Судьбе наперекор… - Лукина Лилия (читать книги без .txt, .fb2) 📗
Вечером, когда Генрих, Гуго и Иван Порфирьевич пробрались на берег и нашли подходящую лодку, в которой нерадивый хозяин забыл весла, Генрих достал стилет, лезвие которого было почему-то отломано, и, немного повозившись в замке на цепи, которой лодка крепилась к столбу на причале, открыл его.
— Вот и все,— сказал он, снял с шеи тоненький кожаный ремешок, на котором висел фамильный перстень фон Лорингов и протянул его Гуго.— На том берегу, в Мариендорфе покажешь это пастору Иоганну, ты помнишь его? — Гуго кивнул.— Он найдет возможность отправить тебя к матери. Когда все утихнет, ты знаешь, что и где искать. Ты все запомнил? — тот опять кивнул.— Ну, что ж, я заплатил по всем счетам и никому ничего не должен. Отныне я принадлежу только самому себе, а это значит, что я могу жениться на Лике и удочерить Анхен,— и тут в голосе Генриха впервые за все годы прорвалась едкая насмешка: — Прощай, барон Гуго фон Лоринг!
— Отец,— тот впервые подал голос и попросил: — Отдайте мне этот стилет на память!
— Возьми,— хмыкнул Генрих, протягивая ему стилет рукояткой вперед, но Гуго перехватил его руку и вонзил острие ему в грудь.
—Получай! — крикнул он.— За мою мать, за мое несчастное детство, за... — но продолжить он не успел, потому что Иван Порфирьевич бросился на помощь Генриху и изо всех сил ударил Гуго в лицо, отчего тот упал в воду — стилет, к счастью, остался в ране.
— Будь ты проклят, Гуго... — прошептал Генрих, оседая на доски причала.
Котлов бросился к нему, поднял на руки и понес домой. Оставив его на попечение отца и женщин, Иван Порфирьевич побежал за ближайшим врачом. Тот, войдя, бросил удивленный взгляд на Генриха и сказал:
— Вот уж не думал, что вы так дружны с Савельевым, что принесете его в свой дом.
— Не по-божески это — человека в беде оставлять,— с постным выражением лица ответил ему Порфирий Павлович.— Годы мои солидные, много разного в жизни было, так что пора уж и о душе подумать... Грехи, какие можно, замолить... Авось, зачтется мне, что не дал рабу божьему погибнуть... Ухаживать-то за ним некому, Пелагея померла, царствие ей небесное,— Котлов воздел очи горе.— А жениться-то Геннадий так и не женился. Бобылем живет.
Увидев в ране стилет с хорошо известным всем баратовцам гербом, врач только головой покачал:
— Ну что за звери! Уж и так человеку судьбу сломали, навек опозорили, так мало им этого показалось — решили еще и жизни лишить.
На следующий день весь Баратов знал, что Лоринги мало того, что сбежали и бедную Ангелику беременной бросили, да с ребенком никому не нужным на руках, так еще и Савельева, которого раньше не признавали и на порог не пускали, решили убить, мстя непонятно за что — уж он-то им никакого зла не делал.
Генрих поправлялся медленно и трудно. Когда это стало возможно, его перевезли в дом Геннадия — он же стал Савельевым, а Лика и Анечка, как ее теперь звали на русский лад, переехали вместе с ним. А весной, когда Ангелика, окрестившись, стала Ангелиной, они поженились, что всеми было воспринято с пониманием: сам он незаконнорожденный, да и она с двумя незаконными детьми на руках — у нее к тому времени родился Алешенька — вот судьба их и свела. Соседи сначала поудивлялись на то, как Геннадий характером изменился, а потом решили, что человека, одной ногой на том свете побывавшего, еще и не так перевернуть может. Судоремонтный завод, на котором раньше работал Савельев, стоял, а когда его решили снова запустить, Генрих, ссылаясь на плохое здоровье, возвращаться туда отказался. Так они и жили совершенно незаметно: он чинил людям все, что имеет обыкновение ломаться, а Ангелина возилась по дому и с детьми. Так же незаметно они продали дом и уехали из Баратова одним погожим летним днем 1921 года.
Слушая эту историю, я рассматривала фотографии и документы, которые Котлов доставал из шкатулки, объяснив, что она оставлена Генрихом его семье на хранение.
— А что, Александр Иванович, Савельевы так больше никогда и не давали о себе знать? — спросила я, поняв, что его рассказ закончен.
— Нет, Леночка. Никогда... — грустно ответил он.— Они же пароходом вверх по Волге уезжали... Отец говорил, что, прощаясь, Генрих сказал: «Если нам судьба, то мы обязательно встретимся». Где они осели, что с ними стало? В России остались или эмигрировали? Хотелось бы, ох, как хотелось бы знать, что у них все сложилось хорошо.
— Все это, конечно, очень увлекательно, Александр Иванович, но мало, что объясняет. Ясно только одно, Геннадий, Генрих и Гуго в ту ночь что-то спрятали, что должно было пригодиться семье, когда все утихнет. И ударил этот выродок отца ножом совсем не потому, что хотел за себя и мать отомстить, а для того, чтобы одному владеть этой тайной. Но что же это могло быть? Ведь именно это сейчас пытается получить Готтфрид, совсем, как оказалось, не Лоринг.
Я смотрела на Котлова и видела, что он что-то знает, но раздумывает — говорить или нет, также хорошо я понимала, что давить на него бесполезно — нужно ждать. Наконец, он решился:
— Дело в том, Леночка, что большевики сложили все конфискованные в банках и у населения ценности в восемь железных ящиков и поместили их в подвал конторы судоремонтного завода. Дело же, как вы помните, осенью 18-го было, навигация уже заканчивалась, и они со дня на день последний пароход ждали, чтобы в Нижний все это отправить. Время было неспокойное, вот они и решили, что по воде-то надежнее будет. Безопаснее. Да только, когда пароход пришел, опечатанную дверь в подвал открыли — замки были целые, охрана около двери надежная... Но не оказалось там этих ящиков. Пустой был подвал.
— Вот оно что! — не удержавшись, воскликнула я.— Значит туда есть ход откуда-то снаружи! Александр Иванович, миленький, ну неужели вам родные ничего об этом не говорили?
Он только покачал головой и усмехнулся:
— Леночка, такие вещи, если и передаются, то только от отца к сыну... Видимо, Фердинанд на что-то такое Геннадию намекал, раз тот прямиком к Генриху пришел — ведь тому-то отец обязан был все сказать... Тайну семейную передать. А Котловы, хоть и доверенными людьми были, но не Лоринги же.
— Так, так, так... — я схватилась руками за голову.— Подождите... Теперь я понимаю, почему Готтфрид не мог от своего имени выступать — он же не знал, что здесь в те годы произошло, и боялся, что пропажу ценностей с завода могли как-то связать с Лорингами. И, если бы он сейчас объявился, то вдруг бы нашлись те, кто, как вы, может что-то помнить и понять, что именно он здесь ищет. А завод в единоличную собственность ему нужен, чтобы без помех и посторонних глаз здесь покопаться. Та-а-ак... А планы завода, чертежи какие-то... Это сохранилось?
— Сохранилось. Только учтите, что после того, как на Волге ГЭС понастроили, вода-то поднялась и некоторые постройки, что самом берегу стояли, затопило, и они, конечно же, развалились, да и мусора на дне около завода столько навалено, что теперь и следа их не найти.
— Подождите, Александр Иванович... — у меня в голове вертелась одна мысль, которую нужно было додумать до конца.— Подождите... — и тут меня осенило: — Все, Александр Иванович! Я все поняла! — и я с облегчением вздохнула.— В том наборе документов, который вы акционерам к предстоящему собранию рассылали, был план реконструкции завода в центр развлечений? Подробный, с описанием, где и что собираются делать? Да?
— Вы умная девочка, Леночка... — Котлов смотрел на меня, чуть покачивая головой.— Да. И там было очень четко расписано: что в административном корпусе после капитального ремонта будут кегельбан, кабачок в пиратском стиле, стриптиз-бар и все такое. А в акватории, после тщательной очистки дна, устроят аквапарк с горками, скутерами и всякими прочими новомодными развлечениями...
— Вот вам и ответ, почему Готтфрид сорвал собрание акционеров и устроил всю эту кровавую баню. Заблокировать принятие решения о реконструкции он еще не мог, но не мог также и допустить, чтобы на заводе проводились такие работы, при которых могли найти тайник или ход к нему. Все ясно,— сказала я, поднимаясь.— Только что мне теперь с этой информацией делать, я не знаю... Хоть дерись, не знаю!
