Пламя любви - Картленд Барбара (книги полностью бесплатно .txt) 📗
— Я уже говорил тебе, — сказал он, — что очень рад твоему возвращению. У нас здесь, в Литтл-Коббле, все смотрят на жизнь чересчур серьезно, особенно сейчас, когда идет война. Нам всем не помешает немного развлечься.
— Значит, вот как ты на меня смотришь? — воскликнула Мона. — Я — всеобщее развлечение? Если так, Майкл Меррил, очень надеюсь, что твой сегодняшний ужин сгорит дотла!
— Чтобы избежать такой беды, приду ровно в восемь, — ответил он. — А ты, Мона, пощади деревенских жителей — жизнь у нас здесь тихая, даже сонная, мы не готовы принимать тебя в больших дозах!
— Ну ты и грубиян! — проговорила она, скорчив гримасу. — Пока!
Майкл повернулся и пошел прочь. Присев на обвалившуюся стену, Мона смотрела, как он идет к машине, дожидающейся его на обочине дороги.
Должно быть, он проезжал мимо, заметил ее и решил подойти, а она смотрела в другую сторону, потому и не заметила его приближения.
Он заметно хромал — и хромота делала его походку странно дерганой, не вяжущейся с обычным его спокойным достоинством.
Милый Майкл, с улыбкой думала Мона. Какой же он забавный в этой своей всегдашней серьезности! И всегда таким был: благонамеренный и консервативный во всем, что делает, говорит и думает.
Ей всегда нравилось его дразнить. Когда оба они были помладше, она только и делала, что над ним подшучивала. В школе, должно быть, он ее ненавидел — столько шуток и розыгрышей пришлось ему от нее вытерпеть!
Потом, когда оба они позврослели, Майкл, кажется, начал проявлять к ней интерес. Он неизменно танцевал с ней и всегда был в ее распоряжении, когда ей требовался спутник.
Всякий раз, когда Моне нужно было куда-нибудь съездить, он предлагал ей свою машину и себя в качестве шофера. Она каталась на его лошадях и, по правде говоря, безбожно им помыкала — впрочем, как и всеми остальными молодыми людьми в округе.
Миссис Вейл была в восторге и не скрывала этого. Майкл всегда казался ей идеальным мужем для ее хорошенькой и ветреной дочки.
Однако в первое же Рождество после окончания школы к ним приехал Лайонел — и после этого Майкл, как и все прочие мужчины, для Моны перестал существовать. Точнее, остался лишь в качестве оселка, на котором она оттачивала свое остроумие.
Теперь она вспоминала, что он отвечал на ее подтрунивание удивительно добродушно. Быть может, оно его даже забавляло.
Никто больше во всем графстве не осмелился бы так разговаривать с человеком его происхождения и положения! Меррилы — старинный и знатный род, к тому же Майкл был сказочно богат.
«Забавно, — подумала Мона, — почему-то я привлекаю именно богачей».
Впрочем, трудно сказать, точно ли она привлекала Майкла. Он ни разу не заговаривал с ней ни о любви, ни о женитьбе и вообще по большей части хмурился и находил, в чем ее упрекнуть.
И никогда она не забудет, как ужасно повел он себя в те роковые дни, когда она, потрясенная и перепуганная случившимся, не в силах справиться с лавиной событий, бежала домой.
Внутри у нее все вопило и содрогалось от ужаса, но она была полна решимости этого не показывать и стояла у своего «позорного столба» с гордо поднятой головой.
За внешней бравадой скрывался мучительный страх, подобного которому она никогда не испытывала, — но кто мог об этом догадаться?
Для консервативного старшего поколения Мона Вейл воплощала в себе то, о чем они до сих пор лишь читали в газетах, — распущенные нравы нынешней «золотой молодежи».
Если бы все, кто осуждал ее тогда, знали, что газетные репортажи о трагедии она читала со слезами на глазах, что вечер за вечером, преклоняя колени у кровати, молилась о том, чтобы все это оказалось страшным сном, чтобы каким-то чудом время повернуло вспять!
— Боже… пожалуйста… прекрати все это… я больше не могу… Боже, спаси меня!
Но ее молитвы оставались без ответа, и каждое утро с газетных полос бросались ей в глаза заголовки:
Новые шокирующие подробности самоубийства в Челси! Сын известного жокея пал жертвой страсти!
Дорогие подарки титулованной любовницы!
При расследовании самоубийства в Челси обнаружен склад наркотиков!
В деле замешана знаменитая актриса!
Самоубийство в Челси раскрывает тайны высшего общества!
И не было конца этим «шокирующим открытиям», драматическим поворотам и грязным деталям, появлявшимся в каждом номере.
Что толку объяснять, что с несчастным самоубийцей Мона была незнакома и прежде ровно ничего о нем не знала?
Кому интересно, что она ничего не знала о связи хозяина студии в Челси с поставкой наркотиков? Что даже никогда не видела ни кокаина, ни героина, ни прочих зелий, в изобилии хранившихся в подсобке той самой студии?
Что толку повторять, что и с Джуди Коэн она едва знакома? И уж конечно не могла знать, что плохо выбритый румын, с которым она танцевала, незаконный сын известной актрисы от правящего восточноевропейского монарха.
Ее оправдания и уверения ничего не значили: люди верили тому, чему хотели верить, — а Мона пыталась смеяться над миром, не желающим слушать правду.
Это была ошибка; более взрослая и мудрая женщина предостерегла бы ее от этого. Но Мона не была еще ни мудрой, ни взрослой, и предостеречь ее было некому.
Поэтому она обедала и ужинала в фешенебельных ресторанах, позволяла фотографировать себя на улице и в квартире, за столом и на танцах.
У нее брали интервью, и она охотно отвечала на все вопросы: не только о громкой трагедии, оккупировавшей первые страницы газет, но и о текущих событиях, о нравах аристократии, о современных женщинах и бог знает о чем еще.
Поверхностно, хлестко и остроумно высказывалась она о том, в чем ровно ничего не понимала.
Причина этой лихорадочной активности была одна — тайная причина, увлекавшая ее все дальше по безумному пути саморазрушения, причина, которую она никому не могла объяснить.
Лайонел так и не вернулся в Лондон.
Вместо этого телеграфировал, что его отзывают в Париж. И уехал — не попрощавшись, не заехав к ней хотя бы на один вечер.
Мона понимала почему.
Глубоко в душе она знала, что такой исход неизбежен, — знала с той секунды, когда по студии разнесся страшный звериный вопль. Лайонел должен думать о своей карьере. Любовь для него всегда будет на втором месте.
Даже тень скандала может помешать его продвижению по службе.
Вот почему, пока Мона заливисто смеялась и танцевала с незнакомцами, истинное ее «я» горько оплакивало крушение своих надежд, свои мечты о счастье, разбившиеся в одну ночь так бесповоротно, словно самоубийца, прыгая из окна, захватил их с собой.
Наконец пришло письмо, которого она с ужасом ждала.
Лайонел откровенно признавался, что известие о происшедшем повергло его в ужас, а затем сообщал, что через несколько недель будет объявлено о его помолвке с леди Энн Уэлвин. «После того как мой отпуск внезапно оборвался, — писал он, — Энн с матерью приехали к друзьям в Париж, где я смог получше ее узнать. Мона, милая, постарайся понять и пожелай мне счастья. Всегда буду помнить счастливые часы, которые мы провели вместе. Пожалуйста, вспоминай о них — и обо мне — со светлым чувством».
«Вспоминай о них и обо мне!» Да разве она могла забыть?!
В то утро, когда она прочла это письмо, внутри у нее словно что-то оборвалось, — и Мона сделала то, что следовало сделать еще две недели назад. Уехала домой, в Аббатство.
Уползла в свою нору, как раненый зверь, мечтая об одном — лежать с закрытыми глазами, ничего не видеть, не слышать и не чувствовать.
Но дело зашло слишком далеко. Оказалось, что теперь ей и в глуши не скрыться. Мона была не из тех людей, которых легко забыть, — а газеты превратили ее в звезду.
Ее описывали как «образец современной девушки». Из какого-то известного художника журналист вытянул замечание, что красота Моны напоминает ему богинь из древнегреческих мифов.
«Язычество возвращается?» — гласил на следующее утро газетный заголовок. Под ним красовалась фотография Моны и подзаголовок мелким шрифтом: «Известная красавица поразительно похожа на языческую богиню!»
