Любовники (На Ревущей горе, у Лимонадного озера.Царство покоя.В другой стране) - Уинзор Кэтлин (библиотека книг .TXT) 📗
Аморет уселась на стул, вытянув ноги и изящно скрестив лодыжки. Она задумчиво рассматривала носки своих блестящих туфель-лодочек.
— А знаешь, им почти удалось это. По-моему, они считают, что могут это сделать. — Она игриво рассмеялась. — Они решили повернуть меня лицом к моим обязанностям. — Пожала плечами и продолжила: — Ты можешь вообразить что-нибудь более утомительное и нелепое? — Ее взгляд метался по комнате. — Как мне нравится у тебя! Как я люблю здесь бывать! О! Что это? — Аморет резво вскочила и подбежала к мольберту, стоящему возле огромного окна. — Да на нем же ничего нет! — воскликнула она так, словно Майлз об этом не знал.
Майлз медленно подошел к Аморет и, улыбнувшись, сказал:
— Знаю. Я решил написать твой портрет.
— Мой портрет! — Она радостно захлопала в ладоши. — Какая превосходная мысль! А я ведь не знала, что ты, ко всему прочему, еще и художник, Майлз!
— Некоторое время я учился живописи в Париже.
Около часа они возились, одевая Аморет и устанавливая холст. Майлз смешивал краски, готовил кисти. Так они и проводили время, смеясь, играя и при этом выглядя деловито, как ребятишки в песочнице.
На фоне темно-синей занавеси Майлз поставил низкую длинную, инкрустированную золотом скамью, исполненную в виде какого-то фантастического зверя. Ближе к окну находились его передние лапы и голова; потом шло тело, которое и было сиденьем, и завершалось все это великолепие задними лапами и изогнутым хвостом. На всем сиденье лежали темно-синие подушки с золотыми кистями по углам. Аморет изящно уселась на скамейке-звере; казалось, она едва касается ее поверхности. На ней было прозрачное платье из золотой паутинки, закрывающее только правое плечо и левую грудь. Лоб украшал головной убор из тончайшей финифти, расходившийся вверху в разные стороны. Обнаженная нога Аморет едва касалась старинной этрусской чаши, которую в незапамятные времена использовали для стока жертвенной крови.
Из чаши росло уродливое искривленное деревцо, а по полу были разбросаны плоды граната. Рядом на корточках сидел слепой и глухой музыкант, играющий на каком-то странном инструменте, напоминающем флейту. Инструмент издавал мягкие, вкрадчивые, осторожные звуки, которых Аморет никогда не слышала прежде. Они застывали в воздухе и задерживались там так долго, что создавали впечатление чего-то материального.
Майлз задумчиво посмотрел на нее и произнес:
— Итак, я назову эту картину «Ощущение собственной неповторимости».
Аморет откинула голову и звонко рассмеялась.
— О Майлз, ты даже вообразить себе не можешь, как здесь все иначе. Как мне хорошо с тобой! Я никогда не вернусь к ним!
Майлз, приподняв бровь, изучающе посмотрел на Аморет.
— Вот! — воскликнул он. — Именно этого-то я и хотел! Не двигайся! — И он приступил к работе, рисуя уверенно и энергично, прекрасно зная, что ему нужно и как достичь должного результата. Он сказал, что картина будет воплощать неуловимую вечную тайну женственности, поэтому важно подметить все самые важные ее элементы и обязательно передать их на холсте.
В правой руке Аморет держала зеркальце. Розы обвивали его рамочку и рукоятку. Посмотревшись в него, она увидела не свое лицо, а лицо Майлза… Рамочка оказалась пустой.
— Майлз! — вскричала она, поворачивая зеркальце и так и этак, пытаясь увидеть в нем свое отражение. — Зеркальце разбито! Я вижу в нем тебя, а не себя!
Майлз смешивал краски. Он не двинулся с места, чтобы взять зеркальце; даже не взглянул на нее… лишь улыбнулся.
— Ну и что? Какая разница? — весело спросил он.
Аморет нахмурилась, в этот момент что-то внутри у нее екнуло, породив чувство страха. Как это — какая разница? Очень даже большая!
— Я буду писать твое лицо, глядя через рамку зеркальца, — проговорил Майлз, и Аморет облегченно вздохнула.
— Ох! Ты ведь с самого начала намеревался так поступить, верно?
— Конечно. У меня не бывает ничего случайного, и тебе это прекрасно известно.
По-прежнему он был тем единственным, что осталось у нее в жизни. И ей придется стать его узницей.
А возможно ли, чтобы Майлз, при встрече с которым она безумно радовалась и из-за которого рассталась буквально со всем, чем обладала в жизни, стал ее тюремщиком? Ведь, похоже, он не хотел этого и никогда не просил ее об этом. Она сама пришла к нему, убежав от всех остальных. И теперь не могла возвратиться, ибо больше не в состоянии покинуть его. И вдруг Аморет неожиданно для себя осознала, что теперь стала гораздо беспомощнее и находилась в более цепкой ловушке, чем когда-либо прежде.
Итак… кто же виноват в этом?
Она входила в какую-то неведомую спираль, у которой не было ни начала ни конца.
Аморет продолжала пристально смотреть сквозь пустую рамочку зеркальца, не видя перед собой ничего, кроме его лица; так и всматривалась в него до тех пор, пока не смогла больше вынести этого и швырнула зеркальце через комнату. К ее ужасу и изумлению, оно разбилось вдребезги. Выходит, зеркальце все-таки существовало, какое-то зеркало-фокус, при помощи которого Майлз обманул ее.
Она резко вскочила на ноги.
— Майлз! Что ты делаешь со мной?!
Слепой музыкант продолжал играть, а Майлз — рисовать. Медленно текло время; казалось, ему нет конца. Аморет, чувствуя, что ее бросили и предали, схватилась за голову и застонала. Майлз с тревогой на лице отшвырнул кисть и бросился к ней. Он осторожно снял с ее головы украшение, отложил его в сторону и поднял Аморет на руки. Она в отчаянии прижалась к нему.
— Зачем ты это сделал, Майлз? Зачем?
— Зачем я сделал что?
— Зеркальце… Ты сказал, что я вижу тебя потому, что в нем нет стекла. Но в нем было стекло! Было! Выходит, и ты меня обманул! И ты меня бросил! Оставил меня совсем одну! Ты знал, как я испугалась, но тем не менее продолжал рисовать. О Майлз… Ты тоже не любишь меня!
— Что ты, Аморет! Ну конечно же, я люблю тебя! Просто ты чего-то испугалась. Так чего же? Ведь не меня! Ты не могла меня испугаться!
Аморет мягко высвободилась из его объятий и медленно отвернулась. Лицо ее выражало глубокую печаль.
— Может быть, и тебя, Майлз. Может, я все время боялась тебя. Просто никто из нас не задумывался над этим, верно? — Она быстро взглянула на него, приподняв брови, и на какой-то миг на ее лицо вновь вернулось выражение веселого кокетства. Но только на миг. Аморет опять вздохнула и покачала головой. — Каждый день становится для меня все непонятнее и загадочнее. — Тут ее обуял внезапный гнев, и она пнула ногой музыканта, сидящего на корточках. — Ты не можешь сделать так, чтобы он перестал шуметь?!
Майлз похлопал музыканта по плечу. Тот послушно встал и побрел прочь из комнаты.
Аморет несколько мгновений, не отрываясь, смотрела в окно, а потом обернулась и с упреком обратилась к Майлзу:
— Почему ты вдруг решил написать мой портрет?
Он медленно убрал кисти и с удивлением взглянул на нее.
— Зачем… не знаю. Ты очень красива. Я подумал о том, как хорошо было бы запечатлеть такую неповторимую красоту.
— Запечатлеть, чтобы она осталась, когда я уйду?
— Куда уйдешь? — тихо спросил он, продолжая убирать кисти, но больше не глядя на нее.
Она подбежала к нему и, тяжело дыша, остановилась напротив.
— Когда я умру!
— Не говори так, Аморет. Не надо, — произнес он, качая головой.
— Ведь ты ожидаешь моей смерти, не так ли? Майлз, только, пожалуйста, не лги мне! Ведь именно поэтому ты захотел написать мой портрет?!
Майлз вновь покачал головой и очень серьезно посмотрел на Аморет, но не промолвил ни слова. Она вышла из комнаты и отправилась бесцельно блуждать по огромным апартаментам, натыкаясь на комнаты, в которых еще ни разу не была.
«Он ожидает моей смерти. У него есть какое-то предчувствие. У меня — тоже.
Выходит, все предопределено заранее, где-то и кем-то. И ни я, ни Майлз ничего не можем с этим поделать. По крайней мере они не смогут задавать мне вопросы или раскрыть мой секрет. Куда бы я ни попала в будущем, я долго пробуду там. Я не стану спешить. И я готова ко всему. Я буду готова, когда они призовут меня».
