Правда сталинских репрессий - Кожинов Вадим Валерьянович (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
В том самом 1936 году Мейерхольд как бы с высоты своего строящегося прижизненного монумента заявил (26 марта; опубликовано в N 4 журнала "Театр и драматургия" за 1936 год), что Михаил Булгаков принадлежит к таким драматургам (см.: Дневник Елены Булгаковой. М., 1990, с. 368), "которые, с моей точки зрения, ни в какой мере не должны быть допущены на театральную сцену", и возмущался, что в театр Сатиры "пролез Булгаков" (на деле великий драматург не смог туда "пролезть"). Между тем Л. Максименков, с горячим сочувствием повествуя о гонениях 1936 года на Мейерхольда, не обмолвился ни словом о мейерхольдовской атаке на Булгакова…
Прежде чем идти дальше, считаю нужным и важным сказать, что приведенная выше цитата из книги Л. Максименкова о том, что от успеха "идеологической перестройки", совершившейся в 1936 году, "зависела победа в грядущей схватке с национал-социализмом", не вполне точна по своему смыслу.
Во-первых, «схватка» именно тогда, в 1936 году, и началась, — правда, вроде бы в ограниченном пространстве — на испанской земле, где военные (и в еще большей степени — военно-политические) усилия СССР непосредственно столкнулись с соответствующими усилиями германского нацизма и итальянского фашизма (не говоря уже, понятно, об испанской фаланге).
Во-вторых, дело и здесь, в Испании, было не только в национал-социализме (как и в позднейшей мировой войне). Политика «невмешательства», которой придерживались в ходе войны в Испании Великобритания, Франция и США, играла по-своему чрезвычайно существенную роль. И есть достаточные основания утверждать, что именно эту политическую линию западные державы в той или иной степени продолжали и впоследствии — по крайней мере до июня 1944 года, когда их войска наконец-то начали реальные боевые действия (правда, еще в августе-сентябре 1943 года войска «союзников» вторглись в южную часть Италии, но затем их движение явно застопорилось, и Рим был взят ими только 4 июня 1944 года — то есть почти одновременно с их вторжением в северную Францию, состоявшимся 6 июня).
Почти за два с половиной месяца до этой акции «союзников» войска СССР в южной части фронта вышли (26 марта) к государственной границе, и было ясно, что они вполне могут стать единственными реальными победителями в этой войне… И только тогда «союзники» действительно начали воевать с Германией (с Японией их война шла уже давно, — но это другой вопрос).
Обо всем этом еще пойдет речь в следующей главе моего сочинения; пока же скажу только, что с объективной точки зрения — то есть независимо от субъективных устремлений тех или иных деятелей западных держав — эти державы, не принимая непосредственного участия в боевых действиях в течение трех лет — с июня 1941-го до июня 1944-го, — как бы предоставляли Германии и её союзникам возможность до предела ослабить или даже вообще победить СССР-Россию…
И эта их политическая — или, вернее, геополитическая — линия обнаруживалась уже и в Испании 1936 года, что, пожалуй, не столь легко было отчетливо осознать, но вполне можно было «почувствовать». Конечно, в глазах многих людей война в Испании являлась только схваткой с нацизмом (или, шире, с фашизмом). Подчас смысл этой войны осознавался и еще более узко. Так, боец "интернациональной бригады" А. Люснер писал в 1938 году с испанского фронта известному еврейскому художнику Марку Шагалу: "…вот уже около двух лет еврейские массы, взяв в руки мощное оружие, уже не одного сторонника гитлеровского "Майн кампф" заставили изменить свое мнение о том, что мы ни на что не способны". А Шагал в ответ писал о войне в Испании: "Я сознаю, что наше еврейское сопротивление против наших врагов приобретает черты и масштабы библейские".
Впрочем, теме войны, как уже сказано, будет посвящена следующая глава. Обратимся к «внутренней» жизни СССР-России во второй половине 1930-х годов и начнем с сообщений «стороннего» наблюдателя. Самое, пожалуй, пространное из имеющихся на сей день сочинение о Сталине написано американским политологом Робертом Такером, который неоднократно посещал нашу страну и даже вступил в брак с русской женщиной.
В его сочинении (как, впрочем, и в целом ряде других книг о Сталине), увы, великое множество не обладающих достоверностью «сведений», почерпнутых из всякого рода «слухов», пересказов (подчас через несколько "посредников") сообщений неких анонимных «очевидцев» и т. п. Правда, в приложенных к книге примечаниях Р. Такер нередко информирует читателей о могущем вызвать серьезные сомнения происхождении подобных «сведений» (чего, кстати сказать, очень многие авторы, использующие «слухи», не делают).
Вместе с тем Р. Такер весьма широко опирается на более надежные сведения из прессы и различных документов 1930-х годов, и его сочинение в той или иной мере дает объективное представление о том времени. Другой вопрос — как истолковываются и оцениваются в его сочинении тогдашние явления и события; впрочем, даже неадекватные толкования и оценки по-своему небезынтересны и способны помочь кое-что осмыслить и понять.
Вскоре же после завершения жестокой коллективизации, уже в 1935 году, показывает Р. Такер, сталинские директивы неожиданно приобретают "прокрестьянскую окраску… Сталин занял позицию, прямо противоположную его негласной позиции в конце 1929 г., когда он начинал свой Октябрь на селе…". В 1935-м же "он настаивал на том, что необходимо считаться с личными интересами колхозников. "Некоторые думают, что корову нельзя давать, другие думают, что свиноматку нельзя давать. И вообще вы хотите зажать колхозника. Это дело не выйдет…" И… новый колхозный устав позволил иметь участки площадью… даже до одного гектара… в каждом крестьянском хозяйстве разрешалось иметь по меньшей мере одну корову, двух телят, свинью с поросятами, до десяти овец или коз, неограниченное количество птиц и кроликов и до десяти пчелиных ульев" (выше приводились возмущенные слова Троцкого именно по этому поводу).
В следующем, 1936 году Сталин, напоминает Такер, отверг "запрет на отправление религиозных культов", а также "заявил… "…не все бывшие кулаки, белогвардейцы или попы враждебны Советской власти…".
Но что в высшей степени примечательно: процитировав эти слова Сталина (опубликованные 26 ноября 1936 года в "Правде"), Р. Такер тут же напоминает и о другом: "Эта речь… была произнесена в ноябре 1936 г., когда тысячами гибли большевики…" (там же, с. 296). Далее он не раз возвращается к этому «сопоставлению». Так, сообщая, что в 1937 году в стране был собран "небывалый урожай" (наивысший дореволюционный урожай зерновых (1913 года) составил 86 млн. тонн; «колхозный» урожай 1937-го — 97,4 млн. тонн), что в деревне установилась "атмосфера умиротворенности" и т. п., Р. Такер пишет: "Для верхнего же и среднего слоев городского населения наступила пора страшных страданий. Аресты приняли характер эпидемии" (с. 402, 403). И далее Р. Такер определяет террор 1936–1938 годов как "величайшее преступление XX в." (с. 482).
Выше было показано, что в 1918–1922 годах в России погибло примерно в 30 раз больше людей, чем в 1936-1938-м, а в 1929-1933-м — в 10 раз больше… Так что слово «величайшее» едва ли хоть сколько-нибудь уместно. И дело отнюдь не только в этом. Если бы Р. Такер придерживался «прокоммунистических» взглядов, его формулировка {"величайшее преступление"!) была бы вполне понятной. Между тем никаких симпатий к коммунизму и социализму у американского политолога вроде бы не имеется.
Помимо того, он, конечно же, не может не знать, что многие из погибших в 1930-х годах большевиков руководили Коминтерном, ставившим перед собой, в частности, цель разжечь социалистическую революцию в США. И тем не менее Р. Такер неоднократно выражает и самое глубокое сочувствие и самое горькое сожаление по поводу гибели этих людей, между тем как о гибели миллионов в первые революционные годы и во время коллективизации он пишет намного более «спокойно», да и формулировка "величайшее преступление XX века", отнесенная именно к 1937 году, чрезвычайно многозначительна.
