Закат их любви (СИ) - Богуславская Марина Андреевна (читать хорошую книгу полностью .TXT) 📗
Хатидже Султан было сложно жить в гареме, где тут и там были лишь рабыни, а воздух был пропитан интригами, которые наложницы плели без стеснения, но стараясь скрыть их от Айше Хафсы Султан, боясь быть наказанными и неугодными – и, от этого, точно ненужными Повелителю, не ступавши по золоту пути – рабынями этих холодных стен. Валиде Султан, в свою очередь, устало прикрывала глаза на бывалую жестокость Махидевран, что, временами, сдержаться не могла – испепеляли молодых красавиц гневным взглядом, проходя мимо, и, за злословие или негодность, приказывала высекать, не жалея, и не щадя нежную кожу. Так было день ото дня – правила гарема соблюдались в строжайшем порядке только под внимательным взглядом Валиде, и приближенных к ней – для остальных это место было скрыто, а для самих наложниц стало одновременно и раем, в котором особо работать не нужно, и адом, подобным вороху спутавшихся давно змей. И саму Султаншу от этого тошнило буквально – не умела она испепелять взглядом, не нужно ей было изо всех сил держаться за своё место и статус, и в империи все, кроме Повелителя и Валиде – по статусу ниже, и обязаны, опуская в пол глаза, целовать подол одежд. Вот и осталась она хрупким цветком в ядовитом, покрытом шипами, саду надёжно скрытого от чужих глаз, дворца.
Как жить Хатидже, когда она, перейдя черту половины полувека, всё также оставалась подле матери, в гареме брата, и могла лишь молча наблюдать за возникающими сколками, потому что воспитана кроткой и тихой? Ей, ставшей вскоре после бракосочетания вдовой, и от этого всё также оставшейся подле семьи, это не нравилось – приходилось молчать и отводить взгляд, ибо другим, Валиде Султан не раз говорила, не нравятся чужие прихоти. Вот только Хатидже забывала, что она – Султанша династии, и её прихоти – законные требования, которые осуждению мало подлежат. Забывала потому, что этот статус приелся с самого детства, с высоты её колокольни не вызывал, до поры до времени, восторга и чувства власти над другими – ей хотелось, как и любой другой, любви и нежных слов, а не постоянных поклонов и излишне уважительного голоса. Из-за этого не было желания выходить из покоев, зная, что за дверьми ждёт привычное уважение и поклонение, прикрывающее злостный шёпот за спиной и ненавидящие взгляды из глубины гаремных комнат.
Она всю жизнь носила красивые, изысканные платья из дорогих тканей, украшенные вышивкой из золотых и серебряных нитей – ей не понять бедующих, что и кусок старого, заплесневелого хлеба не могли себе позволить, не то, что красивые одежды в обмен на простенькие, местами порванные, старые платья. Она всю жизнь жила в тепле, кутаясь в меха – откуда ей знать о тех, кто мёрзнет на холодных улицах, и на них же умирает. Она не испытывала недостатка ни в чём – откуда ей знать, что такое «нужда»?
Знала она, да только теоретически, и из чужих слов, каково это – жить, побираясь, не зная мягкой постели ночью, тепла в холод, и еды в голод. Но от этого не возникало у неё желания отдавать своё золото нуждающимся – Хатидже, в конце-то концов, принадлежала правящей династии, и, от этого, оставалась изнеженной, тепличной дамой, что, подобно всякой султанской сестре, оставляла своё при себе, умудрённая горьким опытом неудачного замужества, на которое ушло едва не целое состояние, на которое можно было, не бедуя, прожить до конца дней в провинции, да даже в Стамбуле.
Оставаться загадочной, облачённой в дорогие одежды, с драгоценностями в пол государственной казны, султанской дочерью и сестрой, с тлеющей на алых губах медовой улыбкой – её удел в истории, как Султанши великой империи. Быть Хатидже Султан, и от этого жить по давно написанным правилам, имея почёт и немалые сбережения, но мало когда, чувствуя искренность – её удел, как женщины, что всё это готова променять на искреннюю любовь, и нежность, вызванные не надобностью – чувствами.
На кромке покрытого льдом сердца: Махидевран Султан
Кем была и есть когда-то княжна? Аристократкой, утончённой, словно искусно сделанная скульптура Богини, и в красивых одеждах, пошитых лучшими швеями, со штатом прислуги за спиной и высоким положением. Это не отобрать – она пропитана роскошью и привычна к богатой жизни настолько, что, отлучи её сейчас от гаремной жизни – ей было бы трудно, очень и очень, страшно в некой мере, но, в собственной манере, она вернулась бы на свой путь к блистательной вершине. А жизнь в гареме учила своему – насмешка застыла в глазах неотличимыми разводами в живом блеске, слабая улыбка тронула губы, и с громким «Хасеки Махидевран Султан» она вошла в гаремные комнаты – девицы встрепенулись, с мест подорвались насиженных, и склонили в почтении головы, не смея подвести взгляд – все, как одна, одеты и причёсаны, перед ней как можно приличнее ведут себя – лишь Хюррем, рыжеволосая, пылкая, не таила истины, и за это Султанша чувствовала к ней некую симпатию. Привычно красивое платье выделяло её из толпы наложниц своим ярким алым цветом, в котором утопали завитые огненные волосы, прикрытые лишь только со спины прозрачным алым платком – быстро стала та фавориткой, смиряла других убийственным взглядом, и всё злостно отмахивалась от существования в жизни Повелителя Гюльбахар. Они никогда небыли, и не станут когда-то княжне ровней – лишь только образ юной фаворитки вызывает довольную усмешку у Госпожи, ведь она ещё помнит, что когда-то с такой же, но только немой, ненавистью смотрела на Фюлане и Гюльфем, что краткое-долгое время были выше неё.
Валиде Султан уверенно, в ответ на её беспокойство, сказала, что ни у какой Хюррем и шанса быть не может остаться при Султане дольше – пусть она и щебет соловьём о многом, но даже такие начинают наскучивать – вот и подарит Сулейман её Визирю какому. Гюльбахар не стоит думать о волнениях, что противными липкими лапами сдавливали горло.
В какой-то мере Гюльбахар завидовала свободной Хатидже – та улыбалась так свободно, не боясь показать лишнюю эмоцию или заработать морщинку у тёмных, блестящих жизнью, глаз; выбиралась на прогулки в сад, окружённая рабынями, но свободно отпускающая их к садовнику, нарвать для Айше Хафсы роз; шутила с Валиде и говорила о любви, не меняя мечтательного выражения на своём лице. Она была и есть свободна – империя не терпит подчинения женщин династии, с её завоевательской кровью, с её высоким положением. И Махидевран тоже хотелось вот так, однажды, выйти в сад, дабы сорвать цветов, улыбнуться миру и заговорит о любви. Но, будучи Султаншей, она оказалась многого лишена – жила по жестоким внутренним распорядкам, вела себя в соответствии определённых норм, была такой, какой видеть её хотела Валиде Султан.
Махидевран никогда не любила рабынь, а наложниц из гарема запросто приказывала высекать – длинные языки, злостные слова и самоуверенность были тому причиной главной, что навсегда отстраняла их от Повелителя, и Золотого пути. Со шрамами на теле у них не оставалось шансов, и с загрубевшей кожей – тоже. А ей так сильно не хотелось видеть подле Сулеймана кого-то ещё, что она готова была весь гарем отправить в одном мешке в Босфор. Вот только с Хюррем она просчиталась – серьёзной помехой не посчитала, и решила, что Сулейман забудет о ней быстро – вот только тот утонул во взгляде ярко зелёных глаз, а уже икбал счастливо ждала своего часа, дабы воссиять, как Султанша. И Махидевран пришлось смириться – у неё не было прав чинить той вред, законы запрещали строго, и своенравность икбал отдавалась слабыми воспоминаниями о пошлом, и о сладком цветочном запахе дворца Манисы.
