Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (книги полностью бесплатно .TXT) 📗
— Быть не может! — воскликнул изумленный Казанова. Но в это время вошел сам Бальзамо и подал Казанове его подлинное письмо. Тогда Казанова сказал ему, что его искусство изумительно, что если употреблять его в дело, не уклоняясь от стези закона, то можно извлечь из него немалую пользу, но что, с другой стороны, если поддаться искушению, то такое искусство легко может довести его обладателя и до виселицы.
Интересная парочка выбыла из Э на другой день. «Я расскажу в своем месте, — заканчивает Казанова, — где и как встретил я через десять лет этого же человека под именем Пеллегрини вместе с доброю Серафимою, его женою и преданною соучастницею». Но Казанова прерывает свои записки гораздо ранее этой встречи, и мы не можем сказать, при каких обстоятельствах эта встреча произошла.
Мы привели это место из Записок Казановы потому, что оно любопытно как свидетельство очевидца, встретившегося со знаменитым кудесником в самой ранней его молодости, перед началом или в самом начале его карьеры. Калиостро, можно сказать, выдается целою головою над сонмом других авантюристов-шарлатанов, удручавших европейское общество в течение XVIII столетия. Перед ним пасует даже знаменитый граф Сен-Жермен, который берет некоторый верх разве только в размерах таинственности, которою ему удалось окутать свою личность. Редко человеку незнатного, даже темного происхождения приходилось с таким изумительным успехом выдвинуться вперед, создав себе такую громкую славу, так очаровать своею личностью современников, как это удалось Калиостро. Правда, он лучше, чем кто-либо другой, сумел попасть в тон своему суеверному времени.
Что можем мы сообщить о происхождении и первых годах жизни Калиостро? Ровнехонько ничего достоверного! Когда он в конце жизни попал в когти римской инквизиции, она таки добилась полнейшей правды. Она все узнала, кто он, откуда, как жил, что и когда творил. Все эти данные, может быть, и доныне хранятся в бездонных архивах Ватикана, а может быть, и уничтожены. Правда, какому-то монаху, современнику Калиостро, удалось кое-что урвать из этих материалов, собранных инквизициею; он составил по этим материалам книжечку, и она считается единственным источником достоверных сведений о первой половине жизни великого шарлатана. Другой источник по этой части исходит уже от самого Калиостро. Здесь невольно приходит в голову одно сопоставление. Про Казанову, с приключениями которого мы только что покончили, все исследователи единогласно свидетельствуют, что он человек правдивый и намеренно никогда не лжет; про Калиостро было бы чересчур смело утверждать то же самое; наоборот, все, что он пишет о себе, наверное сочинено. Но тем не менее мы начнем его биографию, руководясь его собственною запискою; он составил эту записку в виде оправдательного документа, когда его притянули по известнейшему делу об ожерелье, проданном королеве Марии-Антуанетте. Пусть эти сведения ложны, но они все же любопытны для нас, потому что характеризуют личность. Ведь любопытно знать, как и что именно сочиняет о себе человек.
«Ни место моего рождения, ни родители мои мне неизвестны», — так начинает Калиостро свою автобиографию. Далее он подпускает тонкий намек, что, мол, «различные обстоятельства моей жизни родили во мне сомнения и догадки», но сколь он ни вникал в дело, добился только того вывода, что приобрел о своем происхождении самое высокое мнение, но весьма неопределенное. Затем, как водится, он обращается к первым воспоминаниям своего детства. Он помнит себя… в Медине, в Аравии. Он жил в «чертогах» какого-то муфти Ялахаима; самого же его звали в то время Ахаратом. В этих чертогах муфти к младенцу Ахарату было приставлено четверо телохранителей. Старший из них был почтеннейший старец 60 лет, по имени Альтотас. Это и был наставник чудесного младенца. Он изредка, но весьма малыми порциями сообщал кое-что нашему герою о его происхождении, открывая ему лишь краешек той таинственной завесы, которою судьбе угодно было закрыть это происхождение. Эта-то таинственность и дала Калиостро повод составить необычайные понятия о его роде и племени, и на публику, зачитывавшуюся его откровениями, она тоже, конечно, производила впечатление тайны. Великий Альтотас сообщил младенцу, что он осиротел на третьем месяце жизни; родители же его были христиане благородного происхождения; но об их имени, о месте рождения Альтотас, видимо, боялся и заикнуться Калиостро. Как водится, однако, у воспитателя вырывались иногда «неосторожные» слова; из этих драгоценных словечек Калиостро должен был заключить, что он родился на острове Мальте. Кроме Альтотаса около Калиостро всегда безотлучно состояли еще трое служителей, из которых один, его камердинер или дядька, был белый, а двое других — черные, должно полагать, негра или арабы.
Альтотас был воспитателем и духовным отцом этого чада, осуществившего собою впоследствии как бы своего рода идеал и мечту самого отъявленного шарлатанства. Он тщательно развивал врожденный ум и способности вверенного ему таинственными родителями младенца. По словам Калиостро, Альтотас имел глубокие познания решительно по всем областям человеческого ведения, начиная от самых отвлеченнейших и кончая такими, которые служат лишь забавою. Калиостро особенно налегал на физику, ботанику и медицину; впоследствии, в самый разгар его шарлатанской карьеры, он выдавал себя за врача, постигшего все тайны восточной медицины. Сверх того Альтотас неустанно поучал питомца о необходимости твердой веры, любви к ближнему и почитанию веры и законов тех стран, где судьба заставит его жить. Это напоминание о глубоком почитании чужих законов, внедренном с детства, было, конечно, не излишне в устах человека, которого засадили в Бастилию.
Оба они, Альтотас и младенец Ахарат, носили мусульманскую одежду и по наружности исповедовали веру Магометову, но «истинная вера была запечатлена в сердцах наших». Сам муфти Ялахаим нередко видался с младенцем, обходился с ним милостиво и выказывал большое уважение к Альтотасу. От того же Альтотаса Калиостро выучился и большей части восточных языков. В своих беседах с питомцем наставник очень часто возвращался к Египту, рассказывал о его пирамидах и глубоких пещерах, в которых скрыто драгоценное золото древнеегипетской мудрости. И это словечко об египетской мудрости тоже закинуто было недаром: Калиостро долго и весьма успешно выдавал себя за великого кофта, главу какого-то, кажется, им самим и придуманного египетского масонства.
Между тем младенец достиг двенадцатилетнего возраста. Им вдруг начала овладевать страстная охота путешествовать, видеть все те чудеса, о которых повествовал ему Альтотас. Тогда наставник возвестил ему, что настало время покинуть Медину и гостеприимный кров муфти Ялахаима и начать странствовать; он словно угадал волновавшую питомца страсть. Приготовились в путь и скоро распростились с муфти. Из Медины прежде всего прибыли в Мекку и направились прямо во дворец шерифа. Здесь начали с того, что переодели отрока в одежды, несравненно великолепнейшие тех, какие он носил раньше. На третий день пребывания в Мекке Альтотас представил отрока шерифу, который оказал ему нежнейшие ласки. «При взгляде на этого властителя, — пишет Калиостро, — несказанное смятение овладело всеми моими чувствами; глаза мои наполнились благодатными слезами. Я ясно видел те усилия, какие он должен был над собою делать, чтобы удержать слезы. Об этой минуте я никогда не мог вспомнить без сладчайшего душевного умиления». Калиостро ничего не говорит прямо, да это было бы и нехорошо — рассеялась бы вся дымка тайны; он только старается навести читателя на соображение, не был ли сей меккский шериф виновником дней его?.. Он говорит, что любовь к нему шерифа со дня на день возрастала; взглянув на него нечаянно, он постоянно убеждался в том, что шериф упорно и с нежностью смотрит на него, а потом воздымает глаза к небу, и его лицо выражает скорбь и умиление; младенец со смущением отвращал лицо и терзался любопытством. Альтотаса он не смел расспрашивать; тот со строгостью обрывал всякие даже отдаленные вопросы. Пытался мальчик повыведать что-нибудь от приставленного к нему чернокожего служителя; но тот молчал, как чугунная тумба. Но однажды Калиостро пристал к нему неотступно; тогда араб наконец разомкнул уста, но изрек, однако, не Бог весть как много; он сказал только, что если мальчик когда-нибудь покинет Мекку, то ему будет худо, а больше всего должен он опасаться города Трапезунда.
