Мышиное счастье - Родионов Станислав Васильевич (читать книги онлайн регистрации .txt) 📗
Принято говорить о силе слов, которые способны убить и способны воскресить. А цифры? Они могут хлестнуть по нервам не хуже слов. Ну хотя бы эти…
Если каждая наша семья выбросит в день сто граммов хлеба — по кусочку, значит, — то для получения этого всего выброшенного хлеба нужно распахать, миллион триста тысяч гектаров земли.
После директорского кабинета Рябинин бродил по коридорам административного этажа, раздумывая, что же делать дальше…
Вроде бы всё ясно и осталось только решить, есть ли в действиях Юрия Никифоровича и Башаева состав преступления. Если они выбросили только одну машину хлеба. А если не одну? Наверняка не одну — сами признаю?тся. Тогда нужно их считать, эти выброшенные машины; тогда он вышел на след тяжкого преступления. Да ещё какой-то вредитель.
Рябинин усмехнулся — показать бы это следствие в кино. Ни убийцы, ни оружия, ни трупа, ни погони… Вместо них буханки хлеба, тесто, агрегаты; а потом будут экспертизы, ревизии, бухгалтерские документы… И смотреть бы не стали, ибо зритель приучен к однозначному преступнику, страшному и противному, как семь смертных грехов.
Преступников делил он на три вида.
Первые, самые многочисленные, были глубоко аморальными личностями, которые долго шли к естественному концу — нарушению закона, — преступники в истинном понятии этого слова.
Вторые, как бы случайные преступники, встречались значительно реже: неосторожность, мимолётная вспышка гнева, наезды, превышение необходимой обороны…
И совсем уж редко вступали в противоречие с законом те незаурядные личности, которые не нарушали мораль, а не укладывались в её рамки — может быть, два-три дела он провёл за все годы работы.
Рябинин и раньше знал об уязвимости своей самодельной классификации, но теперь вдруг обнаружил, что тот преступник, который жёг и выбрасывал хлеб, не ложится ни в один из её видов. Правда, водитель Башаев был человеком аморальным, но ведь не он же главный преступник.
Рябинин остановился у двери с табличкой «технолог» — надо допросить её и механика…
Она испугалась, будто следователь пришёл её арестовать. Глаза смотрели с молчаливым упрёком, колобковые щёки задрожали, а руки начали суетиться по столу, по разложенным бумагам. Увидев бланк протокола допроса, она почти вскрикнула:
— А при чём тут я?
— Всех буду допрашивать…
— Господи…
После анкетных вопросов она вроде бы успокоилась. Видимо, успокаивал и уютный кабинетик, какими кажутся все маленькие комнаты, да ещё горячие батареи, да скраденный гул агрегатов, да хлебный запах, пропитавший тут вроде бы каждую стенку… И Рябинин разомлел. Или на этом заводе всё успокаивает и всё убаюкивает?
— Анна Евгеньевна, что вы скажете о том вредителе?
— Ничего не скажу, — мгновенно ответила она.
— Почему? Не хотите?
— Да не видела я никакого вредителя.
— А механик вот говорит…
— Вот пусть и скажет, где он его видел.
— Но ведь он приводит факты.
— На каждом большом предприятии такие факты случаются.
— Значит, во вредительство вы не верите…
Рябинин записал в протокол. Она по-заячьи скосила глаза на жидкие строчки.
— Анна Евгеньевна, а хлеб часто горит?
— Бывает, — нехотя выдавила она.
— Сколько вы знаете случаев?
— Я не считала.
— В каких документах это отражается?
— Не знаю.
Их разделял лишь стол, но ему казалось, что они стоят на разных льдинах и полынья меж ними всё растёт и растёт. Он понимал эту округлую женщину — сор из избы. Технолог, ответственное лицо, свой завод, ей работать с людьми… Взять да и выложить следователю — и про этих людей, и про завод, и про начальство, и в конечном счёте про себя? Нужно мужество. Ну, хотя бы сила характера. Он её понимал. Вот только кто его поймёт?
— Странно… Вы же, как технолог, отвечаете за качество хлеба.
— Да, за негорелый.
— А за горелый?
— Кто жжёт, тот пусть и отвечает.
— А кто жжёт?
— Знаете же, кто. Механизмы.
— Вы так говорите, будто вас это совершенно не касается.
— За механизмы отвечает механик.
— А вы, значит, ни при чём? — разозлился Рябинин.
Она поправила волосы, бросила руки на колени и глянула на следователя; словно его тут не было, а вот влетел через форточку, как Карлсон с крыши. Они тихо смотрели друг на друга: она изумлённо, он — зло. Но злость ему не помощница.
— Анна Евгеньевна, когда горел хлеб, директор был на заводе?
— Все были на заводе…
— Кроме механика, разумеется?
— И механик был.
— Ну, а почему всё-таки горелый хлеб не перерабатывали?
— Нет у нас для этого возможностей, дефицит рабочих…
Рябинин писал протокол так, словно ему что-то мешало. Он вскидывал голову и смотрел на технолога — что она утаила? Чего он не понял? Отдалённое беспокойство, такое отдалённое, что он никак не мог высветить его в своём сознании, пришло внезапно, и он уж знал — надолго. Что-то она сказала очень важное…
— Говорила я Юре, что беды не миновать, — вздохнула она, словно забыв про следователя.
— Какому Юре?
— Директору.
— Юре?
— Ох, извините… Он мой муж.
Есть такое изречение, которое стало чуть не пословицей: «Понять — значит простить». Оно не для следователя. Понять — да, но простить…
Техника, нет рабочих, нет запасных частей, меняется напряжение… Я пойму их. Но как можно простить русского человека, выросшего на хлебе, как простить того, в генах которого вкус этого хлеба, может быть, отложил свой невидимый виток?
Понять — значит простить. Нет, понять и наказать.
Рябинин намеревался допросить механика, но Петельников уговорил прерваться на обед, благо машина у них была. По дороге выяснилось, что инспектор уже наелся калачей и напился чаю. А потом, подъезжая к прокуратуре, он прямо сказал, что убывает в райотдел заниматься своими делами. Разгорячённые спором и окроплённые дождём — намочил, пока садились в машину и пока выходили, — шумно ввалились они в рябининский кабинетик.
— Только время зря убили, — бросил Петельников, стаскивая плащ.
— Почему зря?
— Нет же состава преступления?
— Погубили машину хлеба — и нет состава?
— А какой? Кражи нет.
— Надо подумать. Халатность, порча государственного имущества, злоупотребление служебным положением…
— Сергей, да тонна хлеба, тысяча килограммов, по четырнадцать копеек, стоит сто сорок рублей… Посадишь двоих человек на скамью подсудимых за сто сорок рублей? Не за кражу!
— Хлеб нельзя оценивать деньгами.
— Почему же?
— Потому что хлеб.
Петельников усмехнулся этому необъясняющему объяснению и подсел к паровой батарее ловить слабое тепло.
— Сергей, у тебя к хлебу религиозное отношение. Человек тысячелетиями зависел от хлеба, и эта зависимость отложилась у него в генах. Вот и молится.
Рябинин не умел спорить об очевидном — у него не находилось ни слов, ни пылу. Известную мысль о том, что в спорах рождается истина, наверняка придумал ироничный человек; все споры, в которых беспрерывно кипел Рябинин, рождали только новые загадки для новых споров. Но хлеб не имел никаких загадок — человечество за тысячи лет все их разгадало, и он стал простым и необходимым, как правда.
— Хлеб, Вадим, — богатство страны, — вяло сказал Рябинин.
— А молоко, сталь, сливочное масло, нефть?..
— Почему уборку зовут «битвой за хлеб»?
— А качать нефть в Сибири или строить там железную дорогу легче?
— Почему гостей встречают хлебом?
— Не поллитрой же встречать, — усмехнулся Петельников, как-то сразу понизив накал взаимных вопросов.
Рябинин протирал очки, которые, казалось, набухли водой ещё со вчерашнего дня. У него появилось смешное желание просушить очки на паровой батарее. Но там грелся инспектор.
