Я буду любить тебя... - Джонстон Мэри (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Не знаю, зачем я потратил время и силы на то, чтобы привязать лодку к опущенной в воду ветке явора. Я не рассчитывал возвратиться к этому двору, не думал, что когда-либо опять возьму в руки весло и вообще увижу реку, которую деревья и туман скрыли от меня, едва только я углубился в лес.
Глава XXXIX
В которой мы слушаем песню
Когда туман рассеялся, воздух прогрелся, а солнце засияло так весело, словно на дворе был май. Кругом цвели лесные цветы, там и сям распускающиеся на деревьях листья образовывали нежно-зеленые узоры на фоне ярко-голубого неба. Ветра не было; везде царили теплая, пахнущая цветами тишь, омытая росой свежесть, безмятежный покой.
Час за часом я медленно шел по лесу, время от времени останавливаясь, чтобы посмотреть по сторонам. То были бессмысленные блуждания, хождение по пустыне без путеводной звезды. Место, которое я искал, могло находиться на востоке, а могло — на западе. В огромном густом лесу я мог пройти мимо него. Но я не верил, что прошел мимо. Конечно, я бы почувствовал, что оно рядом; наверняка голос, который жил только в моем сердце, подсказал бы мне, что нужно остановиться.
Рядом со свежесрубленным деревом, на поляне, усеянной мелкими белыми цветами, я набрел на мертвые тела мужчины и мальчика, до того изрубленные, настолько лишенные человеческого облика, что при взгляде на них в жилах моих застыла кровь, а на душе сделалось непереносимо тошно. За поляной виднелась вырубка, в середине которой чернели обугленные стены того, что раньше было домом. Я прошел но свежевспаханной земле и вместе с солнечными лучами заглянул внутрь хижины. На полу лежала мертвая женщина, ее вытянутая рука сжимала ножку колыбели. Я вошел в комнату, заглянул в колыбель и увидел, что индейцы не пощадили младенца. Взяв маленькое восковое тельце с пятном невинной крови на груди, я положил его на руки матери и пошел дальше, оставив позади залитый солнцем порог и землю, готовую к севу. Передо мной пролетел белый мотылек — первый в этом году, а затем исчез из виду в зеленой дымке распускающихся деревьев.
Солнце между тем поднималось все выше в яркой голубизне небес. В лесу не осталось никакой тени, кроме тех мест, где росли сосны и кедры. Ничто: ни салатовая зелень раскрывающихся листочков, ни сплетение алых кленов, ни голые ветви деревьев, которые должны были распуститься позднее, не задерживало солнечных лучей. Они лились сквозь верхушки деревьев и согревали прошлогодние листья и зеленый мох, и нежные лесные цветы. Пели птицы, тявкала лиса. Все, все было пронизано светом, весельем и теплом; в деревьях струился сок, через несколько дней настанет лучшая пора весны. О, если б я мог проехать с нею домой по зачарованному весеннему лесу под лучами солнца, под пение птиц!.. Несколько счастливых миль до Уэйнока, аромат сассафрасов в лесу — и наш дом, украшенный и освещенный факелами. В камине пылает огонь, на столе стоит вино… радушное лицо Дикона и его рука на уздечке Черного Ламораля; и, быть может, преподобный Джереми Спэрроу с его большим сердцем и добрыми глазами; ее рука в моей, ее голова на моей груди…
Чудесное видение исчезло. Никогда, никогда мне не изведать такого возвращения домой, такого сердечного, такого драгоценного, такого сладостного. Мужчины, которые были моими друзьями, и женщина, которую я любил, ушли в далекий край, откуда нет возврата. Этот мир больше не был их домом. Они переступили порог, а я остался. Дверь затворилась, и снаружи остались ночь и я.
Когда видение растаяло, я внезапно почувствовал, что кроме меня в лесу есть кто-то еще. Я резко обернулся и увидел, что неподалеку от меня идет индеец. Он шагал в такт моим шагам, но нас разделяла полоска земли, коричневые стволы деревьев и опущенные книзу ветви. На мгновение мне показалось, что это бестелесный дух; затем я остановился, ожидая, что он заговорит со мной или подойдет ближе. Когда я только что заметил его бронзовую фигуру, пальцы мои сжали рукоять шпаги, но когда я разглядел, кто это, то тотчас опустил руку. Он тоже остановился, но не сделал попытки заговорить. Положа руку на свой лук, он неподвижно ждал, освещенный теплыми лучами солнца. Прошла минута или немного более, потом, глядя на него, я продолжил путь.
Как только тронулся я, тронулся и он, не заговаривая со мною, не делая мне никаких знаков и не сокращая расстояния между нами, двигаясь, как двигался я сквозь свет и тень, сквозь тишь и тепло весеннего леса. Какое-то время я шел, глядя на него, но вскоре отвел взгляд и снова погрузился в свои грезы. Зачем гадать, для чего он идет рядом со мною, ставшим теперь смертным врагом народа, к которому он возвратился.
От реки и явора, к которому я привязал свою лодку, я пошел на север, в сторону Паманки; от вырубки, где стояли развалины хижины и лежали мертвые тела, повернул на восток. Теперь в своих безнадежных блужданиях я хотел было вновь направиться на север, но индеец, ставший моим спутником, вдруг остановился и показал пальцем на восток. Я посмотрел на него и подумал, что он, быть может, знает о каком-то отряде индейцев между нами и Паманкой и хочет спасти меня от них. Мною владело безразличие, и я покорно пошел туда, куда указывал он.
Так, молча, чужие друг другу, разделенные полосой земли шириною в две длины копья, мы продолжали идти, пока не подошли к тихому ручью, текущему меж низких темных берегов. И снова мне захотелось повернуть на север, но сын Паухатана прошел вперед и обратил лицо в ту сторону, куда тек ручей — к реке, которую я покинул.
В течение минуты я пытался думать, но мне это не удавалось, потому что в моих ушах звучало пение птиц в Уэйноке; потом, отказавшись от бесплодных попыток, я последовал за ним.
Не знаю, как долго я шел, предаваясь сладким грезам о былом; но когда я вернулся к настоящему и его боль снова сжала мне сердце, в лесу стало темнее, холоднее и тише. Беззвучно бегущий ручей больше не блестел, лучи солнца более не достигали земли; она была темной, гладкой и голой: ни травинки, ни цветочка; вокруг стояли только бесчисленные стволы деревьев, прямые и высокие. Коричневые ветви и голубое небо над головой уступили место глубокой и темной зелени, густо переплетенной и не пропускающей лучи солнца, словно плотный гробовой покров. Я остановился, посмотрел по сторонам и узнал это место.
Меня, чье сердце отныне населяли призраки, этот зловещий лес с его неестественной тишиной и отсутствием света не пугал ничуть. Весь день я искал ее изуродованное тело, искал и жаждал наконец найти, упасть подле него на колени, прижать его к груди. Там, пусть там даже красиво и солнечно, там будет мой «лес с привидениями». Что же до этой сосновой рощи, то царящие в ней мрак и неподвижность были созвучны моему настроению. Этот холодный печальный свет, эта гробовая тишина, эти ряды сосен куда больше соответствовали ему, чем глумливый блеск солнца. Этот зачарованный лес как нельзя более подходил для мыслей о бренности жизни, едва ли стоящей всех наших усилий, даваемой человеку, хотя он ее не просил, проводимой в тревогах, борьбе, страданиях и бесплодных желаниях. И прервать то ее совсем просто, так просто, что непонятно, почему я до сих пор живу.
Я взглянул на призрачный лес, на темные воды ручья и на свою руку на рукояти шпаги, которую я наполовину вытащил из ножен. Я не жалел о жизни, что пульсировала в этой руке. С какой же стати я должен стоять, будто солдат, оставленный охранять то, что беречь не стоит, видящий, как идут к родным очагам его товарищи, и слышащий, как и его зовут из далекого дома?
Я почти полностью достал шпагу из ножен, и тут вдруг увидел нарисованную моим воображением картину в истинном свете: я и в самом деле был солдат, и не хотел быть ни трусом, ни дезертиром. Мой клинок с лязгом опустился обратно в ножны, и я, расправив плечи, пошел дальше вдоль медленно текущего ручья все глубже и глубже в населенный призраками лес.
Немного позже я посмотрел в сторону индейца, который все это время шел по лесу в ногу со мной. Его больше не было рядом; кроме меня в сумрачном лесу, похоже, не было ни одного живого существа. Я поглядел направо, налево и увидел лишь прямые, высокие сосны и землю, устланную палой хвоей. Я не смог бы сказать, когда индеец оставил меня. Возможно, он ушел, когда мы только что ступили под полог сосен: тогда я был погружен в свои грезы и не смотрел в его сторону.
