Дунай. Река империй - Шарый Андрей Васильевич (библиотека книг .TXT) 📗

Форсирование Дуная в Брайлове. Рисунок из London News Illustrated. 1877 год.

В тот же период, когда Европа еще боролась здесь с Азией, великий князь Михаил Павлович (младший брат императоров Александра I и Николая I) повелел превратить главную мечеть Брайлова в православный собор божьих стражников Святых Архангелов Михаила и Гавриила, очевидно, не без удовольствия увековечив на мунтенской? [98] земле своего небесного тезку. Брат императоров командовал Гвардейским корпусом, летом 1828 года штурмовавшим османскую крепость на Дунае, и после боя проявил похвальную для полководца скромность: отказался от ордена Святого Георгия, посчитав, что добился успеха ценою слишком больших потерь. Растроганный благородством “первого слуги царя”, Николай Павлович пожаловал Михаила Павловича золотой шпагой с алмазными украшениями. Обустроив Браилов, великий князь вместе с драгоценной шпагой убыл усмирять восстание в Польше и после взятия Варшавы получил очередное воинское звание генерал-адъютанта.

До Брэилы дотянулась и дуга русской духовности. Здесь расположена резиденция старообрядческого митрополита, переведенная в 1940 году из Белой Криницы (сейчас на границе Черновицкой области Украины и Румынии), после того как Московия, от власти которой поповцы и беспоповцы бежали после церковного раскола середины XVII века, установила контроль над Северной Буковиной. Русские rascolnici вот уже два с половиной столетия населяют городки и села румынской Добруджи, особенно их много в придунайском округе Тулча. По данным переписи населения 2011 года, староверов в Румынии около сорока тысяч, хотя энтузиасты утверждают, что на самом деле липован здесь чуть ли не впятеро больше. Окормлением паствы руководит высокопреосвященнейший Леонтий, архиепископ Белокриницкий и всех древлеправославных христиан митрополит. В миру Лаврентий Изот, он известен как мастер церковного пения. Бастион старой русской веры в Брэиле – так называемый хутор (уже давно в городской черте), где прихожан к молитве созывают пять храмов, и Святого Николы Чудотворца, и Рождества Пресвятой Богородицы, и иже с ними. Гонения на староверов устраивали не только русские патриархи и советские генеральные секретари. Румынские коммунисты пытались лишить липован отеческих имен, переназывая Иванов в Ионов, однако ономастическому насилию поддались немногие. Время, впрочем, вершит свое: медленно, но неотвратимо староверы принимают румынскую культуру, хотя и сохраняют традиционный жизненный обряд. Но на север никто не уезжает: их родина – не Россия, а дунайские плавни.

В Галаце, Джурджу, Брэиле мне стала понятнее гордость болгарских отцов города Русе, в котором сохранился внятный, по сравнению с дунайской Румынией, архитектурный ансамбль и в котором есть что на деньги Европейского союза восстанавливать. Вообще я бы сказал так: в Русе (да и то, конечно, условно) заканчивается маршрут приятного дунайского туризма, ниже по течению и вплоть до самой дельты, если ты не путешествуешь комфортабельным речным лайнером, простирается территория экспедиции, мотивациями для которой могут послужить разве что семейные причины, деловые интересы или писательское любопытство. Явление, первые признаки которого обращают на себя внимание, царапая глаз под Братиславой, за Девинскими воротами, на Нижнем Дунае становится устойчивым, а иногда почти абсолютным: человек, похоже, не умеет здесь существовать в гармонии с рекой, цивилизация не может найти согласия с природой. Разбитое, брошенное, проржавевшее, недостроенное, разваленное, раскуроченное, уродливое понемногу превращаются в элемент пейзажа, естественной мощи потока H2O и его потенциала очищения оказывается недостаточно. Речная вода, может, и не становится, но кажется грязнее, оттого и не хочется видеть ни заводскую трубу, ни причал, ни крышу – велик риск, что рукотворное окажется в диссонансе с небом, берегом, лесом. Островки пластиковых бутылок и прочего бытового мусора – чем восточнее, тем чаще – собираются в континентики. Совершенная картинка, идеальная панорама, безукоризненная кулиса не подразумевают здесь искусственных дополнений, слишком редко – в отличие от Шварцвальда, долины Вахау, даже Вишеградской излучины – мазки человеческих усилий на речном художественном полотне выходят удачными. Люди излишне грубо вторглись в размеренную дунайскую жизнь.

Главный знак смирения, слома, подчинения великой воды несгибаемой воле людей – грандиозный каскад гидросооружений “Джердап” (в румынской традиции – “Железные Ворота”) в Катарактах, это район, где Дунай за тысячу километров до своего устья пробивает путь через отроги Банатских гор. В Сербии и Румынии уверяют, что Катаракты – самая протяженная теснина Европы; на одном из ее участков (Преграда, или Железные Ворота) поперек речного ложа проходит широкий скалистый барьер тектонического образования. Вся эта горно-водная система полвека назад включала в себя четыре ущелья, четыре котловины (их называют “казаны”) и пять рубежей порогов с подводными и надводными рифами.

Обмудрить Дунай по обходному пути пытались еще римляне, организовавшие бечевник и не щадившие сил перепоясанных лямками рабов, которых в царской России назвали бы бурлаками. После падения Рима полтора тысячелетия сквозное сообщение по Дунаю открывалось лишь эпизодически, все зависело от прихотей природы и ловкости лоцманов. Наконец в середине XIX века по указанию властей Австрии в Катарактах взорвали некоторые опасные рифы и скалы, а в 1890-е годы, уже в австро-венгерскую эпоху, вдоль дунайских берегов мимо порожистых участков прокопали девять открытых каналов. Самый известный из них, у местечка Сип (теперь подводного), сопровождала короткая железнодорожная ветка: паровозы тащили на буксире идущие вверх по Дунаю суда. Современные технологии устранили эти трудности: ныне в систему знаменитых ущелий входят еще и две отдаленные друг от друга на восемьдесят километров плотины с судоходными шлюзами. Водохранилище (Дунайское озеро) с площадью зеркала в 250 квадратных километров поглотило и опасные пороги, и остров Ада-Кале, и девятнадцать сел и один город, и развалины древних крепостей, и бывшие каналы. Переселили в общей сложности 25 тысяч югославских и румынских граждан, никого из них о желании сменить квартиру не спрашивали.

В отличие от Братской, например, ГЭС, “Джердап” – даром что один из самых крупных гидроузлов Европы – не дождался своего Евгения Евтушенко. Но если бы случился и здесь поэт с партийным заданием, то о Дунае он сказал бы примерно так же, как сказано в пылу социалистического строительства о перекрытии Ангары:

Меня смущает это самодовольное “грохотал металл”. Я против “дыбилось”, против кубокилометров голого бетона, частоколов арматуры, против гудения турбин, хотя и понимаю прекрасно, что без всего этого не гореть никаким электрическим лампочкам. Победе над стихией при Катарактах наверняка позавидовал бы и любой римский август, и каждый турецкий султан, и византийский басилевс, и германский герцог, потому что нет более зримого символа имперского величия, чем способность связать, обуздать буйную реку. Мы непозволительно часто тонули в Дунае, он слишком жестоко топил наши суда, слишком безжалостно заливал наши поля, слишком часто мешал нашим армиям одерживать победы, чтобы теперь мы отказали себе в праве и удовольствии перекрыть его своевольное русло. Но испытать высший кайф, это блаженство торжества довелось не князьям и императорам, а генеральным секретарям, росчерком коммунистического пера отправлявшим на объект десятки тысяч землекопов, тысячи инженеров, сотни парторгов, дюжины промпланировщиков.