Ангелы не плачут - Климова Анна (читаем бесплатно книги полностью txt) 📗
«Нет, ты не ошибаешься, девочка, — отвечала надменно старшая медсестра, победно осматривая притихших в сестринской медсестер. — Но это дети от моего законного мужа».
«Ну и флаг вам в руки, — отозвалась Оксанка, как ни в чем не бывало отпивая свой кофе. — Можете начать кричать об этом на всех углах. Лично мне на это совершенно наплевать. Я предпочитаю не встревать в чужие дела. В отличие от вас».
Маргарита Ивановна с тех пор обращалась к ней только на «вы» и явно давала понять, что еще неслабо отыграется за ту проигранную словесную перепалку.
На осторожные опасения Галины на этот счет Оксанка отвечала одно: «Ничего она мне не сделает. Ни мне, ни Беленькому. Было бы хуже, если бы я молча проглотила ее намеки. Тогда она бы решила, что я боюсь. А так мы расставили все точки над «i».
Расставить точки над «i» — любимое выражение подруги. Если она его произносила, тут уж держись: выскажет все! Такое подметит, что не каждый и внимание обратит, не каждый запомнит, да и, подметив, не каждый посмеет произнести вслух. Страх перед занесенным для удара остро отточенным мечом был не так страшен, как произнесенное ею «расставить точки над «i».
Возможно, это и была «броня» Оксанки, за которой она прятала свое сердце.
Глупая, глупая подружка! Она и сама не понимала, что страдала от этого все чаще и чаще. Сторонились ее. Боялись и сторонились. Кому хочется к такой чумной, что не может когда надо язык придержать, в товарищи набиваться? При Оксанке умолкали в ординаторской и сестринской женские пересуды, потому что беззлобное удовольствие от перемывания чужих косточек, которому предавались все медсестры, Оксанка могла превратить в публичное полоскание грязного белья. А не было ничего хуже и непригляднее вытащенного на свет божий чужого грязного белья.
Только она, Галя, и понимала давнюю подругу, защищала ее, если доводилось услышать о ней что-то уж очень нехорошее и несправедливое.
В это время в процедурную вкатили очередного больного. Им оказался Степан. В отличие от других, он улыбался во весь рот, хотя предстоящая ему процедура перевязки нисколько не располагала к улыбкам.
— Ты чего? — улыбнулась она в ответ.
— Так, настроение хорошее, Галина Антоновна, — ответил он, наблюдая за ее приготовлениями.
— Отчего ж у тебя настроение хорошее, а? Я вот тебе его сейчас испорчу. Ты почему санитарку не зовешь, когда надо?
— Да я сам…
— Сам, сам, — передразнила она его. — Вся повязка в сукровице. Опять ударился?
Она уже слышала от санитарок, что этот паренек почти никогда не просил их помочь, когда ему надо было перевернуться или подняться на кровати, чтобы сменить простыни. Но при этом с непривычки и из-за слишком резких движений тревожил раны на своих культях.
— Ну и упрямый же ты, Степан, — посетовала она, осторожно снимая повязки. — Больно?
Он покачал головой, но по лицу было видно, что больно.
— Ну, как там поживает моя бывшая нога? — спросил он, стараясь казаться спокойным, но дрожащий голос выдавал его.
— Гораздо лучше, чем тогда, когда тебя сюда привезли… Потерпи, потерпи, — привычно проговорила Галя из-под маски, как можно осторожнее работая специальным тампоном. — Ты молодец… молодец… Отлично. Отеки проходят, заживление хорошее. У тебя еще две вечерних чистки, а дальше все пойдет как по маслу.
— Знаете, я раньше читал, что когда человек теряет руку или ногу, он продолжает ее чувствовать. Я тоже их чувствовал. Особенно когда просыпаешься, но еще не проснулся до конца, кажется, они на месте. А как шевельнешься, сразу все становится понятно.
— Это проходит. Пока мозг не адаптируется.
— Помню, только сбросило меня с БМП, мне даже как-то смешно стало. Чуть другана своего, что спас меня, не послал свою руку искать. Говорил ему что-то, а самому смеяться хотелось.
— Это последствия травматического шока, — пояснила она, чтобы отвлечь его. — Есть две фазы шока. Эректильная и торпидальная. При эректильной больной может быть подвижен, артериальное давление кратковременно повышено, пульс учащен.
— Как? Эректильная? — переспросив, усмехнулся Степан. — Похоже на эту… эрекцию.
— Господи, вы, мужики, просто неисправимы! — засмеялась Галя.
— Слово похожее, — смущенно оправдывался он.
— А это что такое? — спросила она, заметив под ним краешек бумаги.
— Так, ничего… Вообще-то это я вам хотел отдать.
— Так отдавай.
— Я передумал.
— Ладно, сама заберу. Нечего мне тут стерильность нарушать. Вот новости…
Она вытащила из-под него листок бумаги, вырванный из обыкновенной школьной тетради, и замерла.
На листке шариковой ручкой была нарисована девушка, в которой Галя узнала саму себя, свою улыбку, ямочки на щеках…
— Это ты рисовал? — поинтересовалась она, чуть стягивая маску.
— Вам нравится?
— Ну, на самом деле мои глаза не столь выразительные и чуть раскосые, но в остальном… неплохо.
— И ничего не раскосые! Замечательные глаза.
— Мамочка дорогая! Да ты мне никак комплименты делаешь?
— А что в этом плохого?
— Честно? — склонила она голову.
— Желательно, — преувеличенно горестно вздохнул Степан.
— Совершенно ничего плохого. Рисунок мне очень нравится. — Галя наклонилась и поцеловала его в щеку. — Спасибо.
— Я могу нарисовать еще хоть десять, — с энтузиазмом предложил Степан.
— Ну уж нет! — засмеялась она. — Думаю, этого будет достаточно.
— Но мне не трудно.
— Охотно верю, — согласилась Галя. — Но давай я закончу с тобой, а потом мы как-нибудь поболтаем.
— Обещаете?
— Если будет время.
— Так вы обещаете? — настойчиво спросил он.
— Ты всегда такой неугомонный?
— Почти все время, — усмехнулся он.
Галя натянула маску и принялась обрабатывать остатки его руки.
Он не произнес больше ни слова. Вполне возможно, из-за боли ему трудно было говорить. Она видела это по его потемневшим глазам. Но ни звука, ни стона не сорвалось с его побледневших губ.
Скольких вот таких вот пареньков она перевидала. Некоторые целыми днями только и делали, что потерянно смотрели в потолок. Некоторые были озлоблены. Некоторые постоянно жаловались, требовали внимания. В их душах жило отчаяние, которое можно было понять. Еще вчера здоровые молодые парни вдруг становились беспомощными. Их жизнь и быт теперь зависели от врачей и родных людей. Зависели полностью. А ведь каждый из них тем или иным путем добивался самостоятельности. Они отвоевывали ее у мира взрослых. Новое положение инвалидов психологически отбрасывало их на самое дно социальной лестницы. Отлично осознавая это, многие отчаивались. Они требовали жалости к себе. Иногда чрезмерно требовали.
Но немногие, такие, как этот Степан, боролись. Боролись за то, чтобы выкарабкаться, вновь стать там, откуда их сбросило несчастье. Такие люди вызывали уважение.
Вот и Галя чувствовала невольное уважение к Степану, так стоически выдерживавшему свою боль. И эта боль не казалась загнанной внутрь. Он явно не озлобился, и явно не поплывет по течению потом, когда выйдет из госпиталя. Это было видно по нему. Степан не из тех людей.
И в то же время Галя его не понимала. Странный он, этот парнишка. Словно он совершенно не осознавал, что теперь придется жить не так, как он жил до этого. Не так, как все. А ему это было словно безразлично. Он шутил над собой, тогда как другие вообще избегали говорить о своих травмах. Тем более таких…
Именно в этот момент она почувствовала, что хочет знать о нем больше. Просто было интересно, что он за человек, этот двадцатилетний паренек с обритой головой и беззлобным взглядом.
Ничего личного.
Абсолютно ничего личного.
«Мне просто интересно», — подумала она, перевязывая следующего больного.
5. «Женихи»
Этот мир был бы куда уютнее и приятнее для молодой девушки, если бы не стойкая убежденность окружающих в том, что ей непременно необходимо выйти замуж. Некоторые женщины, скажем так, среднего возраста, просто дурно себя чувствовали, если в их окружении обитала незамужняя особа, и всеми силами старались перетянуть ее в свой клуб замужних матрон. Кажется, это было еще одной отличительной особенностью между мужчинами и женщинами. Мужчины, даже женатые, вовсю отговаривали холостяков от рокового шага на порог ЗАГСа (сказывалась, наверное, солидарность древних неандертальцев). Женщины же, напротив, всеми силами уговаривали подруг заарканить себе добытчика.
