Несущий свободу - Поль Игорь Владимирович (электронная книга .TXT) 📗
Визг мины привел Марти в чувство. Он вскочил и бросился бежать, не обращая внимания на сбитые ноги. Он забился в подвал какого-то дома, следуя инстинкту, как земляная крыса. И только увидев людей, глядящих на него с любопытством и молчаливым неодобрением, подумал про Палакиса, про то, как быстро тот умер. Раз, и все, никаких рассуждений. Как-то не по-христиански получается. Хоть бы сожаление почувствовать, или, к примеру, злость к парню, который едва не отправил его вслед за сержантом. Но Марти не испытывал ничего, кроме удивления. Главное ощущение: как это здорово – быть живым. В подвале пахло страхом, сыростью и гарью. Как хорошо различать запахи. Тусклый свет, низкий бетонный свод, капли влаги на трубах. Как хорошо видеть. Ладонь кровоточила, жгло ободранные колени, в ногах пульсировала боль, а он все твердил – как хорошо не быть мертвым.
77
Машина покачнулась от близкого разрыва. Неладно дело, в который раз подумал лейтенант Густаво Ортис. Он бездумно поглядел на столбцы цифр, что рисовал вычислитель на большом голографическом дисплее, потом через плечо на другой, где зачем-то дублировались запросы на артиллерийскую поддержку – автомат наведения не требовал вмешательства, лейтенант сейчас был простым наблюдателем, чем-то вроде последнего резервного контура, который должен вступить в работу в случае фатального сбоя. Неладно дело. С самого начала все пошло не так. С того самого момента, как по колонне открыли огонь с фланга, прямо из домов на набережной, и деревенщина Марти запаниковал, услышав царапающие звуки пуль, заплутал в переулках. Неладно. Нет пехоты, никакого прикрытия, они тут одни, ни дать ни взять – приманка для повстанцев, а бой идет уже в городе, он сам наблюдал через резервный дальномер, как в дыму у казарм миротворцев перебегают маленькие фигурки. Неладно с момента, когда командир батареи передал, что воздушные корректировщики не отвечают и их пост переводится в режим основного. Трансляция голосового канала наполняла тесный отсек сбивчивыми приказами и докладами, на дисплее тактического блока было пустынно, мертво, система управления боем не показывала ни друзей, ни врагов, лишь кто-то с позывным «Красный гриф» истерически запрашивал серию за серией на южную окраину, непрерывно, путая типы боеприпасов, часто по одному и тому же квадрату. С минуты на минуту он ждал, что по броне начнут щелкать шальные пули. Но связь все еще действовала, автомат исправно обсчитывал азимуты, возвышения и что там еще положено, наблюдал за результатами огня и пересчитывал поправки, а батарея так же исправно отзывалась с закрытых позиций. Это неважно, что стреляли, скорее всего, не тем и, возможно, не туда: вид работающих как ни в чем не бывало машин, равнодушных к страху и смерти, тихое гудение аппаратуры, шелест вентиляторов, запах разогретой изоляции, мерцание дисплеев – все это казалось таким незыблемым, надежным, связывало с привычной реальностью, не позволяло поддаться панике.
Где-то снова бухнуло, машину ощутимо тряхнуло, и столбцы цифр на дисплеях замерли, пока автомат стабилизировал оптику. Батарее что, им волноваться ни к чему, думал лейтенант, представляя надежные бетонные бункеры с минными полями на подходах, излучатели систем перехвата, массивные туши самоходок с задранными к небу стволами, пленки силовых полей, способные выдержать разрыв снаряда среднего калибра. А здесь, на высоте ноль два-десять, их хлипкой коробочке достаточно всего одного попадания. Неладно. Но деваться некуда. И, глуша страх, лейтенант приник к окуляру дальномера, чтобы хоть как-то отвлечься от тяжелых мыслей. Он шевельнул маховик, и высоко вверху пара оптических модулей послушно облетела штырь мачты, нацелила объективы на панораму боя.
Утверждают, что война ужасна. Но лейтенант Ортис открыл для себя, что война одновременно и красива. Как бы ужасна она ни была, иногда глаз не оторвать от великолепия битвы. Особенно она красива издалека, когда ты наблюдаешь ее через объектив высокого разрешения с системой электронной корректировки изображения. Ты всматриваешься в мельтешение трассеров, плетущих в темноте узоры из красно-зеленых лент, любуешься фантастическим многоцветием ракетного залпа, пурпурным сиянием напалма. Резкий свет осветительных люстр превращает неясные контуры лесистых холмов в сцену, по которой передвигаются черно-белые цепочки статистов, обреченных на заклание. Мощь взрыва, накрывающего несколько гектаров кишащей жизнью земли, повергает тебя в ступор своей могучей красотой. Ты ненавидишь это и стараешься не думать, что сам однажды можешь оказаться там, в центре бушующего огненного шторма, стать крохотной безликой фигуркой в одной из симметричных цепочек, и одновременно не можешь отвести глаз от неумолимой привлекательности смерти, такой безразличной к вопросам морали, равнодушной к проблемам, как стихийное бедствие на побережье, как взрыв сверхновой. И это величие наполняет тело адреналином, сокрушительным кайфом, тем более острым от понимания, что это не ты только что избежал опасности и не тебя превратили в обугленную головешку, и что ты, именно ты – то самое всемогущее существо, которое вызвало этот ураган, просто передав куда следует цепочку цифр и символов.
Лейтенант Ортис наблюдал за южной окраиной, куда, после подтверждающего писка вычислителя, раз за разом уносились снаряды невидимой батареи. Каждый залп, как доза, постепенно вытеснял страх, пьянил восторгом от собственной безупречности – как бы там ни было, его экипаж выполняет задачу, он сам – отличный командир, держит руку на пульсе, чувствует ситуацию; нет пехоты – ну и пусть, его парни начеку, они продержатся. Он вовремя оценил опасность и отрядил людей оборудовать позиции, отдал распоряжения ровным командирским тоном, не оставляющим возможности для споров или дискуссий. И ему плевать на их страх и недовольство – он даден им в начальники, а не в приятели. Через полчаса он встанет и проверит караул, все как положено. И еще не забыть по возвращении добиться, наконец, установки положенной по штату пулеметной турели, чтоб было чем отвечать в ситуациях, подобных этой, и плевать, что там будут плести в штабе про нехватку комплектующих и диверсии на маршрутах снабжения.
Грохот ворвался в отсек – распахнулся люк. Лейтенант недовольно оторвался от объектива, пришел в себя в тусклом свете бортового освещения. Отголоски адреналиновой передозировки наполняли его силой и уверенностью. Заляпанный глиной Марти лез внутрь, волоча за собой неизвестно откуда взявшуюся сумку.
Ортис обрушил на недотепу лавину вопросов:
– Ты что это? Почему не на посту? Где ты это взял? Ты знаешь, что положено за мародерство? Где твое оружие?
Внезапно лейтенанта обдало холодом: Марти захлопнул люк и поднял лицевую пластину.
– Жить хочешь? – спокойно поинтересовался незнакомый мужчина.
Лейтенант растерянно оглянулся на свой шлем, лежащий в кресле водителя, перевел взгляд на пистолет в руках незнакомца. Происходящее казалось нереальным: все так же пищал автомат, сообщая об очередном залпе, так же бухало снаружи и снаряды по-прежнему уносились в сторону кипящей огнем южной окраины. Вот только это больше не наполняло его уверенностью. В сознании возник план действий, он представил, как бросается на террориста, только что убившего Марти, как бьет его головой в лицо, выкручивает пистолет из рук, а потом выводит наружу, чтобы не повредить аппаратуру, убивает выстрелом в затылок, а затем возвращается назад, усталый, с разбитым в схватке лицом, и докладывает на батарею об отражении наземной атаки наличными силами. И о потерях. Да-да, конечно же, о потерях. И об угрозе уничтожения подвижного поста корректировки. Наверное, после этого ему точно пришлют пехоту. Надо только сделать покорный вид, чтобы подобраться к здоровяку с пистолетом поближе. В такой тесноте его габариты – только помеха.
Бредовые картины мелькнули и схлынули: ствол пистолета смотрел прямо в лицо, на шлеме незнакомца запеклись брызги красного. И вместо того чтобы броситься в смертельный бой, лейтенант сглотнул и просипел севшим голосом:
