он. Он расплодил избыток мух навозных и прочих паразитов легион. Одни зовут его проектом красным, другие же – империей, как Кох, но мне покуда остается ясным лишь то, что он осел. И что издох. Когда-то, в прошлом, в детстве беззаботном, пропахшем бодрой «Красною Москвой», он, может, был полезнейшим животным – но всем животным срок отпущен свой. И хороши мы были или плохи – чтоб Родина сама себя спасла, она должна задачею эпохи признать раздачу мертвого осла. Ведь потому-то наш союз ослаблен. Нас потому и бросит большинство, что мы горой за мертвого осла, блин… и все реанимируем его… Вот так я понял путинское слово, истолковал его внезапный пыл.

Пора родить кого-нибудь живого.

Но не осла. Осел уже тут был.

Пропавшая грамота

Рашид Нургалиев (от чьих новостей читатели часто немеют) поведал, что два миллиона детей в России читать не умеют. Со дня окончанья Второй мировой так много малюток с пустой головой и с памятью в виде провала в России еще не бывало.

Но стоит ли выть и прохожих кусать, подобно мультяшному волку? Пускай я умею читать и писать – а фиг ли от этого толку? Вот тут Ходорковский опять прогремел, он тоже немало имел и умел, и проку с такого уменья? Судья, приговор и каменья.

Страна наконец начала процветать, минуя капканы и мели. Здесь вечно умели писать и читать, а жить никогда не умели. Российские мальчики, мать-перемать, две вещи умели – читать и взрывать: едва «Колобка» прочитают – и царства на воздух взлетают! Читаешь – и думать уже ни о чем ни часу не можешь. Куда там! Булгаков остался бы классным врачом, и Горький – купчиной богатым, а Пушкин придворным закончил бы дни, когда бы читать не умели они. И Фета, и графа Толстого сгубило печатное слово!

Российские новости – хвори лютей. Под нами бурлит преисподня. Как славно, что два миллиона детей узнать не сумеют сегодня о том, что в Кремле состоялся прием и Путин примазался к «Нашим» на нем, что снова подрались в Бишкеке (есть жертвы, а также калеки), что снова провален весенний призыв в армейской родной костоломке, что Путиной нравится русский язык (смотри интервью в «Комсомолке»)… Сказал же один замечательный дед: «Едите обед – не читайте газет! А лучше и после обеда не трогайте этого бреда».

Я часто жалею, что грамотен я, что азбука мною любима… Порою подумаешь – сколько вранья прошло бы, товарищи, мимо! Допустим, без всех этих азбук и школ «Муму» и «Каренину» я б не прочел, – но вспомню, хихикая жлобски, что я не прочел бы и Робски! Цветаева, думаю, все же права (бывают мудры поэтессы), сказавши достаточно злые слова о среднем читателе прессы. Тут все, понимаешь, летит под откос – а эти козлы обсуждают всерьез, пожара не видя пред харей, какой у откоса сценарий…

О вы, победительный будущий класс, не знающий грамоты сроду! Поспорить готов – вы замените нас к две тыщи десятому году. Помойка вам – стол, и коллектор – кровать, зато вы умеете так выживать, как мы, обойденные клеем, уже никогда не сумеем.

Под спуном

Покуда вся планета напрягает интеллект, способствуя прогрессу, ища увеселенья, в России запускают эпохальнейший проект «Система персонального учета населенья». Ты дописался, Орвелл, на язык тебе типун, хоть со страной и датами проштрафился немножко. Система в сокращении зовется просто «СПУН» (по-русски это «соня», а по-английски – «ложка»).

Работы, прямо скажем, не на один семестр. Лет пять придется вкалывать, поскольку без изъятия все граждане Отечества включаются в реестр: фамилья, год рождения, судимости, занятья. Там будет, вероятно, и пятая графа, и данные о браках, если кто семью бросает… Раздолье для фискалов, милиции лафа: допустим, спросит кто-нибудь: «А где Шамиль Басаев?» А вот у нас, пожалуйста, о нем отдельный лист. Такой-то год рождения, манеры инородца. Приметы: одноногий. Специальность: террорист. Местонахождение: ночует где придется.

Сначала эту базу будут делать пять годков, в секретности, с защитами от кражи и прослушки. Потом сдадут Фрадкову (коль останется Фрадков), и тут же она станет продаваться на Горбушке. Я там приобрету ее за небольшую мзду (за что платить-то, граждане? не больно интересно!), и познакомлюсь с девушкой, и в гости к ней приду: «Не представляйся, милая, мне все уже известно. Ты Маша Николаева? Смотри, секретов нет. Ты дочь простых родителей – врача и педагога. Окончила без троек, поступила в Первый мед, читаешь, любишь пряники, пьешь колу, веришь в Бога. Оценки позитивные, слегка капризный нрав, твои духи – «Провокатор», твой идеал – Пачовски… Однажды другу вякнула, что Путин был не прав, но тотчас же поправилась, что в выборе прически. Есть родинка на попе, вторая на губе. Партнеров было шестеро; куда же без соблазна… Поскольку все, что надо знать, я знаю о тебе, – без предисловий, Машенька, отдайся. Ты согласна?»

«Не будем тратить время на сближение, дружок, – ответишь ты улыбчиво, не дав закончить фразу. – Не скрою, знойной внешностью ты душу мне обжег, но я на всякий случай просмотрела ту же базу. Ты сын простых родителей и все-таки еврей, недавно бросил рыжую и заимел шатенку; конечно, ты срываешься порою с якорей и говоришь про Путина, но шепотом и в стенку. Твои произведения – ужасная фигня, но все-таки не худшее из вашей круговерти. Твоя зарплата белая убила бы меня, но есть еще и черная, которая в конверте. Ты весишь сто одиннадцать, ты толст на первый взгляд, зато ты щедр с партнершами – жена ли, не жена ли… Короче, ты мне нравишься, хоть пять годков назад ты вел дурную рубрику в сомнительном журнале».

И, избежав формальностей (хождения в кино, рассказы о родителях, уловки, ахи, охи), – мы то с тобою сделаем, что делать суждено всем юношам и девушкам во всякие эпохи. По лежбищу раскинемся мы розою ветров. Мы будем положения менять ежеминутно. А сверху будет пристально смотреть майор Петров, у монитора верного пристроившись уютно. Он будет подхихикивать: «Ну блин! Ну потаскун!» Он будет все записывать, востря глаза и ушки, а после эти сведенья внесет в систему СПУН, чтоб мы ее назавтра же купили на Горбушке. Тебе, тебе, майор Петров, дарю я этот стих! Ты в том же самом перечне и тоже знаешь это. Ты сын своих родителей, гэбэшников простых. На левой пятке родинка – особая примета.

Пятьдесят поросят

Чтоб растоптать вражину по праву старшинства, цепные псы режиму желательны сперва. Потом – для гигиены, чтоб нам не портил ряд, – шакалы и гиены его приговорят. Чтоб заглушить камланье прозападных сорок, имеется, каналья, обученный Сурок. Но надо опорочивать, а то кругом свистят… Тогда приходит очередь Придворных Поросят.

Заказ довольно тонок, условья непросты. Конечно, поросенок – не символ чистоты. Его считают хрюшею, бранят за внешний вид… «Не гажу я, где кушаю!» – он гордо говорит. Чтоб разобраться с Западом, с идейною войной, нужна зверюга с запахом получше, чем свиной. Чтоб лучше огорошить идейного бойца, была б уместней лошадь, а может быть, овца, – но лошади, и козы, и весь рогатый класс бегут, как от угрозы, от слова «соцзаказ». Когда кого-то режут (а это часто тут) – они в ножовый скрежет свой голос не вплетут. И только поросята в сплотившемся строю сдадут родного брата и даже мать-свинью. «Ты прав, мясник достойный, и славою покрыт! – гремит их хор застольный от мисок и корыт. – Держи повыше знамя! Честна твоя стезя. Учти: иначе с нами, со свиньями, нельзя».