Царское дело - Булыга Сергей Алексеевич (читать лучшие читаемые книги TXT) 📗
– Годится.
И начал есть – не спеша. Маркел тоже – ложка в ложку. Так они ели достаточно долго, съели уже больше половины, когда дядя Трофим наконец остановился, утер ладонью губы и сказал:
– Ядреная.
И только теперь уже велел налить. Маркел налил из бутыли своего, вчерашнего. Дядя Трофим взял шкалик, поднял его, покосился на образа, левой рукой перекрестился (потому что в правой держал шкалик) и сказал:
– Земля ему пухом. Пока что.
И они выпили. Дядя Трофим опять утерся, посмотрел на Маркела – и вдруг усмехнулся и сказал:
– Что, Маркелка, глазки выпучил? Оттого, что они все передо мной вот так?! – И он показал рукой, как вьется дым.
Маркел молчал.
– А что, – продолжал дядя Трофим, – ты думал, что если я с тобой вот так запросто сижу и хлебное вино хлещу, то я со всеми такой? Или что я им и тебе ровня?! А? Отвечай!
И он аж покраснел лицом! А Маркел по-прежнему молчал и только вот так – непонятно, как – сделал бровями. Дядя Трофим рассмеялся. А отсмеявшись, продолжал – и уже опять сердито:
– А я какая вам ровня? Вы кто?! А я стряпчий, Маркелка, слышишь?! Стряп-чий! Стряпчий я! Разбойного приказа! Не Сытного, не Дровяного, не Царицына и даже не Аптекарского, а… – и замолчал.
– Разбойного! – сказал Маркел.
– Разбойного, – кивнул дядя Трофим. И еще раз повторил: – Стряпчий. Разбойного! А выше стряпчего кто? Стольник! А выше стольника только окольничий! А так как у нас в приказе стольников нет, то я после князя Семена второй человек! А князь Семен сидит в Думе. На нижней лавке, правда, потому что еще молод, а как царь пожалует ему боярина, так он пересядет на верхнюю. А мне выхлопочет стольника! А то я и сам выхлопочу. Есть за что! И еще как! Вот как сегодня я…
Но тут дядя Трофим вдруг резко замолчал и стал смотреть в стол. Маркел потянулся к бутыли.
– Нет! – строго сказал дядя Трофим. – Не тот сегодня день! А вот! – и тут он сделал вид, будто смеется, и также будто весело продолжил: – Ты, я видел, удивлялся, как все тут мне несут все, что я ни потребую. А как им еще быть? Весь этот угол княжеских хором – мой собственный, я его у князя выкупил. Это теперь мое жилье, и я его сдаю внаем, недорого. Ну, и… – Тут он улыбнулся. – Ну, и еще беру харчами. А сколько мне надо харчей? Вот они и несут и еще спасибо говорят. Мои приживальцы! Га! – и показал еще налить.
Маркел налил. Дядя Трофим начал пить. Но не допил, поморщился, отставил шкалик, еще сильней поморщился и вдруг сказал:
– А лопаря кто-то убил! Да только что теперь кому этот лопарь, если самого царя… – Но сразу же поправился: – Если государь усоп! Кому теперь до лопаря?
И посмотрел на Маркела. Маркел молчал. Дядя Трофим усмехнулся, сказал:
– Это хорошо, что ты молчишь. Болтунов не люблю! Я бы, если б был царем, указ издал бы: всем болтунам резать язык. Хотя, – тут же прибавил он, – если все будут молчать, как мы тогда свое дело будем делать?
Маркел спросил:
– А тот строгий человек в красной рубахе, который в застенке при инструментах сидел, это кто?
– Это Ефрем-палач, – сказал дядя Трофим. – Эту рубаху ему сам покойный царь пожаловал. За службу! И он только в ней теперь ходит. Какой бы ни был мороз, а он везде в ней. Ну, иногда полушубок на плечи накинет, но не застегнутый, чтобы рубаху было видно. Царь раньше любил говорить: «Эх, Ефрем, Ефремушка, мне тебя Бог дал. Без тебя я кем бы был? Безруким!» Вот как покойный государь, бывало, говаривал. А сегодня я смотрю: а он лежит на спине, ноги разутые, в чулках, а Федоска, его поп крестовый, его вот так за волосы держит, ножиком их перепиливает и приговаривает: «Нарекается Ионою». А у государя глаз уже стеклянный, государь уже почил! Федоска его неживого постриг, и это великий грех!
– Ты это сам видел? – спросил Маркел.
– А что, – злобно сказал дядя Трофим, – ты что, хочешь сказать, что я брешу?!
– Нет, почему…
– Тогда молчи!
Маркел сжал губы. Дядя Трофим посмотрел на бутыль. Маркел еще налил. Но дядя Трофим пить не стал, а только взял пирог, отломил от него ухо и начал мять его в пальцах. После опять заговорил:
– Да, это было так: государь лежал возле постели на спине, руки раскинувши, в халате, халат златотканый, а чулки простые. И Федоска-поп над ним и что-то шепчет. А остальные все у стенки жмутся. Я сразу к царю, склонился… И, слышу, Бельский зашипел: «Куда, пес?! Уберите его!» И эти сразу ко мне, за ворот хвать – и оттаскивать. А Бельский: «Что ты нюхаешь?!» А я молчу. Я же понимаю, чего ему хочется: чтобы я что-то ответил. А я молчу, как пень! Меня под локти и к двери, и в дверь, и еще в спину, и еще, и я уже мордой в пол!.. Ну, не совсем, не в пол. Степан мне руку подал, поддержал, Степан был рядом. А эти сзади: «Вон его! Вон! Вон!» И мы ушли.
Только после этого дядя Трофим взял шкалик, посмотрел на иконы и выпил. Маркел молчал. Дядя Трофим утерся и сказал:
– Вот так великий государь преставился. Как пес! Хуже лопаря валялся. Лопарь же у чужих, а он у себя дома.
Тут дядя Трофим опять насторожился, долго слушал, потом улыбнулся и сказал:
– Мышь. Слава Тебе, Господи, что мышь. А то…
И махнул рукой. И показал еще налить. Когда они выпили, дядя Трофим начал закусывать. Маркел спросил:
– А кто такой Степан?
– Степан! – передразнил дядя Трофим. И повторил: – Степан! – И уже просто сердито продолжил: – Какой он тебе Степан? Это он мне Степан, а тебе Степан Варфоломеевич. Сотник он первой дворцовой сотни, вот кто. И не кривись, что сотник! Я же говорю: дворцовый он! Первой стрелецкой сотни сотник, белохребетников, как мы их называем за их кафтаны белые, понятно? Белохребетники – это ого! И у Степана еще посох, который только начальным головам полагается. Да только он повыше их всех будет! Его даже сам Фома Сазонов, начальный голова первого стрелецкого Стремянного полка, всегда с поклоном встречает и о здоровье спрашивает. Вот! Его и бояре опасаются, особенно кто помоложе. А ты: Степа-ан! Попридержи язык, Маркел, когда в другой раз с ним встретишься! Видал, как нас пропустили в палату, куда не всех бояр впускали? А нас с ним сразу! Степан только руку поднял! А я только овчинку показал!
– Овчинку? – сразу же спросил Маркел. – Какую?
– Обыкновенную! – сердито ответил дядя Трофим. – Будешь хорошо служить, и у тебя такая будет. Или мою тебе передадут…
Эти последние слова дядя Трофим проговорил медленно, врастяжку и опять прислушался. А после поднял палец и сказал:
– О! – со значением.
Теперь и Маркел ясно слышал, что кто-то негромко стучит по доске. Но где стучит, непонятно. Так, где-то в глубине хором.
– О! – еще сильнее улыбаясь, повторил дядя Трофим. – О, вспомнили!
А после встал, поправил на себе шапку, сказал:
– Я скоро приду. А ты сиди здесь и никому не открывай. А если все равно войдут, то ничего не отвечай, о чем бы у тебя ни спрашивали. Ну да я быстро. Не скучай!
И он развернулся и ушел к себе, в ту дверь возле ковра. Маркел сидел за столом. Было совсем тихо. За окном уже стемнело. Эх, с грустью подумал Маркел, страсти какие: царь преставился, что теперь будет? Или будет так же, как и было? А что, подумал он уже спокойнее, жили же они у себя в Рославле сколько уже лет и про царя не вспоминали, пока в прошлом году не приехал к ним дядя Трофим и не начал допытываться, много ли у них порядка и не ходит ли кто через Астер на ту сторону к Литве и не носит ли туда чего, а после не тащит ли чего обратно тайком от казны? И стал грозить царским гневом! Вот только когда им царь припомнился. А так жили себе, слава Тебе, Господи…
И тут Маркел перекрестился, уже глядя на иконы. Икон у дяди Трофима было много и лампадок было несколько, а правильней, четыре. Маркел встал и подошел к иконам, еще раз перекрестился и прочел (про себя) Отче наш. Это он прочел, глядя на Спаса. Потом, глядя на Богородицу с Чадом, прочел Богородицу. Потом стал смотреть на Николу…
И ничего не читалось. Просто смотрел – и все. Так-же и святой Никола смотрел на него очень внимательно, Маркелу даже казалось, что морщины у Николы на лбу то строго сойдутся, то немного разойдутся. А то опять сойдутся. Это он, наверное, сердится на то, что я из дому убежал, подумал Маркел. Так я, может, еще и вернусь, подумал Маркел дальше. А если даже не вернусь, то буду им помогать, здесь же совсем другая жизнь, в Москве, у них же здесь у всех всего навалом. Это же вон каких пирогов нанесли, каких толстющих, жирных – и это в постный день, а что они в скоромный носят, так пока и не представить! А царь? А что царь! У царя два сына, кого-нибудь да выберут, так что без царя не останемся.
