Misterium Tremendum. Тайна, приводящая в трепет - Дашкова Полина Викторовна (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .TXT) 📗
Она говорила еще минут пять. Он не понимал смысла слов. Проклятое сверло в мозгу набирало обороты. Петр Борисович выпил очередную обезболивающую таблетку, секретарша заварила ему крепкий чай.
– Петр Борисович, давление меняется, магнитные бури, у меня тоже сегодня весь день голова трещит.
– Да, Тома, спасибо, я понял.
Верная Тома подошла и приложила ладонь к его лбу.
– Может, это грипп? Давайте я вызову врача.
– Не надо. Все. Иди.
Сквозь боль сумел пробиться сиплый голос Агапкина в телефонной трубке.
– Не раскисай, Петр. Держись, – строго сказал старик. – Они именно этого добиваются. Зачем ты выключал телефон? Я ужасно переволновался за тебя. Я, видишь ли, второй день сижу в Интернете, читаю всю эту мерзость.
– Я не выключал. Просто обедал в клубе на Большой Никитской, там нет сети.
– Клуб в старинном английском особняке? Я не помню номер дома.
– Да. Особняк в английском стиле. Номер я тоже не помню, но не важно. Откуда ты знаешь?
– Знаю. Бывал там не раз. Очень давно. В ноябре семнадцатого. Ты обязательно отвези меня туда как-нибудь.
– В ноябре семнадцатого? – тупо переспросил Кольт. – Ну, да, я все не могу осознать, как давно ты живешь. Никак в голове не укладывается.
– Завидуешь? – Старик сипло захихикал. – Хочешь так же?
– Перестань! Что же было тогда в особняке на Большой Никитской?
– Там жил Мастер, Матвей Леонидович Белкин вместе с семьей. Там он вел переговоры с большевиками. Когда во всей Москве было холодно и темно, там еще оставались тепло и свет. Удивительным образом не выключалось электричество, работал водопровод. Оттуда я привозил еду и бинты на Вторую Тверскую. Михаил Владимирович был ранен, Таня родила.
– Кого?
– Как кого? Мишу. Того самого Данилова, дедушку Сони. Поверь, мне тогда было значительно тяжелей, чем тебе сейчас. А потом бывало еще хуже, и всегда казалось, что это последний предел, терпеть невозможно. Но все прошло. Я пережил, справился. И ты справишься, Петр, я тебе обещаю.
Глава двадцать четвертая
Москва, 1918
Вождь поздоровел, повеселел. Сломанная левая рука отлично срасталась и почти не беспокоила его. Головные боли отпустили, он засыпал легко, просыпался бодрый и свежий, хохотал, читая медицинские бюллетени, приветственные послания трудящихся, гневные проклятия врагам пролетариата, покусившимся на священную жизнь вождя, возвышенные панегирики в свой адрес.
Соратники старались перещеголять друг друга. Миллионными тиражами печатались брошюры Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина. Ильича называли воскресшим из мертвых вождем «божьей милостью», «апостолом мирового коммунизма».
Воображаемые пули открыли вождю дорогу к бессмертию. Миф о чудесном воскрешении из мертвых действовал на темные голодные массы сильнее лозунгов и воззваний. Мудреные слова «социализм», «классовая борьба», «диктатура пролетариата» были непонятны и чужды простому человеку. Миф оказался убедительней слов и самой реальности. Расчет был точен. Воскресшего вождя полюбили, ему поверили, ему стали поклоняться как божеству.
2 сентября ВЦИК поставил и решил вопрос о красном терроре. «Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать. Устроить в районах маленькие концентрационные лагеря. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки. Ответственным товарищам в ВЧК и районных ЧК присутствовать при крупных расстрелах. Поручить всем районным ЧК к следующему заседанию предоставить проект решения вопроса о трупах».
5 сентября постановление о красном терроре было принято Совнаркомом.
«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства. Подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам. Нам необходимо немедленно, раз и навсегда, очистить наш тыл от белогвардейской сволочи. Ни малейшего промедления! Не око за око, а тысячу глаз за один. Тысячу жизней буржуазии за жизнь вождя! Да здравствует красный террор!»
Под постановлением подписались нарком юстиции Курский и нарком внутренних дел Петровский. Ни Свердлов, ни Ленин своих автографов под этим документом не оставили.
Свердлов явился в кабинет вождя со стопкой бумаг, как обычно, зло блеснул своими пенсне на Федора.
– У меня есть уважительная причина, я ранен, – ехидно заметил вождь, пробежав глазами машинописный текст, – а вы, Яков, могли бы и расписаться, для истории. Вы принесли, наконец, дело Каплан?
Свердлов ничего не ответил, шлепнул на стол папку. Вождь несколько минут молча листал, читал, качал головой.
– Яков, вы понимаете, что это никуда не годится? Чушь, полнейшая чушь! Курам на смех! Где протоколы допросов? Где показания свидетелей?
– Владимир Ильич, все тут, перед вами.
– Тут передо мной чушь! Женская рука с браунингом! Один говорит, она целилась в спину, другой говорит, она целилась в грудь. У нас какое официальное время покушения? Семь с половиной вечера. А в показаниях Гиля он меня только в десять привез к Михельсону, плюс еще час я выступал. Яков, вам не приходило в голову, что в одиннадцать уже тьма кромешная и никакой женской руки с браунингом никто не разглядит?
– Что касается времени, так тут у нас есть пространство для маневра, – спокойно заметил Свердлов, – по-старому одиннадцать вечера, а по-новому восемь. Владимир Ильич, это только черновики, товарищи не успели отредактировать. Вы же потребовали срочно принести.
– Тут не редактировать, тут все заново переписывать надо! Яков, скажите честно, вы сами потрудились прочитать? Нет? Ну, так хотя бы послушайте!
Вождь стал читать нарочито театрально, видно, спектакль продолжал забавлять его.
– «Подойдя к автомобилю, я услышал три резких звука, которые я принял не за револьверные выстрелы, а за обыкновенные моторные звуки. Вслед за этими звуками я увидел толпу народа, разбегавшуюся в разные стороны. Человека, стрелявшего в Ленина, я не видел. Я не растерялся и закричал: „Держите убийцу тов. Ленина!“ – и с этими криками побежал на Серпуховку, по которой в одиночном порядке и группами бежали в различном направлении перепуганные выстрелами и общей сумятицей люди».
– Ну и что? – Свердлов невозмутимо повел кожаным плечом. – Я лично не нахожу пока никаких несоответствий.
– Не находите? Ладно, читаем дальше!
«Я увидел бежавших двух девушек, которые, по моему глубокому убеждению, бежали по той причине, что позади них бежали другие люди, и которых я отказался преследовать. В это время позади себя, около дерева, я увидел с портфелем и зонтиком в руках женщину, которая своим странным видом остановила мое внимание. Она имела вид человека, спасающегося от преследования, запуганного и затравленного. Я спросил ее, зачем она сюда попала. На эти слова она ответила: „А зачем вам это нужно знать?“, что меня окончательно убедило в покушении этой женщины на тов. Ленина.
На Серпуховке кто-то из толпы в этой женщине узнал человека, стрелявшего в Ленина. После этого я еще раз спросил: «Вы стреляли в тов. Ленина?», на что она утвердительно ответила, отказавшись указать партию, по поручению которой стреляла. В военном комиссариате Замоскворецкого района эта задержанная мной женщина на допросе назвала себя Каплан и призналась в покушении на жизнь Ленина».
– Владимир Ильич, я же сказал, это черновики, – еще раз повторил Свердлов и нервно закурил.
– Яков, знаете, как это называется? Халтура! В одной руке зонтик, в другой портфель. А оружие она во рту держала? И дальше, там про какие-то гвозди, стельки. Ну что вы дымите и молчите? Объясните мне, главному персонажу сей исторической драмы, почему у опытной матерой террористки, которая от лица партии правых эсеров пришла меня шлепнуть, в ботинках были гвозди?
– Владимир Ильич, видите ли, когда ее привели в районный комиссариат, она сразу разулась, попросила что-нибудь положить в ботинки, пожаловалась, что изранила ноги гвоздями. Ну и какой-то красноармеец дал ей несколько бланков вместо стелек. А потом при повторном обыске на Лубянке нашли эти стельки и арестовали всех сотрудников комиссариата.
