Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович (читать книги полностью .TXT) 📗
— Все вы знаете, что сказал в своей речи перед депутатами польского сената, дворянства и духовенства десятого мая этого года император Александр. Motto его речи в Лазенках была — никаких мечтаний.
— Zadnych mavzen, — тихо перевел Мнишек.
— «Никаких мечтаний, господа. Сумею усмирить тех, кто сохранил бы мечты… Благосостояние Польши зависит от полного слияния ее с другими народами моего царства». Любельского маршалка Езерского не допустили отвечать царю. Запретил наместник, Горчаков. Это насилие, это денационализация, это навязыванье монархической системы. «Никакой автономии, даже финской», «Никакой самодеятельности, даже ограниченной». Вот что недвусмысленно сказал император. Если такое насилие царское правительство учиняет в Польше, чего можно ожидать от него нам? Что оно может дать нам, кроме еще большего рабства? Общее возмущение господствует на наших, на польских, на литовских землях. Трон Романовых изжил себя повсюду. Они сами расписались в своей неспособности дать счастье и свободу подданным и народам. И потому я спрашиваю у представителей тайной рады: положим мы конец нашим колебаниям — будем терпеть дальше или поставим перед собой ясную цель, скажем самим себе, что мы живем для восстания, для большого заговора, для народной войны со всем, что оскорбляет, унижает и позорит нас?
Наступило молчание.
— Так как же?
— Когда восставать? — спросил Бискупович.
— Восстать, чтоб только пролить кровь, глупо, — сказал Раубич. — Восставать надо с надеждой на победу. Жаль, что во время войны нас было мало, чтоб ударить с тыла… Но за три года войны число наших сподвижников утроилось. Я подсчитал рост наших организаций. Мы будем иметь необходимое количество людей через шесть лет. Значит, приблизительно шестьдесят второй год.
Браниборский присвистнул:
— Мы восстаем или играем в улиток?
Все молчали. Потом Раткевич сказал:
— Долго.
— Зато верно, — ответил Раубич. — Ты думаешь, Юлиан, мне не больно быть каждый день в неволе? Душа запеклась! С утра первая мысль об этом. Не могу уже жить… Все чаще приходит безумное желание — начать. Начать. Начать сразу, с теми людьми, которые есть. Ничего и никого не ожидая. Даже не боясь погибнуть.
Помолчал.
— Но мысль эту гонишь прочь. Ну, начнешь неподготовленным. Ну, погибнешь и друзей погубишь. Землю виселицами уставят. Мы не имеем права рисковать. Ну, а если гибнуть, то так, чтоб эта гибель принесла какие-то плоды.
Они помолчали. Потом непривычно серьезный Бискупович сказал:
— Резонно…
— Пан Ярош подготовил какой-то план? — спросил Мнишек.
Вместо ответа Раубич захрустел большим пергаментом, разворачивая его на столе. Положил на один конец тяжелую саблю в ножнах. Два других угла прижали серебряной чернильницей и куском мрамора.
— Я замечаю, паны не курят, — с улыбкой сказал Раубич. — Курите.
Все растерянно посмотрели друг на друга. В самом деле, почему не курят?
И вдруг хохот взорвал тишину. Все смеялись, поняв, что подсознательно у каждого в голове гвоздем сидела мысль о пятистах пудах гороха.
— Чепуха, — успокоил Раубич. — Это совсем не под башней.
— Бросьте, хлопцы, — сказал Бискупович. — Тут и без пороха как в омут очертя голову бросаешься.
— Это они боятся, что от их трубок вспыхнет гнев, — сказал Раткевич. — Не бойтесь, не такой уж он огнеопасный, наш народ. И каждый из нас не такое уж хорошее огниво, чтоб искры сыпались.
Потянуло табачным дымком. Задымили чубуки хозяйских длинных трубок, захлипали трубки гостей, зарделись кончики сигар.
Все молчали, глядя на карту. Приднепровье, изрезанное синими лентами рек, зелеными пятнами лесов, темными точками сел и городов, лежало перед ними.
И потому у всех перехватило дыхание, словно перед первым отчаянным шагом в ледяную воду Днепра.
— Полагаю, паны не изменили своего решения главой тайной рады и воеводой назначить меня? — спросил Раубич.
— Не изменили.
— Тогда слушайте. Основой моего плана было ваше происхождение, панове, — сказал Раубич. — Те места, где вы начали собирать свои группы. Свои будущие загоны. Знание местности и людей — вот ваше неоценимое преимущество. Потому я и склонился к диспозиции, которую предлагаю вашему вниманию. Отклонения от принципа происхождения незначительные, и те люди будут руководить внутренними отрядами, наводить порядок, приходить на помощь тем, кому будет тяжело. Держать осевую линию Днепра от Лоева до Дубровны, сто семьдесят — сто восемьдесят верст по птичьему полету. Если же учесть все излучины Днепра, так вдвое больше. Следить зорко, чтоб не пролетел песчаник-кулик. Держать крепко, как держат собственное дитя.
Паны слушали внимательно и угрюмо.
— Так вот, — сказал Раубич. — Суходол — это форпост. Это узел. Отсюда начинается осевая линия Суходол — Загорщина — Вежа — Дощица. Ее нужно держать, если прорвутся с запада или с востока. Оставлять за собой любой ценой. Если она падет — это клин, это меч в тело восстания. А Суходол — рукоять этого меча. И потому я оставляю его за собой. Второе, что нам необходимо сразу сделать, — это отбиться от возможных сикурсов, от подкреплений, которые обязательно пойдут на помощь правительственным войскам… в ту западню, которую я с вашей помощью предполагаю им устроить.
— Каким образом? — спросил Мнишек.
— Смотрите. Пан Бискупович из окрестностей Еленца. Южный край моего участка доходит до вас. Я держу эту линию, и часть осевой линии Днепра, и участок на Друти. Вы видите?
— Вижу, — сказал Бискупович.
— Пан Вирский из Долголесья. Вы держите Днепр на двадцать верст дальше на северо-запад, где мост на тракте Гомель — Глинная Слобода (очень важно), и на юго-восток, приблизительно до Холмечи и Стародубки.
— Помню, — сказал Вирский.
— Пан Якуб Ваневич.
— Слушаю вас. — Грузный, пышущий здоровьем Ваневич положил руку на уголок между Днепром и Сожем.
— У вас второй по важности узел. Треть всей операции зависит от вас. Овладеть своим уголком, держать его железной рукой, для чего получите едва ли не самое большое подкрепление людьми и оружием, и не допускать сикурсов с юга.
Раубич вел линию вдоль реки…
— Прошу панов учесть: вы все находитесь на левом, преимущественно низменном берегу Днепра. Поэтому всем нам придется заблаговременно овладеть всеми ключевыми высотами этого берега. Я должен позаботиться об укреплениях Длинной Кручи, Городища, Красной Горы, Спаровских высот, Луцких горбов и так далее. Вы, Бискупович, овладеете Выбовскими и Смыцкими. От Речицы до Лоева особенно трудно, потому что там пятидесятисаженный обрыв гряды подходит с вражеской стороны почти к реке, а у нас местность низкая и заболоченная. Дополнительная трудность для вас, Ваневич, но вы бывший офицер, да еще из способных. На первых порах вам будут подмогой заболоченная местность и дебри. Поскольку начнем весной, а разлив в то время достигает шести верст вширь, это даст вам необходимый покой на то время, пока мы будем наводить порядок. Позаботьтесь лишь о том, чтоб сосредоточить в своих руках, на всех высотах, которые в то время будут островами, все возможные плавучие средства. Чтоб вы имели полную свободу для маневрирования, а враг ее не имел… Я понимаю, не все на войне получается так, как на бумаге. Однако у нас должен быть план и большое желание сделать все, что от нас зависит и что в наших силах, чтоб приблизить его к действительности.
— Понимаю, — сказал Ваневич.
— Ваш левый фланг, Ваневич, смыкается с правым флангом соседа возле Гомеля. Так как раз край шестидесятисаженного плато подходит к самой реке. Там пересечение дорог, которое нужно удержать даже ценой жизни… Пан Яновский из-под Радуги.
Яновский, который нервно и горячо обводил всех темно-синими глазами, едва не вскочил с места, услышав свою фамилию. Он был самый молодой среди всех. Ему было двадцать лет.
— Знаю, — заторопился он. — Это легче. Высокий край плато. И труднее. Пересечение дорог на Студеную Гуту — Яриловичи — Чернигов, Улуковье — Корму над Харапутью, на Узу — Кораблище и на Борщевку — Речицу — Пересвятое.
