Месть географии. Что могут рассказать географические карты о грядущих конфликтах и битве против неиз - Каплан Роберт Д.

В древней истории также есть примеры, которые заставляют усомниться в том, что Ирак и Афганистан сами по себе обречены на кончину. Одним таким примером является знаменитая Сицилийская экспедиция, подробно описанная Фукидидом в Шестой книге «Пелопоннесской войны». С момента первого набега афинян на Сицилию до их заключительного поражения в морском сражении при Сиракузах в 413 г. до н. э. прошло всего 14 лет. Столько же времени прошло с того момента, как США при администрации президента Кеннеди вмешались в гражданскую войну во Вьетнаме, до окончательного вывода войск при президенте Форде после падения Сайгона. Сицилийская война привела к расколу в Афинах, как и войны во Вьетнаме и Ираке. Прошло время, прежде чем афиняне, парализованные пессимизмом и взаимными обвинениями, захотели всерьез продолжить свое противостояние со Спартой. А Сицилия, как оказалось, вовсе не была ключевой для сохранения демократии в Афинах и ее морской империи. Ведь, несмотря на поражение, потери и страдания, Афины все еще располагали достаточными ресурсами, чтобы возглавлять союз, хотя авантюра в Сицилии и оказалась впоследствии поворотным пунктом в Пелопоннесской войне, которую Афины проиграли.

Есть также и более масштабный пример, с упадком Рима, в деталях описанным в 1976 г. Эдвардом Люттваком в его книге «The Grand Strategy of the Roman Empire: From the First Century A. D. to the Third» («Большая стратегия Римской империи в I–III вв. н. э.»). Метод Люттвака состоит в том, что вместо разговора об упадке вообще он его рассматривает в понятиях «большой стратегии» Рима. В римской «большой стратегии» автор выделяет три хронологических этапа. Сначала была «система Юлия-Клавдия», или система республиканской империи; в ней зависимые государства, окружавшие итальянский центр империи, достаточно прониклись «тотальностью» римской мощи, чтобы исполнять желания империи без необходимости военной оккупации. На этой стадии основным действующим элементом принуждения со стороны Рима была не военная сила, а дипломатия, хотя огромные формирования римских войск «широким кольцом» окружали город. Поскольку эти войска не были нужны для оккупации зависимых государств или для какой-либо территориальной обороны, они, по словам Люттвака, были «по сути своей мобильны и могли легко передислоцироваться в любое нужное место». В этот период римская власть и мощь находились в зените, использовались мудро и применялись исходя из принципа экономии сил и средств. В случае непредвиденных военных обстоятельств существовали мобилизационные возможности для быстрого реагирования, и это в Средиземноморском регионе было известно всем. Так что Рима все боялись. На ум приходит Америка времен президента Рейгана, с серьезным наращиванием военной силы, которую тем не менее министр обороны Уайнбергер категорически не желал использовать, тщательно оберегая репутацию державы, не имеющей необходимости предпринимать рискованные авантюры. Следующей стала «система Антонина», которая просуществовала с середины I в. н. э. до середины III в. н. э., была отражением того, что Люттвак назвал «территориализацией» империи. Теперь Рим ощущал необходимость размещать свои войска везде, в самих зависимых государствах, чтобы обеспечить их лояльность, так что принципом экономии сил и средств пришлось пожертвовать. Тем не менее империя процветала, повсюду наблюдалась добровольная романизация варварских племен, «уничтожившая последние остатки недовольства сторонников сохранения коренной культуры» на тот момент. Хотя именно эта романизация империи со временем сплотит разные племена, позволив им объединить усилия в общей борьбе против Рима, поскольку теперь они влились в культуру, которая все равно еще не была их собственной. А теперь представим себе, как глобализация, которая в определенном смысле является «американизацией» мира, служит тем не менее инструментом для противостояния американской гегемонии. Отсюда появилась третья система римской «большой стратегии»: «глубокая оборона» Диоклетиана, при которой пограничные народы слились в формальные конфедерации, способные противостоять Риму, так что государство всюду было в оборонительной позиции, постоянно готовое к развертыванию войск в чрезвычайных обстоятельствах. Мобилизационные возможности, которые сохранялись даже при второй системе, были потеряны. Военная мощь легионов сократилась до предела, и все меньше было тех, кто испытывал страх перед Римом. [465]

Увы, для нас это пугающе знакомые аналогии. Точно так же, как Рим обеспечивал стабильность на побережье Средиземного моря, ныне американские ВМС и ВВС несут ради общего блага патрульную службу по всему миру, пусть даже сама эта служба – как и в случае с Римом – воспринимается как нечто само собой разумеющееся. И что за последние 10 лет стало очевидным, так это те огромные усилия армии и морской пехоты США, которые прилагаются для недопущения конфликтов и беспорядков в дальних уголках планеты. Так что США стоит продумать свою «большую стратегию», которая помогла бы восстановить их положение с нынешнего, напоминающего третью систему военно-политической стратегии Рима, до второй и даже до первой системы. Пусть у США нет зависимых государств, но у них все же есть союзники и единомышленники, на которых им нужно произвести должное впечатление, чтобы добиться от них большей эффективности в своих интересах. Лучше всего добиться этого Америка может путем активных дипломатических действий и наращивания резерва войск, который использовался бы весьма экономно, чтобы восстановить свои мобилизационные возможности (сродни тех, какие Рим имел во времена первоначальной «системы Юлия-Клавдия»). Сама продолжительность существования Римской империи служит доказательством успешности ее «большой стратегии», и все же окончательный упадок и бурная ее гибель произошли из-за неспособности адаптироваться к формированию новых национальных образований к северу от нее, которые в будущем дали начало современным европейским государствам. Из-за них Римская империя была в любом случае обречена. Но это могло случиться не так скоро и не таким образом.

Настоящей неудачей Рима в финальной фазе его «большой стратегии» была неспособность предложить механизм элегантного отступления, невзирая на то что сама империя разлагалась изнутри. Именно при помощи планирования такого умелого отказа от жалкого подобия гегемонии государство или империя могут удержаться на позициях силы. Нет ничего более полезного для США, чем подготовить мир к их собственному постепенному исчезновению. Так Соединенные Штаты могут бороться ради какой-то определенной цели, а не просто ради пользования властью как таковой.

Как США подготовиться к долгому и изящному уходу с поста доминирующей державы на арене истории? Подобно Византии, США могут избегать дорогостоящих вмешательств, использовать дипломатию, чтобы расстраивать планы противника, использовать разведку в стратегических целях и т. д. (в своем исследовании Люттвак подробно рассматривает поставленные вопросы [466]). Они также могут – и это вновь возвращает нас к идеям Бацевича – принять меры, чтобы не допустить развала их с юга, как Рим был развален с севера, в силу того, что на западе и востоке США ограничены океанами, а с севера – Канадской Арктикой. (Несмотря на большую площадь страны, приблизительно 3/4 населения Канады проживает в пределах 160-километровой полосы от границы с США, а американо-канадская граница является самой необычной из всех мировых границ, являясь самой длинной, искусственной, потерявшей всякое значение [467]). Но на юго-западе США уязвимы. Здесь находится тот единственный участок, где на государственных границах Америки существует некоторая напряженность; тут спаянность США как географически сплоченной территории оказывается под вопросом. [468] Ведь историческая пограничная полоса между США и Мексикой является широкой и нечеткой, во многом похожей в этом отношении на пограничную полосу на северо-западе Индостана. Одновременно с этим она также демонстрирует определенную напряженность между двумя цивилизациями. Дэвид Кеннеди, историк из Стэнфордского университета, отмечает: «Разница между доходами населения в США и Мексике является наибольшей среди любых двух сопредельных стран в мире», поскольку американский ВВП в 9 раз больше, чем ВВП Мексики. [469]