Бред сивого кобеля - Вильмонт Екатерина Николаевна (бесплатные книги полный формат TXT) 📗
– Я вот тут пастилы свежей привезла…
– Умничка, а то Сергей Леонидович всегда забывает.
– Антоша, кто там пришел? – раздался звонкий голос хозяйки дома.
– Туся пожаловала!
Татьяна Реджинальдовна поспешила навстречу гостье.
– Деточка, как я рада! Давненько ты не была!
Тусе стало стыдно, что вспомнила о старухе только из-за бахромы, и поняла, что просто не сможет в этот раз попросить о чем-то.
Старуха выглядела великолепно.
– Татьяна Реджинальдовна, да вы просто цветете!
– Спасибо, детка. А вот у тебя вид что-то унылый. С муженьком проблемы?
– Да как вам сказать…
– Скажи как есть.
– Хочу уйти от него.
Хозяйка дома звонко, молодо рассмеялась.
– У меня такое впечатление, что эта мысль сидит в твоей прелестной головке чуть ли не со свадьбы и лишь теперь ты ее, как нынче выражаются, «озвучила»? Кстати, я смотрю телевизор и прихожу в ужас, как теперь говорят! Чему учат детей? Что это такое «будем лопать пузырями»? Я в первый раз ушам своим не поверила! Выходит, все нынешние дети усвоят этот кошмар? Ты голодна, Туся?
– Нет, пока не голодна.
– А ты надолго?
– Не очень. Хочу вернуться засветло.
– Ты на электричке?
– Конечно.
– Знаешь, когда я была молодая, у нас собирались ставить одну оперетту местных авторов, где я играла роль девушки, мечтой которой было что бы ты подумала?
– Понятия не имею! – улыбнулась Туся.
– Она мечтала стать машинистом на паровозе! И я пела там такую арию: «На паровозе-возе-возе, возе-возе, умчусь я завтра в сверкающую даль!»
– И умчались? – рассмеялась Туся.
– Да нет, там дальше говорилось: «Жила я раньше в родном колхозе, а нынче прошлого ничуточки не жаль!» Но кто-то в горотделе культуре смекнул, что этой арией мы призываем мчаться вдаль от родного колхоза, что было несвоевременно и все в таком духе.
– Что, спектакль сняли?
– К счастью, да, сняли, даже до генеральной. Восторгу нашему не было предела. А поскольку премьера нового спектакля была в плане, пришлось срочно восстанавливать «Фиалку Монмартра».
Юбка с бахромой, вспомнила Туся. Но у нее не повернулся язык.
– Ах, как я любила этот спектакль! Карамболина-карамболетта! Это был мой коронный номер! Как я танцевала! Помню, перед премьерой у меня начались всякие страхи, кураж пропал, и вдруг мне мой партнер говорит (а он меня безумно любил): «Танечка, ты не бойся, просто как выйдешь на сцену, вспомни, что ты поешь „Карамболину“ вместо „На паровозе-возе“, и такой у тебя кураж появится! И ведь гениальный совет оказался. Я с таким огоньком это спела и станцевала, что публика едва не разнесла театр! Ну, разумеется, любовь к партнеру тоже свое дело сделала. Тогда о сексуальности и думать нельзя было, да мы и слов таких не знали, но суть-то от этого не меняется, а в оперетте еще можно было и юбками взмахнуть, и ножки показать… Антоша, принеси-ка юбку Нинон!
Туся замерла.
– Ой, Татьяна Ренальдовна, да ты ей эту юбку сколько раз показывала!
– Ничего, я сама посмотреть хочу!
– Ох, грехи наши тяжкие, о душе думать пора, а она все вспоминает, как ноги задирала! – проворчала Антоша.
– Она такая ворчунья стала, стареет, видно, а сама еще молодка, всего семьдесят пять! Так о чем это мы? – блестя глазами, спросила старая актриса.
– О «Фиалке Монмартра».
– Да нет, голубка моя, не о «Фиалке». Думаешь, у меня маразм? Ты сказала, что хочешь от мужа уйти?
– Да.
– Загулял?
– Не то чтобы…
– Подозрения появились?
– Да я не знаю… Просто мне кажется, что он меня больше не любит.
– А ты сама-то любишь его?
– Татьяна Реджинальдовна, я вам давно еще говорила, что меня мучает разница в возрасте, и чем дальше, тем хуже будет. Может, я все себе и придумываю, но… Не хочу оказаться брошенной ради молодой девчонки. Мне вот одно дело предложили… Попробовать хочу.
Тут появилась Антоша с пакетом в руках.
– На вот, Ренальдовна, держи свои юбки.
Татьяна Реджинальдовна вытащила из пакета коричневато-золотистую юбку и, кокетливо поводя плечами, взмахнула ею, и тут у всех трех женщин одновременно вырвался вопль ужаса. Юбка буквально распалась в руках бывшей опереточной дивы.
– Что это, Антоша? – простонала она. – Моль?
– Да нет, откуда моль? Видать, срок ее вышел. Вон, глянь-ка, у швов все посеклось… Да чего удивляться-то, в театре небось из дерьма всякого шили, и то сказать, сколько лет продержалась… теперь только выкинуть.
– Ой нет, не выкидывайте! – взмолилась Туся. – Отдайте мне бахрому!
– Да тебе-то на кой? – удивилась Антоша. – Сейчас, что ли, модно?
Туся объяснила, зачем ей бахрома.
– Нет, пусть хоть бахрома на память останется… – огорченно проговорила Татьяна Реджинальдовна.
– Ой, Ренальдовна, тебе-то на кой? Девке для дела надо, ну коли так охота на память оставить, так отрежь кусочек и любуйся, а остальное ей отдай! А кстати, хорошо бы все твое добро пересмотреть. Может, ей еще чего сгодится! Глядишь, и твое тряпье кому-то на пользу пойдет. А так чего лежит? В могилу с собой заберешь? Да и мне лишние хлопоты. Все равно Сергей Леонидович, как помрешь, в помойку выкинет.
– Когда помру, тогда пусть… – упрямо заявила Татьяна Реджинальдовна. – Тогда все равно, а пока…
– Ну и зря! Ладно, вы тут попейте чайку, а я пойду погляжу, не надо ли еще чего выкинуть.
– Вот ей бы все выкинуть… А ты, Туся, свои костюмы не хранишь?
– Откуда у меня костюмы? Сроду своих не было, а из театра никто не даст, да и зачем? Мне не надо.
– Это потому, что ты свое театральное прошлое не ценишь, не любишь, а для меня в театре была вся жизнь. Больше театра я, наверное, только сына любила. Да и то не всегда.
– А я – нет. Там столько зависти было, столько злобы…
– Ну, милая моя, конечно, если у балерины не первого ранга – ты уж прости – вдруг в любовниках голливудская звезда оказывается…
– А вы думаете, балеринам первого ранга гадостей не делают?
– Почему же, делают… И все равно. Театр надо любить всем своим существом, тогда и он тебе взаимностью платит.
– Да нет, театр взаимностью платит только очень талантливым, а у меня таланта как раз и не было… Так, способности да прилежание…
– Ерунда! Ты же прекрасно училась, тебе большое будущее прочили… Куража у тебя не было, вот в чем беда. А без куража в театре делать нечего. Это мать твоя виновата, прости господи, нельзя о мертвых плохо говорить. Но это она вбила себе в башку, что ты должна стать балериной. Ну да ладно, чего уж теперь… ты вот что, если от мужа вздумаешь уйти, переселяйся ко мне. Я рада буду. С тобой веселее. И вспомнить прошлое можно, и жизни поучить. Или у тебя есть к кому уйти? У такой сексапилочки наверняка поклонников куча, я не права?
– Нет, не правы. Я в последнее время что-то дома закопалась, нигде почти не бываю. Лешка как стал главным редактором, занят страшно, а куда я без него? Если и бываю где-то, то чаще всего с Ниночкой.
– Твои отношения со свекровью – это что-то не совсем нормальное. Это почти извращение!
– Да бог с вами, Татьяна Реджинальдовна! – засмеялась Туся. – Ниночка золотой человек.
– Не знаю, не знаю. Но имей в виду, пока я жива, этот дом в твоем распоряжении. Можешь тут даже свои абажуры мастерить.
В этот момент в дверях возникла Антоша, потрясая каким-то куском материи.
– Ну что я говорила! Жучок завелся! Глянь, глянь, Ренальдовна, вона накидушка твоя из «Сильвы» во что превратилася? Труха одна. Скоро весь дом сгноим, все жучок пожрет…
– Дай сюда! – потребовала хозяйка.
– На, полюбуйся! На свет, на свет смотри!
Накидка и впрямь была в плачевном состоянии. Татьяна Реджинальдовна картинно прижала ее к груди, и глаза ее налились слезами. Однако Туся была уверена, что старуха все сыграла.
– А знаешь, что я в этой накидке пела?
– Да знаем, знаем, про кусочек черта! – сварливо отозвалась Антоша.
– Не кусочек, а частицу! Частица черта в нас заключена подчас… И сила женских чар родит в груди пожар… Ах, «Сильва», это был такой успех… А какой у меня был Эдвин однажды! К нам приезжал гастролер из Ленинграда. Забыла его фамилию, он рано умер… Трагическая судьба, но он был красив как бог! Ладно, выкинь эту тряпочку… «Сильву» я и так не забуду!
