Осколки одной жизни. Дорога в Освенцим и обратно - Фрид Хэди (книги хорошего качества TXT) 📗

Едва ты уехала, как стала непослушной. Ты знаешь, как мы беспокоимся, если тебя нет дома в восемь часов, и можешь себе представить, что мы испытываем сейчас. Может быть, ты послала телеграмму, и она не дошла до нас? Я вкладываю справку о том, что ты сменила место жительства; тебе она понадобится. Правда, я не хотел посылать ее, пока ты не дашь о себе знать, Напиши и расскажи нам обо всем. Бежи уже написала своим родителям. Она платит за обучение только 20 пенге. Ты не должна платить больше.

Целую, твой папа.

Моя любимая девочка!

Мы с таким нетерпением ждем от тебя известия, что ты добралась благополучно, но до сих пор ничего не получили. Мы не знаем, где ты живешь, что ты ешь. Мы очень беспокоимся. Тебе было грустно покидать нас, и нам было грустно расставаться с тобой, но придется привыкать, если это то, чего ты хочешь. Да поможет тебе Бог.

Пиши чаще. Я надеюсь получить от тебя известие завтра.

Целую и обнимаю, твоя мама.

Наконец я поселилась у Янки, сморщенной старушки, которая жила в маленькой комнате с печкой в углу за дверью. В комнате были также кровать, софа, буфет, маленький стол и четыре стула. У нее уже жила одна девушка, студентка университета, и мне пришлось спать на раскладушке, которая днем складывалась и убиралась под ее кровать. Вечером стол и стулья сдвигали, чтобы освободить место для раскладушки. Было тесно, но дешево, и Янка очень хорошо готовила. Я была молода, и эта скромная обстановка соответствовала моим романтическим представлениям о студенческой жизни, основанным на прочитанном когда-то романе о Париже fin-de siecle [2].

Теперь одно из условий, которые я сама себе поставила, — дешевое жилье — было выполнено. Другое: стать лучшей в классе — оказалось труднее. Было не просто выдержать соревнование в классе, где, как мне казалось, учились одни гении. К тому же, я не сразу была принята в их круг. Большинство из них учились вместе уже двенадцать лет, и они холодно встретили новенькую.

Мой первый день в школе начался чудесным сентябрьским утром, и я шла со смешанным чувством радости и беспокойства. Как все это будет? Как меня примут? Я узнала, как пройти в класс, и вошла. Окна были открыты, девочки стояли группами и болтали. Никто меня не заметил. Я набралась храбрости и сказала:

— Привет, меня зовут Хеди. Я из Сигета, буду с вами учиться этот год.

— Привет, — безразлично ответили несколько голосов.

Я огляделась вокруг в поисках свободной парты. Найдя одну, я села.

— Сюда нельзя. Это место Марианны.

— Но здесь никто не сидит.

— Она сегодня больна.

— Где мне сесть? — Я робко огляделась вокруг.

Голос девочки сзади произнес:

— Можешь сесть со мной.

Я подошла и с благодарностью протянула ей руку.

— Меня зовут Хеди. А тебя как?

— Маниш. Ты хорошо знаешь немецкий? Это для меня самый трудный предмет.

— Я совсем не знаю немецкого. Но мы можем помогать друг другу.

— Где ты живешь?

— На улице Деак. А ты где?

— Тоже на Деак.

— Какая удача! Мы можем вместе делать домашнюю работу.

— Маниш! — Ледяной голос неожиданно прервал нас. — Не забудь про вечер у Питера в воскресенье. Будут танцы.

— А Хеди тоже может придти?

— Нет, — твердо сказал голос. Это, как я потом узнала, была Ева.

Я проглотила обиду и решила не обращать внимание на Еву и остальных. Я буду работать и ни о чем другом не думать. Дружба с Маниш помогала. Хорошо, что был кто-то, с кем можно поговорить.

Я упорно работала. Приходилось трудно, так как учителя были требовательные. Особенно много проблем было с латынью и математикой. Но я трудилась усердно и настойчиво, и справилась. Я стала одной из лучших учениц в классе, и другие девочки стали меня принимать в свою компанию. Они даже приглашали меня на свои вечеринки.

Миновала суровая зима, и учебный год подходил к концу. Мы все очень нервничали из-за предстоящих выпускных экзаменов. Это была далеко не простая формальность. Предстояли письменные экзамены по венгерскому, математике и латыни и устные по остальным предметам. Устные экзамены принимала комиссия из пяти человек во главе с директором. Наши шансы на высшее образование зависели от результатов этих экзаменов. О том, что университеты для нас закрыты, никто не хотел даже и думать.

Планировалось устроить большой прощальный вечер. Все должны были одеться, как дети. Я не могла понять всеобщего веселья. Чувствовала только ужасную опустошенность и не видела никакого повода для ликования. День последнего экзамена должен был отметить конец моего детства, и мне трудно было представить, что за этим последует. Я видела только черную зияющую дыру, пустоту, которая меня поглотит; могло ли там что-нибудь существовать? Однако, как ни старалась, я не могла разглядеть будущее. Поеду домой в Сигет. Но что потом? Казалось, жизнь на этом и кончится.

Мне не хотелось идти на вечер. Мои подруги казались мне слишком инфантильными, и я смотрела на них сверху вниз. Теперь я понимаю, что это было предчувствие беды, но тогда никто не хотел и не мог этого понять. Меня звали брюзгой; учителя, да и родители тоже пытались убедить меня, что я ошибаюсь.

В каком-то смысле они были правы. Жизнь не кончилась после экзамена. Я вернулась домой в Сигет. И, как обычно, начались летние каникулы. Но я не хотела сидеть дома и наслаждаться длинными каникулами, которые кончатся, только когда я выйду замуж. Я умоляла родителей позволить мне снова уехать учиться на преподавателя начальных классов. В Мишкольце была еврейская семинария, предлагавшая годичный курс. В конце концов они согласились. Я могла начать учиться в семинарии осенью.

Но оставалось еще лето, и теперь, когда мое будущее было устроено, я позволила себе наслаждаться заслуженными каникулами. Поздно вставала по утрам и каждый день ходила купаться на речку.

Однажды, встав немного раньше обычного, я случайно увидела отца, произносившего утренние молитвы в своей спальне. На нем был талес и шапка, и лицо его было мокро от слез. Я не верила своим глазам. Мой отец плачет? Я никогда не видела плачущего мужчину и не думала, что мужчина может плакать. Что-то случилось? Может, у него было дурное предчувствие? Может быть, у него то же чувство, что и у меня после выпуска, — что жизнь кончилась? Но экзамены позади, жизнь не кончилась. Она будет продолжаться в семинарии. Почему отец плачет? Я не решилась спросить. Я не решилась показать, что видела его. Счастливое лето подошло к концу, наступила осень, и я уехала в Мишкольц. К тому времени я уже привыкла к разлукам. Тем не менее, мне было тяжело уезжать. Хотя политическая ситуация была неспокойна, я чувствовала себя относительно безопасно в маленьком Сигете. Немцы начинали терпеть поражения в Советском Союзе, и мы надеялись, что война скоро кончится. Зима выдалась суровая, и многие евреи постились по многу дней, призывая Бога. Я усердно училась в семинарии и мечтала о возвращении домой. В письмах, которые я часто получала от родителей, говорилось о неприятностях.

Сигет, 3 марта 1943 г.

Моя дорогая девочка!

Я должен был написать вчера, но ты простишь мне задержку. Весь день бегал по городу, нужно было сделать миллион дел. Как ты знаешь, мы должны достать все эти свидетельства о рождении для каждого члена семьи, живого или мертвого, включая дедушек и бабушек с каждой стороны, и нам, можно считать, повезло, что все мы родились в Венгрии. Дяде Джошлису, отец которого родился в Польше, пришлось много заплатить за фальшивое свидетельство. Ему повезло: его бумаги приняли. Розенбауму, его соседу, не было удачи. Его подлог раскрыли, и он был депортирован со всеми своими семью детьми. Кто знает, что с ними станет? Говорят, поляки тоже не хотят их.

Всего хорошего, папа.