Карта времени - Пальма Феликс Х. (читать книги полные .TXT) 📗
Изложив свой план, инспектор вдруг задумался над тем, что раньше как-то не приходило ему в голову: если они спрячутся, чтобы понаблюдать за возвращением второй экспедиции, значит, он непременно увидит самого себя. Оставалось надеяться, что реакция его организма будет не такой, как на вид крови. Он посмотрел на Мюррея. Тот внимательно читал приказ. Предприниматель так долго не отрывал глаз от бумаги, что Гарретту почудилось, будто он оценивает качество бумаги.
— Поверьте, мистер Мюррей, вам не о чем беспокоиться, — поспешил он добавить. — Если убийцей окажется все-таки капитан Шеклтон, мое вмешательство никак не повлияет на исход войны — победа останется за человеческой расой, да и в том, что вы показываете своим клиентам, ничего не изменится.
— Понимаю, — пробормотал Гиллиам, продолжая изучать бумагу.
— Итак, я могу рассчитывать на ваше содействие, мистер Мюррей?
Гиллиам медленно поднял глаза на инспектора, и во взгляде его, как на миг показалось Гарретту, мелькнуло презрение, однако первое впечатление было ошибочным, поскольку он тотчас заметил на лице предпринимателя широкую улыбку.
— Разумеется, инспектор, разумеется. В третьей экспедиции вам будет оставлено три места.
— Большое спасибо, мистер Мюррей.
— А теперь я вынужден принести вам свои извинения, — произнес Гиллиам, поднимаясь из кресла и возвращая инспектору документ, — но у меня очень много дел.
— Конечно, мистер Мюррей.
Немного удивленный тем, как резко прервал хозяин фирмы их встречу, Гарретт тоже встал, еще раз поблагодарил Мюррея за готовность сотрудничать и покинул кабинет. Он спускался по лестнице в прекрасном настроении.
— Сальник, селезенка, левая почка, надпочечник… — мурлыкал он на ходу.
XXXVI
Никогда Уэллс не чувствовал себя таким счастливым, как в тот миг, когда ставил последнюю точку в романе. С этим ощущением ничто не могло сравниться: ни прикосновение ветерка к коже, ни ощущение под рукой нежного женского тела, ни смакование шотландского виски в медленно остывающей ванне. Завершение работы над книгой, самый последний ее акт всегда дарил ощущение опьяняющей радости, хотя сам по себе писательский труд подчас казался ему скучным, тяжелым и неблагодарным. Иначе говоря, Уэллс относился к числу тех авторов, которые ненавидят писать, но обожают «завершать написанное».
Он вынул последний лист из каретки пишущей машинки «Хаммонд», положил его на стопку таких же листов и опустил сверху руку с победной улыбкой на губах, с какой охотник ставит ногу в сапоге на голову поверженного им льва, ибо акт творчества для Уэллса был очень похож на борьбу, на жестокое сражение с идеей, которая то и дело норовила ускользнуть, не давая себя покорить. С идеей, которую, заметим, сам же он и породил. Это было самым обескураживающим: разница между с таким трудом достигнутым результатом и изначально, скорее даже подсознательно, поставленной перед собой целью. Опыт научил его, что попавшее на бумагу — лишь бледное отражение замысленного. И Уэллс смирился с мыслью, что итог всегда бывает вдвое хуже задуманного, вдвое менее совершенен, чем тот идеальный роман, который сидел у него в голове и служил ему путеводной звездой и который, казалось, словно призрак с издевательской улыбкой маячил за каждой его книгой. Ладно, сказал он себе, в любом случае вот он, плод многомесячных трудов — нечто вполне материальное. Завтра же он передаст роман Хенли — и можно будет забыть о нем.
Но сомнения не оставляли его. В который уж раз, глядя на ровную стопку напечатанных листов, Уэллс спрашивал себя, то ли он на самом деле написал, что должен был написать. Достоин ли новый роман фигурировать в списке лучших его творений или это всего лишь досадная неудача? От чего зависит, какой получается книга, — от мастерства писателя или от случая, управляющего нашими жизнями? Слишком много вопросов, хотя один из них мучил Уэллса особенно: не таится ли в каком-нибудь уголке его мозга роман, который позволит воплотить все, что накопилось в душе? А вдруг он обнаружит этот роман слишком поздно, например, уже на смертном одре, как обломки корабля, внезапно всплывшие на поверхность океана, ему откроется сюжет замечательного романа, но времени написать его не останется, хотя история всегда находилась там, ждала, безответно взывая к нему. И эта книга умрет вместе с ним, потому что никто больше не сумеет написать ее, потому что она подобна костюму, сшитому по меркам Уэллса. Ничего страшнее таких мыслей Уэллс не знал — они преследовали его, как проклятье.
Он тряхнул головой, прогоняя неуместные сейчас тревоги, и глянул на часы. Время уже перевалило за полночь, поэтому он поставил на последней странице рядом со своей подписью дату: 21 ноября 1896 года. Затем с наслаждением подул на чернила, встал из-за стола и взял в руки керосиновую лампу. Спина ныла, он чувствовал ужасную усталость, но не пошел в спальню, откуда доносилось мерное дыхание Джейн. Сегодня поспать ему не придется: ночка будет по-настоящему беспокойной. Он двинулся по коридору, освещая себе путь лампой, потом по лестнице поднялся на чердак, стараясь шагать так, чтобы ступени не скрипели.
Там, наверху, его ждала машина, освещенная фантастическим светом луны, проникавшим сквозь открытое окно. Он уже привык совершать этот тайный ритуал, хотя и сам затруднился бы сказать, почему ему доставляет такое удовольствие вполне невинная и нелепая забава — сидеть в машине, пока его жена спит. Он ведь прекрасно знал, что перед ним всего лишь хитроумная игрушка, и тем не менее, сидя в ней, он начинал чувствовать себя не совсем обычным человеком. Создатели машины позаботились о самых мелких деталях: вряд ли, конечно, она могла совершать путешествия во времени, однако на панели управления легко проставлялась любая дата — обманчивая цель совершенно невозможного скачка.
До сих пор Уэллс ограничивался тем, что ставил на ней годы необозримого будущего, включая сюда 802 701 год, эпоху элоев и морлоков. Или даты из самого далекого прошлого, с которым ему очень хотелось познакомиться, как, например, с эпохой друидов. Но сегодня он, язвительно улыбаясь, обозначил другую дату: 20 мая 2000 года — этот день мошенник Гиллиам Мюррей выбрал для самой важной в человеческой истории битвы. К изумлению Уэллса, вся Англия проглотила наживку. Возможно, виной тому была и его книга. А ведь забавно: автор романа о путешествиях во времени — единственный, кто не верит в их возможность. Он заразил мечтами всю страну, а сам соблазну не поддался.
Каким будет мир через сто лет? Какой на самом деле будет картина будущего? Да, он хотел бы побывать в 2000 году, и не только для того, чтобы узнать ответ на эти вопросы. Он взял бы с собой новомодную фотокамеру и сделал бы там снимки, а вернувшись, показал бы их тем простакам, что выстраиваются в очередь перед конторой Мюррея. Ничего подобного ему, разумеется, сделать не удастся, это невозможно, но почему бы сейчас и не поиграть в такую игру? Он устроился в кресле, торжественно опустил рычаг и сразу же почувствовал, как по телу пробежали мурашки, что случалось всякий раз, когда он повторял этот жест.
Но теперь, к его изумлению, стоило рычагу опуститься до предела, как на чердаке воцарилась полная темнота. Полоски лунного света, проникавшие в окно, словно свернулись, отчаявшись пробиться сквозь мрак. Прежде чем Уэллс сумел разобраться что к чему, его охватило ужасное ощущение падения в бездну, сопровождаемое приступом головокружения. Он словно парил в воздухе, плыл куда-то в черной пустоте — возможно, это было космическое пространство. И пока сознание не покинуло его окончательно, он успел подумать: либо у него случился инфаркт, либо он действительно направляется в 2000 год.
Уэллс натужно и медленно приходил в себя. Во рту пересохло, по всему телу разлилась непривычная тяжесть. Когда взгляд прояснился, он обнаружил, что лежит на полу, вернее, не на полу, а на покрытой камнями и какими-то обломками земле. Он попытался сесть и почувствовал, как при малейшем движении головы ее пронзали ужасные иглы. Лучше не двигаться и какое-то время просто посидеть. Он растерянно осмотрелся, не решаясь поверить собственным глазам. Вокруг были сплошные руины.
