Оливия Киттеридж - Страут Элизабет (книги онлайн без регистрации txt, fb2) 📗
И смотрит на Генри, качая головой. «Сколько раз мне приходится ей это повторять!»
«Давайте-ка мы вас рыбной похлебкой накормим, со свининой и овощами, – предлагает Генри. – Оливия вчера вечером приготовила». Но им надо ехать дальше, и, когда они уезжают, он ни слова не говорит об их визите, да и Оливия, как ни удивительно, тоже молчит. Генри никогда бы не подумал, что взрослый Джерри станет таким, каким стал: крупный мужчина, опрятный и чистый на вид – явно стараниями Дениз, – даже уже не толстый, просто большой, с большой зарплатой, и разговаривает он с женой в той же манере, в какой Оливия порой разговаривает с Генри. С тех пор Генри больше не видел Дениз, хотя она, должно быть, приезжала в их края. В своих записочках, присылаемых с открытками ко дню его рождения, она сообщала о смерти матери, потом, несколькими годами позже, – о смерти отца. Она, несомненно, должна была приехать на похороны. Вспоминает ли она о нем? Заезжали ли они с Джерри на кладбище – навестить могилу Генри Тибодо?
– Вы выглядите цветущей и свежей, точно маргаритка, – говорит Генри, улыбаясь Дейзи Фостер, когда они выходят на парковку.
Это их привычная шутка [6]: он говорит ей эти слова уже много лет подряд.
– А как Оливия?
Глаза у Дейзи по-прежнему большие и красивые, всегдашняя улыбка никуда не исчезла.
– Оливия – прекрасно. Ведет дом, поддерживает огонь в очаге. А что у вас нового?
– А у меня завелся поклонник. – Дейзи произносит это тихо, прикрыв рот рукой.
– Да неужели? Дейзи, это же замечательно!
– Он днем страховые полисы продает в Хитуике, а вечерами, по пятницам, водит меня на танцы.
– О, это просто чудесно! – снова радуется Генри. – Надо, чтобы вы с ним как-нибудь пришли к нам на ужин.
«Почему тебе обязательно нужно всех поженить? – сердито спросил его Кристофер, когда Генри как-то задал сыну вопрос о его личной жизни. – Почему бы тебе просто не оставить людей в покое? Может быть, они хотят остаться одни!»
Он не хочет, чтобы люди оставались одни.
Дома Оливия кивком указывает на столик, где рядом с африканской фиалкой лежит открытка от Дениз. «Пришла вчера, – говорит Оливия. – Я забыла».
Генри тяжело опускается на стул и открывает конверт самопиской; отыскивает очки, вглядывается в строчки. Записка длиннее, чем обычно. В последние дни лета Дениз очень испугалась. Экссудативный перикардит, но все обошлось. «Этот случай меня изменил, – писала она, – опыт ведь всегда изменяет человека. Он дал мне понять, что на самом деле важно, расставил по местам мои приоритеты. С тех пор я проживаю каждый свой день с глубочайшей благодарностью за то, что у меня есть семья, дети. Ничто не может быть важнее семьи и друзей, – написала она своим аккуратным мелким почерком. – А меня судьба благословила и теми и другими».
Впервые за все эти годы открытка была подписана «С любовью, Дениз».
– Ну как она? – спрашивает Оливия, пустив воду в раковину.
Генри смотрит в окно на залив, на худосочные ели, растущие у края бухты, и ему кажется, что все это очень красиво: величие Господне в спокойном величии берегов и чуть колеблющихся вод.
– Дениз – прекрасно, – отвечает он жене.
Не сразу, но чуть погодя он подойдет к Оливии и положит ладонь на ее руку повыше локтя. Оливия… Она тоже пережила горькие дни. Генри понял давно – после того как машина Джима О’Кейси сорвалась с дороги, а Оливия много недель подряд отправлялась в постель сразу после ужина и безутешно рыдала в подушку, – что Оливия любила Джима О’Кейси и он, вероятно, любил ее. Но Генри никогда не спрашивал об этом, а она никогда ничего не говорила, как и он не говорил ей о все углублявшейся, всепоглощающей, болезненной тяге к Дениз, длившейся до того дня, когда она пришла рассказать ему, что Джерри Маккарти просит ее выйти за него замуж. И он сказал: «Так выходите!»
Генри кладет открытку на подоконник. Он часто задумывался над тем, каково ей было писать «Дорогой Генри!», что она при этом чувствовала. Встречались ли ей другие Генри в прошедшие годы? Ему теперь не узнать. Не знает он и того, что случилось с Тони Кьюзио или зажигают ли все еще в церкви свечи в память Генри Тибодо.
Генри поднимается с места, мельком вспоминая улыбку Дейзи Фостер, рассказавшей ему, что ходит на танцы. Облегчение, которое он почувствовал, прочитав записку от Дениз о том, как она рада, что перед ней заново открывается жизнь, вдруг медленно и спокойно уступает место странному чувству утраты, будто у него отобрали что-то имевшее для него большое значение. И он произносит:
– Оливия?
Она, как видно, его не слышит, ведь в раковину льется вода. Оливия уже не такая высокая, как когда-то, и спина у нее стала пошире. Вода перестает литься.
– Оливия, – повторяет Генри, и она оборачивается. – Ты ведь не собираешься меня покинуть, правда?
– Ох, ради всего святого, Генри! Ты любую женщину до психушки способен довести! – Она поспешно хватает полотенце и вытирает руки.
Генри кивает. Как мог бы он решиться сказать ей – нет, никогда! – что все те годы, пока он страдал от чувства вины из-за Дениз, его поддерживало сознание, что у него все же есть опора, есть она, Оливия? Он и сам не в силах вынести эту мысль, и через мгновение она исчезает, отогнанная прочь, будто это неправда. Ибо кто же способен вынести мысль о себе самом как о человеке, которого лишает мужества счастливая доля других? Нет, это просто абсурд какой-то.
– У Дейзи появился поклонник, – говорит он. – Надо их поскорее к нам пригласить.
Прилив
В заливе играли мелкие, в белых капюшонах волны, начинался прилив, так что слышно было, как перекатываются подталкиваемые водой небольшие камни. Еще слышно было, как тросы побрякивают о мачты пришвартованных яхт. Несколько чаек издавали пронзительные крики, бросаясь из поднебесья вниз, за рыбьими головами, хвостами и сверкающими на солнце внутренностями, которые швырял с причала мальчишка, чистивший макрель. Все это Кевин наблюдал, сидя в машине с приоткрытыми окнами. Машину он припарковал на травянистом пятачке недалеко от марины – пристани для яхт. Чуть дальше, на гравийной площадке у пристани, стояли два грузовика.
Сколько прошло времени, Кевин не знал.
В какой-то момент сетчатая калитка марины с визгом отворилась и тут же захлопнулась, и Кевин смотрел, как какой-то человек, медленно переступая в резиновых сапогах, забрасывает тяжелый моток толстой веревки в кузов грузовика. Если тот и обратил на Кевина внимание, виду он не подал, даже когда сдавал грузовик задом и глядел в сторону Кевина. Да и почему бы они могли узнать друг друга? Кевин не бывал в этом городе с самого детства – с тринадцати лет, – когда уехал отсюда вместе с отцом и братом. Он теперь здесь такой же чужак, как любой турист, но все же, пристально глядя на исполосованный солнцем залив, он не мог не почувствовать, как близко все это ему знакомо. Соленый воздух заполнял его ноздри, кусты дикой розы ругозы с уже распустившимися белыми цветами вызывали в нем легкое замешательство, – казалось, в их белых ласковых лепестках таится признание печального неведения.
Пэтти Хоу налила кофе в две белые кружки, поставила их на прилавок, сказала тихо: «Располагайтесь, пожалуйста», – и отошла разложить булочки, только что переданные через окошко из кухни. Она заметила человека, сидевшего в машине, – он сидел там уже более часа, – но с людьми такое порой бывало: приезжали из города просто на воду посмотреть. И все-таки что-то в этом человеке ее тревожило. «Они просто совершенство», – сказала она повару, потому что верхушки у булочек подрумянились и стали хрустящими по краям, булочки золотились, словно маленькие восходящие солнца. То, что запах этих свежеиспеченных булочек не вызвал у нее тошноты, как это случилось с ней дважды за прошедший год, ее опечалило, ее окутало мягкое марево уныния. Доктор сказал: «Три месяца об этом даже не помышляйте».
