Николай II в секретной переписке - Платонов Олег Анатольевич (читать книги бесплатно .TXT) 📗

Разгони всех, назначь Горемыкину новых министров, и Бог благословит тебя и их работу!

Прошу тебя, дружок, и — поскорее! Я написала ему, чтоб он дал список имен, как ты просил, но он умоляет тебя найти преемников для Сазонова и Щербатова. — он слишком слаб, хотя тебе он в последний раз больше понравился. — Я уверена, что Воейков (его лучший друг), сказал ему, как себя теперь держать. Не слушайся В. — он был неправ все это тяжелое время и оказался плохим советчиком. Это, конечно, пройдет, — он тщеславен и боится за свою шкуру. — О, Боже! Что за люди!

Моя икона с колокольчиком (1911г.) действительно научила меня распознавать людей. Сначала я не обращала достаточного внимания, не доверяла своему собственному мнению, но теперь убедилась, что эта икона и наш Друг помогли мне лучше распознавать людей. Колокольчик зазвенел бы, если б они подошли ко мне с дурными намерениями; он помешал бы им подойти ко мне — всем этим Орловым, Джунковским и Дрентельнам, которые имеют этот “странный страх” передо мною. За ними надо усиленно наблюдать. А ты, дружок, слушайся моих слов, — это не моя мудрость, а особый инстинкт, данный мне Богом помимо меня, чтобы помогать тебе.

Дорогой мой, посылаю тебе бумагу, которую по моему желанию написал один из раненых, так как я боялась неверно изложить его просьбу. Было бы хорошо, если бы полк мог получить этот участок земли для постройки мавзолея для павших офицеров.

Может быть, ты попросишь Фредерикса передать твое приказание Щербатову, так как у тебя не хватает времени самому все делать?

Этот маленький образок тебе от Ани. Она сегодня была в часовне, пока мы осматривали лазареты, оба под моим покровительством. — Один устроен для 60 офицеров на Конно-Гвардейском. бульваре, очень хороший, а другой на Выборгской стороне, между тюрьмами, в котором сразу разместили 130 человек. Несколько Семеновцев из Холма стрелки и т.д., — один из них был год в Германии, — там очень хорошо и чисто устроено. — Мостовые были ужасны. Видишь, я появляюсь в шикарных и в самых бедных и несчастных местах, — пусть видят, что мне безразлично, что говорят, — я буду продолжать бывать всюду, как всегда. — Теперь я чувствую себя лучше и потому могу это делать.

Погода такая солнечная. — Из Знамения я в своих дрожках поехала вокруг бульвара, — по дороге в лазарет, чтобы подышать свежим воздухом. Естьли возможность твоего скорого приезда? Я думала о Новгороде (не говори В.), и Ресин уже наводил справки. — От главной магистрали это, на лодке или автомобиле даже, слишком далеко — 60 верст, так что надо пользоваться узкоколейной дорогой. Ночь можно провести в поезде, — приехать туда утром, позавтракать и т.д., и вернуться к 10 1/2 часам вечера, потому что я должна осмотреть собор. Там теперь новобранцы, и поэтому я думаю, не лучше ли мне дождаться твоего возвращения. Если так, то телеграфируй мне “подожди с Новгородом”, — тогда я так и сделаю. Наш Друг желает, чтобы я больше разъезжала, но куда?

Списал ли ты для себя на отдельной бумажке Его телеграмму? — Если нет, то вот она опять: “7 сентября 1915 г., не опадайте в испытании прославит Господь своим явлением”. — У Ольги сегодня вечером заседание комитета, — поезд Алексея (Шуленбург) уже 4 дня стоит в Опухликах, был остановлен там до вызова в Полоцк. Он запросил по телеграфу коменданта Полоцка, но до сих пор не получил ответа, неужели мы оттуда отрезаны?

Мой поезд вернулся, и, говорят, там множество санитаров, которые ждут и не могут двинуться. Я надеюсь, это означает, что наши войска туда привезены? Массу женщин привезли для работ около озер, но им не было сказано, на сколько времени, так что они не успели захватить с собой теплой одежды; они получали суточные во время дороги — 30коп., а дорога продолжалась 5 дней. Губернаторы, наверное, с ума сошли! — Никогда нет здесь порядка! Меня это приводит в отчаяние; этому мы должны были бы научиться у немцев.

Поезд сестры Ольги привозит много раненых офицеров и солдат и 90 беженцев; я им велела всегда подбирать их по дороге.

Дорогой, сколько всюду дела! Мне хочется во все вмешиваться (Элла это делает очень удачно), чтобы разбудить людей, привести все в порядок и объединить всех. — Все идет так неправильно, одними толчками и порывами, и так мало у всех энергии (это приводит меня в отчаяние, у меня-то ее довольно, несмотря на то, что иногда чувствую себя больной, хотя, слава Богу, сейчас этого нет; я благоразумна и не переутомляюсь). Должна кончать свое бесконечное письмо. — Не слишком ли я много пишу? Мужество, энергия, твердость — будут вознаграждены успехом. Ты помнишь, Он говорил, что слава твоего царствования скоро наступит, и мы будем вместе за нее сражаться, так как в этом слава России. Ты и Россия — одно!

Любимый мой, да, моя постель гораздо мягче твоей походной, — как бы я хотела, чтобы ты мог ее со мной разделять! — Только в твое отсутствие я вижу сны. — 2 1/2 недели, как ты уехал! — Крещу тебя, покрываю поцелуями, мой ангел, и прижимаю к груди. Господь с тобой!

Навсегда твоя старая

Солнышко.

Могилев. 9 сентября 1915 г.

Дорогая моя, возлюбленноеСолнышко,

Спасибо, спасибо за твои милые длинные письма, которые теперь получаются регулярнее — около 9 ч. 30 м. вечера. Ты пишешь совершенно так, как говоришь. Поведение некоторых министров продолжает изумлять меня! После всего, что я им говорил на знаменитом вечернем заседании, я полагал, что они поняли и меня, и то, что я серьезно сказал именно то, что думал. Что ж, тем хуже для них! Они боялись закрыть Думу— это было сделано! Я уехал сюда и сменил Н., вопреки их советам; люди приняли этот шаг как нечто естественное и поняли его, как мы. Доказательство — куча телеграмм, которые я получаю со всех сторон — в самых трогательных выражениях. Все это ясно доказывает мне одно, что министры, постоянно живя в городе, ужасно мало знают о том, что происходит во всей стране. Здесь я могу судить правильно об истинном настроении среди разных классов народа: все должно быть сделано, чтобы довести войну до победного конца, и никаких сомнений на этот счет не высказывается. Это мне официально говорили все депутации, которые я принимал на днях, и так это повсюду в России. Единственное исключение составляют Петроград и Москва — две крошечных точки на карте нашего отечества!

Милый Шавельский вернулся из поездки к 2-м корпусам у Двинска и 3-му за Ригой. Он сообщил мне массу утешительных вещей — разумеется, и печальных — но бодрый дух царит над всем. То же самое я слышу от Георгия, Мордвинова и толстяка Каховского [427], который его сопровождает. Они все еще дожидаются здесь первого случая отправиться к другим войскам на север. Миша запросил по телеграфу, можно ли ему приехать к концу недели; я очень рад видеть его здесь.

Ну, моя бесценная птичка, я должен кончить. Благослови Бог тебя и детей! Я так люблю тебя и усердно молюсь за тебя каждый день. Посылаю телеграммы от нашего Друга — Его сын, значит, взят. Горячо благословляю и целую тебя.

Всегда твой

Ники.

Царское Село. 10 сентября 1915 г.

Мой дорогой,

Да, правда, известия лучше — я только что просмотрела газеты. Какое будет счастье, если подкрепление с юга подоспеет вовремя! Я так молюсь об этом.

Статьи о Варнаве в газетах неправильны. Он твердо и ясно отвечал на все вопросы и показал твою телеграмму про величание. — В прошлом году Синод имел все документы относительно чудес, и Саблер все же не хотел допустить величания этим летом. Они должны считаться с твоей волей и приказанием — дай им это почувствовать. В. умоляет тебя поторопиться с увольнением Самарина, так как он и Синод затевают новые гадости, и он, бедный, должен туда опять явиться для пытки.