Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг - Ялом Ирвин (читать онлайн полную книгу txt, fb2) 📗
Нет? Да ладно вам! Вы знаете, о чем я! Неужели не поэтому вы слушаете мой рассказ с таким интересом? Я даже вижу в вас нечто большее, что просто интерес! Не будет ли преувеличением сказать, что эта история завораживает вас? У вас глаза как блюдца. Да, Эрнест, вы и я. Вы могли бы повести себя так же в этой ситуации. Вы бы тоже могли заключить эту фаустовскую сделку.
Вы качаете головой. А как же! Но я не к вашей голове обращаюсь. Я целюсь прямо в ваше сердце, и придет время, когда вы позволите себе понять, что я говорил вам. Более того, вы, может быть, увидите себя не только во мне, но и в Белль. Нас трое. И мы не так уж сильно отличаемся друг от друга! Ладно, хватит об этом, давайте вернемся к делу.
Подождите! Пока вы не включили свой диктофон, Эрнест, позвольте мне сказать вам еще кое-что. Как вы думаете, меня волнует комитет по этике? Что они могут сделать? Отнять у меня привилегии посещения клиники? Мне семьдесят, моя карьера окончена, и я прекрасно это понимаю. Так зачем я рассказываю вам все это? В надежде, что из этого выйдет какая-нибудь польза. В надежде, что вдруг вы позволите частичке меня проникнуть в вас, циркулировать в ваших венах, позволите мне учить вас. Помните, Эрнест, я говорил о том, что у вас есть доступ к собственной Тени? Это положительное качество. Я хотел этим сказать, что у вас есть храбрость и широта духа, которые позволят вам стать великим терапевтом. Включите диктофон, Эрнест. Прошу вас, не отвечайте, в этом нет необходимости. В семьдесят лет ответы уже не нужны.
Итак, на чем мы остановились? Итак, прошел первый год, и состояние Белль явно улучшилось. Ни одного «срыва». Она была совершенно пуста. Теперь она меньше требовала от меня. Иногда она просила меня сесть рядом с ней, тогда я обнимал ее за плечи, и мы сидели так несколько минут. Это всегда помогало ей расслабиться и делало ее участие в терапевтическом процессе более продуктивным. В конце сеансов я, как и прежде, по-отечески обнимал ее, и она обычно в ответ оставляла на моей щеке сдержанный дочерний поцелуй. Ее муж отказался участвовать в семейной терапии, но согласился встретиться несколько раз с представителем «Христианской науки». Белль говорила, что их отношения начали налаживаться, и они оба, кажется, были довольны этим.
Прошло шестнадцать месяцев, и все было в порядке. Она не принимала героин, она вообще не принимала наркотики, не резала руки; не было приступов рвоты, булимии, самодеструктивного поведения в том или ином виде. Она заинтересовалась некоторыми нетрадиционными течениями: терапевтическая группа, специализирующаяся на прошлых жизнях, питание водорослями – все это типичная калифорнийская мишура, совершенно безвредная. Они с мужем возобновили сексуальные отношения, плюс она устроила небольшую интрижку с одним моим коллегой. Она встретила этого остолопа-мозгоправа в теннисном клубе. Но, по крайней мере, это был безопасный секс, не сравнить с теми эскападами в барах и на шоссе.
Это был самый эффектный терапевтический переворот, который мне только доводилось видеть. Белль говорила, что она никогда не была так счастлива. Заклинаю вас, Эрнест, используйте ее в любом своем пост-исследовании. Эта пациентка будет звездой! Сравните результат, которого она добилась, с результатами любой антинаркотической терапии – рисперидон, прозак, паксил, эффексор, велбутрин… Да что я вам рассказываю. И все это в подметки не годится нашей терапии. Это самый мой лучший терапевтический курс, но я не могу написать об этом. Написать? Да я рассказать-то никому ничего не мог. До этого самого момента. Вы мой первый настоящий слушатель.
Где-то через полтора года наши сеансы начали проходить иначе. Сначала я ничего не замечал. Белль все чаще и чаще вставляла фразочки о нашем совместном уик-энде в Сан-Франциско, а потом стала говорить об этом во время каждой нашей встречи. Каждое утро она проводила лишний час в постели, погруженная в фантазии о том, каким он будет, этот уик-энд: как она будет спать в моих объятиях, звонить и заказывать завтрак в номер, ездить на ленч в Саусалито, а днем можно будет вздремнуть. В ее фантазиях мы были женаты, она ждала меня по вечерам. Она утверждала, что счастливо прожила бы остаток дней своих, если бы знала, что я вернусь к ней, домой. Ей не нужно было проводить со мной много времени, она согласилась бы и на роль второй жены, чтобы проводить со мной час-другой в неделю, – и с этим она могла бы жить долго и счастливо, в добром здравии.
Так что, как нетрудно себе представить, я уже начинал немножко нервничать. А потом нервничать сильнее. Я начал борьбу. Я изо всех сил старался заставить ее взглянуть в лицо реальности. Почти на каждом сеансе я вспоминал про свой возраст. Года через три-четыре я пересяду в инвалидную коляску. Через двадцать лет мне исполнится девяносто. Я спрашивал, сколько, по ее мнению, я еще проживу. Мужчины в моей семье умирают рано. Я уже пережил своего отца на пятнадцать лет. Она переживет меня, как минимум, на двадцать пять лет. В ее присутствии я даже делал вид, что моя неврология находится в значительно худшем состоянии. Однажды я сымитировал приступ – вот до чего довело меня отчаяние. А у стариков мало сил, не уставал повторять я. В половине девятого я уже сплю, говорил я ей. Последний раз я смотрел десятичасовые новости пять лет назад. А еще у меня слабеет зрение, у меня бурсит плеч, расстройство пищеварения, простатит, метеоризм, запоры… Я даже подумываю приобрести слуховой аппарат.
Но я совершал ужасную ошибку. Я был на сто восемьдесят процентов не прав! Это лишь еще больше возбуждало ее. Она была одержима извращенной идеей о моей немощности и недееспособности. В ее фантазиях меня разбивал инфаркт, от меня уходила жена, а она перебиралась ко мне, чтобы взять на себя заботу обо мне. Одна из ее любимых фантазий заключалась в том, что она ухаживала за мной: заваривала мне чай, мыла меня, меняла постельное белье и пижамы, посыпала меня тальком, а потом раздевалась и, забравшись под прохладные простыни, ложилась рядом со мной.
Через двадцать месяцев улучшение состояния Белль стало еще более заметным. Она по собственной инициативе вступила в Ассоциацию анонимных наркоманов и посещала три собрания в неделю. В качестве волонтера она рассказывала девочкам-подросткам в школах гетто о контроле над рождаемостью и профилактике СПИДа, а в местном университете записалась на курс МВА [6]. Что вы сказали, Эрнест? Откуда я знал, что она говорит мне правду? Знаете, Эрнест, я никогда не сомневался в ее искренности. Я знал, что она не подарок, но ее честность, по крайней мере в отношениях со мной, казалась чуть ли не компульсивной. В самом начале нашей совместной работы – кажется, я уже говорил об этом – мы заключили договор о взаимной и абсолютной честности. Пару раз в течение первых недель терапии она замалчивала некоторые совсем уж неприглядные эпизоды из ее сексуальных похождений, но скрыть их до конца она так не сумела. Она начинала сходить с ума, была уверена, что я способен читать ее мысли и откажусь с ней работать. Каждый раз она даже не могла дождаться следующего сеанса, чтобы признаться мне в этом, и звонила мне по телефону, однажды даже за полночь.
Но это хороший вопрос. Слишком многое стояло на кону, чтобы просто принять ее слова за чистую монету, поэтому я сделал то, что сделали бы вы: я проверил все, что мог. Тогда я пару раз встречался с ее мужем. Он отказался от терапии, но предложил поучаствовать в наших сеансах, чтобы ускорить ее выздоровление. И сделал все, что обещал. Он даже разрешил мне встретиться с представителем «Христианской науки», женщиной, которая, как ни забавно, получила степень доктора философии в клинической психологии и читала мою книгу. Она также подтвердила историю Белль: упорно работает над проблемами брака, не режет себе руки, не употребляет наркотики, занимается добровольной общественной деятельностью.
А как бы вы поступили в подобной ситуации, Эрнест? Что? Вы бы вообще в ней не оказались? Да, да, я знаю. Самый простой ответ. Вы разочаровали меня, Эрнест. Скажите мне, Эрнест, если бы вы не были здесь, где бы вы были? В своей лаборатории? Или в библиотеке? Вы были бы в безопасности. Вам было бы хорошо и комфортно. А где был бы пациент? На том свете, вот где! Вы такой же, как те двадцать терапевтов, что лечили Белль до меня, – все они выбрали этот безопасный маршрут. Но я терапевт другого типа. Я спаситель потерянных душ. Я против отказов от пациентов. Я сверну себе шею, выжму из себя все соки, я пойду на все, чтобы вытащить пациента, спасти его. И так я поступал на протяжении всей своей терапевтической карьеры. Знаете, какая у меня репутация? Спросите у людей. Спросите у своего председателя. Он-то знает. Он отправил ко мне десятки пациентов. Я – последняя надежда терапии. Терапевты передают мне пациентов, с которыми они уже бессильны что-либо сделать. Киваете? Вы слышали обо мне? Это хорошо. Хорошо, что вы знаете, что я не просто какой-то там слабоумный маразматик.
