История О. - Реаж Полин (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
Моника была уже на ногах. За камином присматривала Жанна. Она же принесла Рене виски. Он поцеловал ее руку и, не отрывая взгляда от О., выпил.
Немного погодя мужчина, все еще не отпуская О., спросил:
— Ваша?
— Моя, — ответил Рене.
— Жак прав, у нее слишком узкий проход. Его не мешало бы растянуть.
— Но только не сильно, — вставил Жак.
— Вам виднее, — сказал, поднимаясь, Рене. — Вы в этом лучше разбираетесь.
И он нажал на кнопку вызова слуги.
Явившемуся на звонок слуге Рене велел принести из смежной комнаты большую перламутровую шкатулку. В шкатулке было два равных отделения, в одном из которых лежали разнообразные цепочки и пояса, а в другом — великое множество разного рода эбонитовых стержней, от очень тонких до чудовищно толстых, имеющих форму фаллоса. Все стержни расширялись к основанию, и это служило гарантией того, что они не застрянут в прямой кишке и будут постоянно давить на стенки сфинктера, растягивая его.
С этой самой минуты и в течении восьми дней О. должна была большую часть суток — когда не прислуживала в библиотеке — носить такой стержень в заднем проходе. Чтобы непроизвольные сокращения мышцы не вытолкнули его оттуда, он крепился тремя цепочками к одевавшемуся на бедра кожаному поясу. Эта конструкция нисколько не мешала обладать девушкой более традиционным способом. Каждый день стержни заменялись на все более толстые. Жак сам выбирал их. О. становилась на колени, высоко поднимая зад, и кто-нибудь из девушек, оказавшихся в этот момент в зале, вставляли ей выбранный Жаком стержень. Видя цепочки и пояса, окружающие понимали, что с нею. Вынимать стержень имел право только Пьер, и то только ночью, приходя, чтобы привязать ее цепью к кольцу или чтобы отвести в библиотеку. Почти каждую ночь находился желающий воспользоваться этим, расширяющимся с каждой минутой, проходом.
Прошла неделя, и никаких приспособлений больше не требовалось. Возлюбленный сказал О., что теперь она открыта с обоих сторон и он искренне рад этому. Тогда же он сообщил ей, что уезжает, но через неделю вернется, и увезет ее отсюда в Париж.
— Помни, что я люблю тебя, — сказал он, уже уходя. — Люблю.
Могла ли она когда забыть об этом? Он был рукой, завязавшей ей глаза и плетью Пьера, исполосовавшей ее тело, он был цепью и кольцом над ее кроватью и незнакомым мужчиной, кусавшим ее грудь… И голоса, отдающие ей приказы, были его голосом. Что же происходит с ней? Что творится в ее душе? Насилие и унижение, ласки и нежность… Казалось, она должна бы уже привыкнуть к этому. Пресыщение болью и сладострастием — это почти всегда потеря остроты чувств, а потом — безразличие и сон. Но с О. все было наоборот. Корсет, стягивая тело, заставлял ее все время держаться прямо, цепи постоянно напоминали о покорности, плеть — о послушании, молчание стало ее последним убежищем. Ежедневно, словно по давно установившемуся ритуалу, оскверняемая потом, слюной, спермой, она ощущала себя самим вместилищем этой скверны, мерзким сосудом, мировым стоком, о котором говорится в священном Писании. Но, удивительным образом те части ее тела, что подвергались самому грубому насилию становились в конце концов еще более чувствительными и, как казалось О., более красивыми и притягательными: ее губы, принимавшие грубую мужскую плоть; истерзанные безжалостными руками груди и искусанные соски; измученное лоно, отданное, подобно лону уличной девки во всеобщее пользование. Она вдруг обнаружила в себе незнакомое ей доселе достоинство, изнутри ее словно залил какой-то неведомый свет, походка стала спокойной и уверенной, в глазах появилась загадочная глубина и ясность, на губах — едва видимая таинственная улыбка.
Была уже совсем ночь. О., обнаженная — лишь колье на шее, да браслеты на запястьях — сидела на кровати и ждала, когда за ней придут и отведут в столовую. Рене одетый в свой обычный твидовый костюм, стоял рядом. Когда он обнял ее, лацканы его пиджака неприятно царапнули ей грудь. Он уложил ее, нежно поцеловал и, забравшись следом на кровать, любовно овладел ею, проникая по очереди то в одно, то в другое отверстие с готовностью принимавшие его. Потом он поднес свой член к ее устам и секундой позже излил в него семя. После чего с нежностью поцеловал ее в губы.
— Прежде чем уехать, я хотел бы попросить слугу выпороть тебя, — сказал он. — На этот раз я хочу спросить твоего согласия. Ответь мне: да или нет?
— Да, — тихо произнесла она.
— Тогда зови Пьера, — сказал он и немного погодя добавил: — Я безумно люблю тебя.
О. позвонила. Пьер не заставил себя долго ждать. Войдя в келью, он подошел к девушке и, сцепив ей над головой руки, цепью привязал ее к торчащему из стены кольцу. Рене еще раз поцеловал О.
— Я люблю тебя, — снова повторил он и, оставив девушку, сделал знак Пьеру.
Потом он долго и завороженно смотрел, как бьется она, привязанная цепью, в тщетных попытках увернуться от жалящих ударов плети, и слушал ее стоны, постоянно переходящие в крик.
Увидев слезы на ее щеках, Рене остановил Пьера и жестом отослал его. Он поцеловал ее влажные глаза, ее дергающийся рот, потом развязал О., уложил на кровать, накрыл одеялом и молча вышел.
Потянулись томительные дни ожидания. Это было почти невыносимо для нее. Молодая печальная женщина с нежной бледной кожей, мягко очерченным ртом и опущенными вниз глазами — подобные женские образы можно не раз встретить на картинах старых мастеров. Она разжигала камин, ухаживала за цветами, прислуживала за столом. Словно молоденькая девушка, работающая в родительском салоне, она наливала и разносила кофе и виски, зажигала сигареты, раскладывала газеты и прочую корреспонденцию. Ее чистота и внутреннее достоинство, подчеркиваемые соблазнительно приоткрывающим грудь платьем и символами ее безграничной покорности — браслетами и колье, делали ее лакомым кусочком в глазах похотливых ненасытных мужчин. Наверное, поэтому ее и мучили гораздо больше других. В ней ли самой было дело или отъезд ее возлюбленного окончательно развязал им руки? Она не знала.
Но как бы там не было, в один из ненастных дней, когда она рассматривала себя в зеркало, в келью вошел Пьер. До ужина еще оставалось два часа. Он сказал ей, что ужинать она сегодня не будет и, указав на стоящий в углу ванной турецкий унитаз, велел ей оправиться и привести себя в порядок. О. послушно присела на корточки, вспоминая слова Жанны об извращенном любопытстве Пьера. Ее тело отражалось в зеркальных плитах пола и О. видела тоненькую струйку вытекающей урины. Слуга все это время молча стоял рядом и не сводил с нее глаз. Он подождал, пока она примет ванну и накрасит глаза и губы. Когда же она направилась к шкафу, чтобы взять оттуда свои туфли и плащ, он остановил ее и, связывая за спиной руки, сказал, что одежда ей сегодня не понадобится. После чего он велел ей немного подождать.
Она присела на краешек кровати. За окном бушевала настоящая буря. Ветер немилосердно гнул одинокий тополь, и мокрые от проливного дождя жухлые тополиные листья время от времени липли к оконному стеклу. Еще не было семи, но за стенами замка уже совсем стемнело. Осень неумолимо вступала в свои права.
Вернулся Пьер. В руках он держал длинную толстую цепь, похожую на ту, что висела у нее над кроватью. При каждом его шаге цепь издавала глухой прерывистый звон. О. показалось, что Пьер находится в некотором замешательстве и никак не может решить, что же надеть на нее прежде: цепь или повязку. Самой О. это было абсолютно безразлично. Она с грустью смотрела на дождь за окном и думала только о том, что Рене обещал ей вернуться. Осталось всего пять дней, но как ей прожить их? Она не знала, где он сейчас, с кем, но верила, что он обязательно вернется.
Пьер положил цепь на кровать и стараясь не отвлекать О. от ее мыслей, надел ей на глаза черную бархатную повязку. Материал плотно прилегал к голове и невозможно было не то что выглянуть наружу, но и просто поднять веки. О, эта благостная ночь, подобная той, что воцарилась в ее душе, о, эти благословенные цепи, дарующие ей свободу от самой себя — никогда еще О. не принимала их с такой радостью! Цепь дернулась, потянув ее вперед. О. поднялась. Почувствовав босыми ногами холод каменного пола, она поняла, что ее ведут по коридору, связывающему две половины замка. Потом пол стал менее ровным — на ощупь это было похоже на гранит или песчаник.
