Путь в Версаль (др. перевод) - Голон Анн (книги TXT) 📗
Тая друг от дружки свои старые беды, они тем не менее чувствовали, что нелегкие судьбы сблизили их, и встречались всегда с удовольствием.
Другой подругой, жившей по соседству, которую Анжелика охотно посещала, была очаровательная маркиза де Севинье.
Она, как и мадам Скаррон, была до сих пор верна любви к давно умершему мужу, с той только разницей, что у Франсуазы эта страсть переросла в неуемные тайные амбиции, а мадам де Севинье, по ее собственным словам, «наполнила свое сердце дружескими чувствами». Провести с ней несколько часов, а потом получать ее живые и умные письма было истинным наслаждением.
Анжелика приезжала к ней, чтобы послушать разговоры о Версале, где маркиза время от времени бывала по экстренному вызову короля, который очень ценил ее компанию. Она увлеченно, с жаром, рассказывала о тамошних увеселениях: о турнирах, балетах, комедиях, фейерверках, прогулках. Заметив, какими печальными становятся глаза Анжелики, она всегда восклицала:
– Не надо так расстраиваться, дорогая! Версаль – это царство неразберихи, и там вечно такая толкотня, что во время праздников придворные приходят в бешенство, потому что король не обращает на них внимания. Однажды получилось так, что господа де Гиз и д’Эльбеф не смогли найти себе пристанища на ночь и им пришлось заночевать в конюшне.
Однако Анжелика была убеждена, что господа де Гиз и д’Эльбеф предпочли бы еще раз заночевать в конюшне, только бы их не отлучали от версальских празднеств. И она не ошибалась.
Королевский замок, куда стекался весь свет и где она не желала появляться до тех пор, пока не сможет войти туда во всем блеске, приобрел в глазах Анжелики волшебное сияние миража. Этот несравненный мираж стал единственным средоточием всех ее помыслов. Попасть в Версаль! Но найдется ли при дворе «короля-солнце» место для шоколадницы, пусть даже и очень богатой?
Она убеждала себя, что когда-нибудь да найдется. Ведь она уже столького сумела добиться!
Людовик XIV тратил сумасшедшие суммы на украшение Версаля.
– Он заботится о красоте своего дома не меньше, чем о красоте собственной физиономии, – сказала как-то мадам де Севинье.
Когда умерла от рака королева-мать, король, потеряв сознание у ее изголовья, уехал затем в Версаль и пробыл там три дня, блуждая среди липовых аллей, подстриженных шарами самшитовых кустов и мраморных богов и богинь. Версаль был ему как бальзам на рану. Он обливался слезами, нежно призывая ту, что сделала его королем, и видел перед собой ее образ. Она являлась ему в черном платье, которое оживляли либо яркое фигаро, либо кружева и великолепная нитка жемчуга, спускавшаяся до колен, с бриллиантовым крестом… У него перед глазами стояли прелестные маленькие руки… Он подолгу задерживался в покоях, где принимал ее, которые были украшены так, как любила Анна Австрийская: пышными, как кусты, букетами жасмина и китайскими безделушками из золотой и серебряной филиграни. В Версале, по крайней мере, он не доводил мать до слез.
Примерно в то же время потеряла мать мадам де Монтеспан, и ее траур вкупе с трауром придворным ненадолго задержал дома шальную пуатевинку. Она теперь чаще бывала у Анжелики, спасаясь от кредиторов и домашней скуки, и в ее всегдашнем веселье сквозила нотка затаенного страдания. Она рассказывала о своем детстве. Отец ее был прожигателем жизни, а мать – ханжой. Супруги совсем не виделись, потому что одна с утра до вечера пропадала в церкви, а другой кутил ночи напролет. Совершенно непонятно, как они умудрились родить нескольких детей. Атенаис говорила и о дворе, но с недомолвками и плохо скрытым раздражением: королева – дура набитая, а Лавальер – жалкая кривляка. Когда король наконец решится ее бросить? В его свите полно дам, которые готовы занять ее место… Говорят, мадам дю Рур и мадам де Суассон ездили к Вуазенше, чтобы отравить Лавальер.
В Париже ходило много разговоров о ядах, и не было ничего удивительного в том, что три престарелые дамы в Марэ велели во время еды приносить им «креданс» – маленькую шкатулку, битком набитую жабьим камнем или рогом единорога, – и еще золотую или серебряную солонку с толчеными змеиными языками. Все это при случае должно было пригодиться в качестве противоядия.
Новое поколение все эти ухищрения презирало. Однако много людей погибало самым таинственным образом, и врачи обнаруживали, что их внутренности сожжены каким-то разъедающим составом. По словам полицейского Дегре, создавалось впечатление, что «кто-то вместе с бульоном преподнес им пулю из пистолета».
Еще одной соседкой Анжелики была маркиза де Бренвилье. Она жила в двух шагах, на улице Карла Пятого. С этой дамой в квартале Марэ Анжелика столкнулась по чистой случайности. Много лет назад она вместе с бандой Каламбредена напала на маркизу возле Нельских ворот.
Мадам де Бренвилье ее не узнала, – по крайней мере, Анжелика на это надеялась. Явившись к маркизе с визитом, она чувствовала себя крайне неловко, и у нее перед глазами маячил золотой браслет, лежавший в шкатулке возле кинжала Родогона Цыгана.
Мадам Моран пришла к сестре лейтенанта полиции месье Обре с просьбой. Старший месье Обре недавно скончался, но все дела принял его сын, и Анжелика надеялась на помощь мадам де Бренвилье: та могла замолвить словечко своему брату. Речь шла об освобождении одного бедняги, арестованного за попрошайничество, которого мадам Моран знала когда-то и теперь хотела принять к себе в услужение.
Бродяга был не кто иной, как Легконогий.
Однажды Анжелика проезжала в карете по улице Пилори и узнала вытянутое лицо и печальные глаза Легконогого, привязанного к позорному столбу.
Она была потрясена: нелегкое ремесло скорохода-посыльного сделало простодушного парня инвалидом, и он дошел до того, что стал просить милостыню. Но даже в Нельской башне Анжелика никогда не видела, чтобы он воровал. Как только он начал нищенствовать, Каламбреден счел, что будет справедливо его кормить и давать ему ночлег, не спрашивая ничего взамен.
Анжелика велела остановить карету и соскочила на землю. Не заботясь о том, что на них начали глазеть прохожие, она спросила арестанта:
– Легконогий, дружок, ты как тут оказался?
– О! Это ты, Маркиза Ангелов! – ответил бедняга. – А я знаю, как я тут оказался? Меня схватил сержант, а потом они потащили меня к себе на колокольню. А вот за что – это уже другой вопрос.
– Подожди немного, я тебя вызволю.
Чтобы не тратить время попусту, Анжелика прямиком направилась к месье д’Обре и добилась, чтобы дознание прошло как можно быстрее. Приказ об освобождении подписали на следующий день. Мадам де Бренвилье пригласила Анжелику на ближайший из своих вечеров. Там собралось множество очаровательных людей, и среди прочих шевалье де Сент-Круа. Все прекрасно знали, что означенный шевалье был официальным любовником хозяйки…
Легконогий получил красивую ливрею и был назначен камердинером при Флоримоне и Канторе. Он особенно и делать ничего не умел, но был очень добрым и мягким человеком и рассказывал детям множество интересных историй. А большего от него и не требовалось.
Он был не первым обитателем Нельской башни, кого Анжелика принимала в особняке Ботрейи. Были и другие: неисправимые попрошайки, калеки и бродяги быстро нашли дорогу к дому Анжелики, где три раза в неделю они получали горячий суп, хлеб и одежду. На этот раз она не просила, чтобы Жанен избавил ее от этих бродяг. Помощь бедным входила в обязанности каждой знатной дамы, и она имела право принять их всех.
Хотя фамильярность Одиже ей докучала, заставляя вспоминать об униженном положении служанки, бедняки всегда оставались для нее «братишками». И она не боялась говорить с ними на арго и не понижала голоса, чтобы слуги не услышали. Бродяги, услышав такую речь, заливались громким хохотом. Как она хорошо знала этот хохот…
Разве сможет она забыть Нельскую башню, запах булькающего в котелке рагу, маленьких старушек, глодающих кости дохлых крыс, которых притащил Крысолов, чудовищный танец папаши Юрлюро и мамаши Юрлюрет, пение скрипочки, громкий смех, крики, хрипы?..
