Шаг за черту - Рушди Ахмед Салман (электронная книга .txt) 📗
Английский — едва ли не самый эластичный из всех языков, и значение слова «ошибка» в английском весьма широко — от «маленькой невинной оплошности» до «непростительного катастрофического проступка». Состоявшееся на этой неделе в Олбани, штат Нью-Йорк, судебное разбирательство по делу Амаду Диалло растянуло смысл этого слова еще больше.
Суд постановил, что смерть Диалло стала результатом трагической ошибки или же — если быть совсем точными — сорока одной трагической ошибки, совершенной со смертоносной скоростью четырьмя офицерами криминальной полиции, двое из которых — Кэрролл и Макмеллон — полностью разрядили свои шестнадцатизарядные (нет, пусть будет «шестнадцатиошибочные») обоймы в Диалло. А через несколько секунд их коллеги, Босс и Мерфи, добавили еще пять и четыре трагические ошибки каждый.
Ошибки их стали следствием бытующих предрассудков. Полицейские увидели чернокожего человека на пороге его собственного дома и, исходя из предрассудков, ошиблись, приняв его за преступника. К тому же они усмотрели в нем сходство с насильником, чье фото видели в служебной ориентировке, однако, увы, ошиблись. Им показалось, он тянется за пистолетом, когда на самом деле он вынимал свой бумажник, — гм, ужасная ошибка. Они заявили, что видели «дульное пламя» и вроде бы как вылетела пуля. (Хотя бумажники крайне редко изрыгают дульное пламя.) Затем полицейский Макмеллон упал, потому что оступился, а его товарищи ошибочно подумали, будто он ранен чем-то выпущенным предположительно из смертоносного бумажника Диалло, и в ответ открыли стрельбу на поражение. А стреляли они в него и стреляли, потому что — странное дело! — решили, поскольку упал Диалло не сразу, будто на нем пуленепробиваемый жилет. На нем не было жилета. В него палили с такой скоростью, что почти наверняка его удерживала на ногах энергия пуль. В его мертвом теле оказалось девятнадцать входных отверстий и шестнадцать выходных.
Обнаружив свою ошибку — «где же у него этот чертов пистолет?» — полицейские умоляли Амаду Диалло не умирать. Позже, на суде, они плакали. Однако они искренне полагают, что поплакали и пострадали достаточно. Они, если верить газетным репортажам, хотят «успокоиться» и вернуться к нормальной жизни. Через своих адвокатов они выразили неудовольствие предположением, что им следует подать в отставку. Они намекнули, однако, что из-за шквала критики, возможно, не захотят оставаться полицейскими. Поразительно, но создается впечатление, что они посчитали пострадавшей стороной себя. (Слезы, пролитые в зале суда, начинают казаться крокодиловыми больше, чем казались тогда.)
Их старшие товарищи, столкнувшись с гневными обвинениями в расизме, заявляют, что полиция Нью-Йорка «обескуражена» потоком критики. Есть от чего. Убийство Диалло продемонстрировало, что подкрепленное автоматическим оружием самомнение полицейских — усиленное правом задерживать и обыскивать, которое предоставил полиции мэр Джулиани, и сознанием власти над жизнью и смертью, которое дает повсеместное присутствие в Америке огнестрельного оружия, — настолько велико, что представители американских меньшинств теперь серьезно опасаются за свою жизнь. Проще говоря, если тебе выпало родиться черным и полицейский споткнется в тот момент, когда ты вытаскиваешь из кармана бумажник, его товарищи могут пристрелить тебя на месте.
Однако, к сожалению, полиция Нью-Йорка обескуражена вовсе не поэтому. Критика — вот, что ее огорчает, а вовсе не собственные ошибки. Потому что ошибаются все, не так ли? Так. Но обвинения в расизме? Господи, это же обидно!
Один или два человека потребовали, чтобы виновные были уволены из рядов полиции Нью-Йорка, однако на тот момент, когда пишутся эти строки, идея о том, что полицейские должны нести ответственность за свои ошибки, еще не прижилась. Мэр Джулиани, стараниями которого непомерно раздут штат уличной уголовной полиции, защищает полицейских — чего и следовало ожидать. Его политический соперник Хилари Клинтон ограничилась обычными для нее успокоительными заявлениями, «и нашим и вашим». Тогда как мать покойного, Кадиату Диалло, чьи слова могли бы возыметь какое-то действие, слишком поглощена своим горем и не желает произносить того, что может быть истолковано как призыв к мести.
Но, разумеется, четверо полицейских должны быть немедленно уволены. Сама мысль о том, что они могут получить обратно свое оружие и вернуться к патрулированию улиц Нью-Йорка — это при их-то понимании ситуации и лозунгах мачо («Ночь принадлежит нам!»), — невообразимо ужасна. Нет, хуже. Очень даже вообразима. После избиения Родни Кинга в Лос-Анджелесе, изнасилования полицейской дубинкой Абнера Луимы, а теперь еще и смерти Амаду Диалло мы, кажется, способны вообразить себе то, что раньше казалось невообразимым.
Случайные трагедии, «трагические ошибки» происходят, главным образом, когда люди действуют согласно своей порочной натуре, совершая то, что им написано на роду. Трагедия четырех убийц Амаду Диалло состоит в том, что на убийство их толкнуло предубеждение общества против чернокожих и малоимущих вкупе с уверенностью, будто карающие стражи порядка должны быть суровы к мелким правонарушителям; а еще — социальный контекст, в котором владение огнестрельным оружием и привычка запросто пускать его в ход — вещь настолько обычная, что и говорить не о чем. Трагедия же уличного продавца Амаду Диалло состоит в том, что он явился невинной жертвой на бойню, где бедность и цвет кожи сделали его мишенью. Ну а трагедия Америки в том, что нация, которая видит себя лидером, ведущим мир к будущему, где американские ценности, свободу и справедливость, станут всеобщим достоянием, неся эту самую свободу и эту самую справедливость многим людям, проживающим в ее пределах, ошибается слишком часто и слишком фатально.
Элиан Гонсалес
Апрель 2000 года.Когда воображение мира привлечено к человеческой трагедии настолько пронзительной, как трагедия Элиана Гонсалеса, шестилетнего беженца, который пережил кораблекрушение только для того, чтобы завязнуть в политическом болоте кубино-американского скандала в Майами, оно интуитивно силится проникнуть в умы и души каждого участника драмы.
Любой родитель поймет, через что прошел отец Элиана, Хуан Мигель Гонсалес, оставшийся в родном городе Элиана, Карденасе, — боль потери первенца, ребенка, который появился на свет только после семи неудачных попыток; затем радость при известии о невероятном спасении Элиана, добравшегося до Флориды на резиновой камере; а после потрясение сейсмической силы, когда толпа дальних родственников и совершенно незнакомых людей заявляет, что они твердо намерены встать между ним и его сыном.
Наверное, мы сможем до некоторой степени представить и перевернутое с ног на голову сознание Элиана. В конце концов, этот мальчик видел, как его мать канула в темный океан и погибла, а его отца не было рядом. Поэтому, если теперь Элиан цепляется за руки тех, кто оказался с ним рядом в Майами, если он держится за них мертвой хваткой, как держался за резиновую камеру, кто посмеет его винить? Если, он обрел некое временное счастье во Флориде, мы должны понимать, что это психологический защитный механизм, а вовсе не перманентная замена отцовской любви.
И если политики играют в политические игры с жизнью маленького мальчика, это никому особенно не нравится, но и не вызывает особенного удивления. Эл Гор выступает с плохо продуманным планом обращения Элиана и его отца в граждан США (планом, который Хуан Мигель Гонсалес сейчас же отвергает), и мы понимаем, что Гор старается — и почти наверняка тщетно — заполучить несколько голосов кубинских республиканцев. Мэр округа Майами-Дейд Алекс Пенелас безответственно заявляет, что его полицейские силы не подчинятся приказу передать Элиана отцу, и мы понимаем, что он тоже играет на публику. Фидель Кастро, в свою очередь, поднимается на высокую трибуну, превращая Элиана в символ национальной гордости и одновременно бессмысленности эмиграции в США и это тоже никого не удивляет.
