Отцы - Бредель Вилли (е книги .txt, .fb2) 📗
— До свиданья, Фрида!
Она подала ему мягкую белую руку и ответила:
— До свиданья, Карл!
Он был счастлив. Еще никогда они не прощались за руку, когда он уходил по утрам на работу. Да, это примирение. Она его простила. Все хорошо, все устроилось. И он, красный как кумач, выскочил за дверь, сбежал с лестницы и вздохнул свободно только на улице, когда миновала опасность встречи с тещей.
4
«Два дня прогулял. Как посмотрит на это Шапер? Какие причины привести в свое оправдание?» — размышлял Брентен. Боже мой, что за тупая, невыносимая боль в голове, и как ломит все тело — точно он камни таскал. Надо надеяться, что эту ночь ему не придется спать, скрючившись на коротенькой кушетке. Сейчас надо наверстывать, черт возьми! Наверстывать два пропущенных дня, но он справится. Не впервой ему прогуливать. Но именно потому, что не впервой, у него кошки скребут на сердце. Если на то пошло… Шапер ведь и сам не прочь покутить денек-другой. А Карл мог смело утверждать, что он мастер своего дела, его специальность — самые дорогие, требующие большого искусства сигары «Гамбургской ручной свертки», марка «Кайзеркроне», суматровый оберточный лист, сигара пряная и крепкая, с большой примесью бразильской крошки. Шаперу нет смысла выгонять его, а он-то, он все наверстает и постарается к концу недели выгнать полную норму.
Фабрикант Шапер владел не только фабрикой сигар, но и рядом крупных табачных магазинов в Гамбурге, Бремене и Берлине. В Гамбурге на Германштрассе находился главный магазин, в том же доме на трех верхних этажах разместились производство сигар, сортировка и коробочное производство. Таким образом, Рихард Шапер сам был основным потребителем и розничным торговцем собственной продукции. Шаперские сигары пользовались доброй славой; их покупателями были исключительно состоятельные люди. В кругах гамбургской буржуазии Рихард Шапер занимал видное место; он входил в партию крупных землевладельцев и некогда являлся членом бюргершафта — гамбургского городского и земельного парламента. В последние годы, однако, он отошел от политики и посвятил себя исключительно радостям спорта. На ипподроме «Мельничная Поляна» он держал несколько лошадей. Но с наибольшей страстью Шапер отдавался парусному спорту. На своей яхте он завоевал несколько медалей и с честью вышел из последних больших состязаний на «Кильской неделе», получив там третью премию. Спортсмен, высокий и стройный, холеный и элегантный, он даже в зимние месяцы сохранял на лице загар. И все же никто не мог бы его упрекнуть в том, что он пренебрегает делами ради своей страсти к спорту. Напротив. Каждое утро ровно в семь, минута в минуту, когда начинался рабочий день на фабрике и открывали магазин, Шапер входил в свою контору, оставаясь там, как правило, до двенадцати. Покончив с корреспонденцией, обходил все цеха своего предприятия. В послеобеденные часы хозяина заменял первый управляющий, господин Раттиг, прозванный рабочими «гад».
Ровно в семь Карл Брентен постучал в дверь хозяйской конторы, еще не зная твердо, какую басню преподнесет хозяину. Учитывая вкус принципала к легкой жизни, полной удовольствий, Карл решил было сказать, что в его прогуле виноват Иоганн Штраус: вальсы и вино свели-де его с пути истинного. А потом признается, что праздновал день рождения сестры, правда несколько усерднее и дольше, чем следовало бы, этого он отрицать не станет. Но бог ты мой, когда тебе двадцать лет…
Так примерно он, Карл, скажет, и надо надеяться, что у Шапера хватит чувства юмора, чтобы все кончилось выговором, и только.
— А, это вы? Где же вы опять пропадали? — сердито спросил хозяин, едва Карл переступил порог конторы.
— Я… я, — запинаясь начал Брентен, медленно подходя к огромному письменному столу Шапера. — Я… Я стал отцом.
— Да что вы говорите? Правда? — Шапер встал, протянул Карлу руку. — Ну, поздравляю. Мальчик или девочка?
— Мальчик! — гордо ответил молодой отец.
— Примите мои наилучшие пожелания.
Карл Брентен пожал руку принципала.
— А счастливая мамаша в полном здравии?
— Да, благодарю. Все в порядке.
— Очень рад. В честь столь торжественного дня ставлю угощение всему вашему цеху — по пол-литра пива на человека.
— Большое спасибо, господин Шапер!
У дверей Карла осенила идея, что следует воспользоваться таким неожиданно благоприятным оборотом дела. Не долго думая он вернулся.
— Что еще? — спросил хозяин.
— Господин Шапер… нельзя ли по случаю столь радостного события… нельзя ли мне аванс?
— Сколько?
— Я думал так… марок пятьдесят?
— Хорошо, согласен. Скажите Раттигу, чтоб он выдал вам. Погашать по пять марок еженедельно. Идет?
— Да, конечно. Еще раз большое спасибо.
5
Как и на всех сигарных фабриках, у Шапера в каждом цехе за длинным столом сидело по пятнадцать человек. У каждого рабочего было свое определенное место, и перед каждым лежала горка табака, нарезанный полосками листовой табак для обертки, миска с клейстером, нож и катальная доска. Если в цехе царил дух товарищества, работалось хорошо. Рабочие близко знали друг друга, каждый принимал участие в радостях и горестях своих товарищей, а перед хозяином все держались сомкнутым строем. Каждый цех выбирал у себя старосту. На него возлагались самые разнообразные обязанности. Староста следил за тем, чтобы кладовщик не задерживал выдачу табака, чтобы обертка, клейстер и все прочее всегда были на месте, а в конце дня он заносил в книгу выработку рабочих, так как оплата была сдельной.
Каждый цех имел своего чтеца. Обычно в этой роли попеременно выступали рабочие, умевшие хорошо и внятно читать вслух. Чтецу выписывался средний дневной заработок. Выходило так, что за него работали все остальные.
Книги для чтения выбирались по общему согласию. Если в цехе преобладал интерес к политике, каждое утро прочитывалось наиболее важное и интересное из «Гамбургского эха», ежедневной социал-демократической газеты, и из буржуазной «Генераль-Анцайгер». После газет читались политические книги или статьи. Наибольший интерес вызывали отчеты заседаний рейхстага и бюргершафта, речи, последние новости и прочее. Там, где интерес к политике был слабее, после газет читали главным образом беллетристику: стихи и новеллы Лилиенкрона и Отто Эрнста, порой и пьесы Герхардта Гауптмана или Макса Гальбе, если они в это время шли на сцене гамбургских театров.
В цехе, где работал Брентен, преобладала политическая нотка; все его товарищи были членами социал-демократической партии; именно здесь Карл Брентен и стал социал-демократом. Сегодня, естественно, политическая литература была забыта: чествовали молодого отца. Когда было выпито поставленное хозяином угощение, Брентен, у которого в кармане лежало пятьдесят марок аванса, не поскупился и послал за повторной порцией пива. Из соседних цехов тоже явились с поздравлениями; никого не приходилось долго упрашивать спрыснуть радостное событие. Прибежали и коробочницы поздравить молодого отца.
Маленькая Фрида, их бывшая товарка, была общей любимицей. Она краснела и смущалась, когда рабочие отпускали при ней какую-нибудь двусмысленную шутку, а мужчинам это очень нравилось. Когда же стали замечать, что Брентен на нее заглядывается, пошли разговоры, намеки. Один говорил: «У тебя есть шансы, Карл!»; другой: «Послушай, Карл, нельзя же так робеть!» Вскоре все решили, что между Карлом и Фридой «что-то есть». Но на самом деле между ними ничего не было. Их тянуло друг к другу, при встрече они краснели и смущались до сердцебиения. Карл много раз хотел пригласить Фриду провести с ним вечер, но никак не решался. Слов нет, она ему нравилась, и день ото дня все больше. И вот Брентен, незаметно для самого себя, оказался обрученным, а затем и женатым. Как-то он встретился с Фридой в коридоре у штабелей готовых коробок, взял ее за руку, заговорил с ней и пригласил в театр. Коробочница Хенни Рейтер, случайно подслушавшая их разговор, вмиг передала интересную новость в цех Брентена, и товарищи его тут же стали приставать к нему, требуя отпраздновать обручение, другими словами — Брентену пришлось послать за пивом. Не успел Карл опомниться, как он оказался обрученным. Через полгода молодые люди поженились, и в мастерской распили еще жбан пива. Все это походило на какую-то веселую игру. Ну, а теперь Брентен, на двадцать первом году жизни, стал отцом, а восемнадцатилетняя Фрида — матерью.
