Глаз бури - Мурашова Екатерина Вадимовна (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
– Послушай, но хоть в постели-то она хороша? Ты доволен? – с интимной участливостью спросил Иосиф, на всякий случай отодвигаясь на расстояние, превышающее длину руки Туманова.
– А-а-а! – простонал Туманов и махнул рукой.
– Что ж так?
– Ты романы читал? Веришь в эти сказки про страстных и порядочных девственниц? И про мужиков, которые сначала со всеми бабами в королевстве перетрутся, а потом встретят чистую, невинную, сходят с ней под венец, свалятся на свежую солому и немедленно испытают неземное блаженство, не идущее в сравнение со всем прочим… Ты в это веришь?
– Нет, конечно. Картошки пожрать все не дураки, но дельное бланманже сготовить – это уж учиться надо. Да и талант какой-никакой иметь.
– Вот и я про то же. Она ж, как ты понимаешь, девица и дворянка… А их, насколько я разобрал, учат этому делу так: в соответствующих обстоятельствах следует с достоинством, не роняя себя, уступить грязным мужским домогательствам… Впрочем, Софью, кажется, и тому не учили…
– Вот незадача… – Иосиф скорбно сдвинул брови и отвернулся, пряча горькую и торжествующую улыбку.
Кабинет был немаленького размера, но из-за обилия мебели казался тесным. Высокие, с темными стеклами шкапы стояли прижавшись боками, как слоны на водопое. А еще – диван, крытый темно-зеленой кожей, и письменный стол со множеством ящиков в толстенных тумбах, и два сейфа – один явный, облицованный деревом, солидно потертый, и другой – тайный, в выступе стены, дверца его была замаскирована картиной и фикусом. И главное – портрет Государя императора в полный рост, в казачьей форме и при шашке. Он один, казалось, занимал полкабинета, хотя на самом-то деле на площадь не претендовал, висел себе на стене над креслом господина судебного следователя, аккуратно зачесанную плешь которого Государь имел возможность разглядывать каждый день до десяти часов беспрерывно.
Эта плешь была тревогой и болью Густава Карловича Кусмауля. Если Государь с портрета взирал на нее вынужденно, то он – своей волей, извернувшись перед зеркалами, едва ли не с линейкой высчитывая, с какой скоростью пожирает проклятая лысина его пышную, цвета соли с перцем, шевелюру. Сей шевелюрой он привык гордиться – как и своей моложавой поджаростью, острым зрением, легким шагом. Совсем еще недавно старость была для него чистой абстракцией, и он только усмехался краешком губ, слушая жалобы ровесников на различные недуги. Болезни, господа, – исключительно продукт лености! Не для того ли умными людьми изобретены режим и гимнастика, чтобы мы не знали хворей? Главное – держать себя в руках, то есть иметь сильную волю… чем русские люди, как известно – увы! – не отличаются.
К русским людям Густав Карлович относился, впрочем, снисходительно. Нет, вовсе не потому, что и его, несмотря на японскую гимнастику, начала таки догонять старость. Снисходительность к чужим слабостям вообще была свойственна г-ну Кусмаулю. А иначе-то мыслимо ли было бы прослужить три десятка лет в судебном ведомстве, по уши погрузившись в самые что ни на есть непотребные человечьи деяния? И не ожесточиться сердцем, сохранив себя в полной мере для дружбы и любви… Этим, надо сказать, Густав Карлович тоже гордился.
Вернее – гордился до недавних пор. В последнее время на ум все чаще стал являться горько-циничный вопросец: зачем? Приподнявшись над собственной персоной и жизнью, Кусмауль глядел на нее и видел, точно как Государь император – плешь. Сиречь, пустоту.
Зрелище это было до того невыносимо, что Густаву Карловичу приходилось напрягать всю свою тевтонскую волю, чтобы продолжать просыпаться в пять тридцать, делать обливания, ездить на велосипеде и являться на службу в один и тот же час, сохраняя репутацию неподкупного педанта. Душу он мог отвести лишь в беседах со старинной приятельницей, которая, как и он, ценила умение держать себя в руках, будучи снисходительной к тем, кто таковым не обладает.
Приятельница эта, Елена Францевна Шталь, была по происхождению охтенской чухонкой – о чем, впрочем, никто не знал, кроме Кусмауля (да и тот выведал исключительно благодаря профессиональной привычке собирать досье на всех, с кем имел дело). Нет, родители ее никоим образом не были связаны с молочной торговлей, – кажется, у них имелось даже дворянство, что, однако, уже не суть важно, поскольку к шестидесяти годам Елена Францевна успела пережить двоих мужей, с каждым из них восходя все выше по общественной лестнице. Второй муж сделал ее остзейской баронессой. От него она родила младшего сына – единственного, оставшегося при ней до сего дня. Старший, блестящий офицер, погиб на Балканской войне.
Сидя в своем служебном кабинете под портретом Александра Третьего и перед ворохом бумаг, Густав Карлович занимался именно делами баронессы Шталь и ее семейства. Дела эти были весьма деликатного свойства и запутанны так, что Кусмауль, при всем своем следственном таланте, уже почти готов был признать себя в тупике.
А началось все несколько месяцев назад – весной, когда Кусмауль заглянул к Елене Францевне, чтобы поздравить ее с лютеранской Пасхой. Он нашел ее в меланхолическом настроении – что бывало отнюдь не часто и всегда по серьезным причинам. На сей же раз никаких причин горевать, сколько было известно Густаву Карловичу, не имелось. Да баронесса и не горевала. Сидя в будуаре перед зеркалом и подперев полной рукой круглый подбородок с ямочкой, она пристально смотрела на свое отражение, глубоко о чем-то задумавшись. Посмотреть, надо сказать, было на что. Бело-розовая, почти без морщин, кожа, минимум седины, прекрасные серо-зеленые глаза, чуть заметно косящие, что создавало особую пикантность – всем бы так сохраниться в эдаком-то возрасте. Впрочем, Елену Францевну едва ли занимала сейчас собственная внешность. Рассеянным кивком ответив на приветствие Кусмауля, она, не отвлекаясь на светские условности (и это тоже было общим у нее с ним), заговорила сразу о деле:
– Помните ли вы, мой друг, то печальное происшествие пятнадцатилетней давности? Гадательный сеанс у княгини Мещерской?
– А… «Глаз Бури»? – Кусмауль удивился. Бог весть почему, но как раз на этих днях он и сам вспоминал о том неудачном своем расследовании, находя в нем нюансы – кажется, вполне очевидные! – которые тогда самым жалким образом проглядел.
– Да, именно. Я хотела бы напомнить вам об одной фигуре, которая проходила там вскользь. Но вы, с вашей великолепной памятью, конечно же, ее не забыли.
Густав Карлович кивнул, показывая, что внимательно слушает. Подавшись к вазе с цветами, возле которой сидел, он наклонил к себе ветку оранжерейной фрезии, пытаясь почувствовать несуществующий аромат. Почему-то он был почти уверен, что она скажет о… да, как раз о том, о ком сказала:
– Всего-навсего кухонный мужик. Молодой парень довольно устрашающего вида. Кажется, несколько слабоумный.
– Да, помню, разумеется, – Густав Карлович слегка усмехнулся. – Этот кухонный мужик превосходно сумел – как это говорится? – насажать мне на уши лапши.
– Вот что? – ровно прорисованные брови баронессы приподнялись. – И вы это поняли только сейчас?
– Увы. Боюсь, дорогая Елена Францевна, что он примерно такой же слабоумный, как мы с вами… Ну, если, конечно, не делать скидок на загадочную русскую душу.
– И вы полагаете, что именно он и украл сапфир?
– Полагаю, да. Вернее, это весьма вероятно. К сожалению, найти камень теперь едва ли возможно. Он давно обращен в деньги, и те…
– Ах, Боже мой…
Кусмауль удивленно умолк. Прерывать говорящего баронессе – как и ему самому – было в высшей степени не свойственно.
– Каким же образом вы догадались, друг мой, – спросила Елена Францевна, быстро справившись с волнением, – после стольких лет?..
Что значит догадался, хотел сказать Густав Карлович. Когда служишь в следственном ведомстве три десятка лет, каждое нераскрытое дело – как заноза в глазу. Вот и трешь его, вертишь так и сяк… и в конце концов понимаешь, что если отвергнуты все версии, кроме одной, значит, эта одна и есть – истина, как бы ни была невероятна. Кажется, так писал этот забавный англичанин?..
