Письма Баламута. Расторжение брака - Льюис Клайв Стейплз (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Я разделяю причины человеческого смеха на следующие: радость, веселье, анекдоты и развязность. Радость проявляется, когда друзья или влюбленные снова встретятся после краткой разлуки. Взрослые люди обычно придумывают какой-нибудь предлог для смеха в виде шутки. Но та легкость, с которой даже самые пустяковые остроты вызывают в такой момент улыбку, показывает, что не в шутках дело. В чем тут причина, мы до сих пор не знаем. Что-то подобное этой радости выражается в гнусном искусстве, называемом музыкой, и еще что-то похожее, говорят, бывает в Раю, на Небесах – какое-то бессмысленное и ненужное учащение ритма блаженных эмоций, совершенно непонятное для нас. Такой смех не в нашу пользу, и ему всегда следует противодействовать. Он просто противен и оскорбителен для того реализма, достоинства и строгости, которые царят в аду.
Веселость близка к радости. Это легкая пена, и рождает ее инстинкт игры. Она тоже приносит нам мало пользы. При ее помощи, конечно, иногда можно оторвать людей от чувств и от действий, угодных Врагу. Однако сама по себе она не содержит ничего хорошего, а плохое – несет: содействует мужеству, милосердию, нетребовательности и многим другим порокам.
Анекдот, помогающий внезапно увидеть смешное и нелепое, все же обещает больше. Я отнюдь не имею в виду неприличные или грубые анекдоты; они чаще всего не приводят к ожидаемым результатам, хотя посредственные искусители возлагают на них большие надежды. Следует знать, что люди в этом отношении четко делятся на два типа: для одних «нет страсти сильнее зова плоти», но неприличный анекдот не разжигает их, потому что он смешной. У других людей такой анекдот рождает смех и похоть одновременно, от одной и той же причины. Люди первого типа шутят на сексуальные темы, потому что они часто и впрямь смешны, люди второго типа просто используют повод поговорить о сексуальном. Если твой пациент принадлежит к первому типу, неприличные анекдоты тебе не помогут. Никогда не забуду те часы, которые я потерял с одним из моих первых пациентов, шатаясь в страшной скуке по барам и салонам, прежде чем усвоил себе это правило. Узнай, к какому типу принадлежит твой пациент, и следи за тем, чтобы он об этом не проведал.
Истинная польза от шуток и юмора совершенно в другом. Это особенно много обещает при обработке англичан, которые смотрят на свое «чувство юмора» столь серьезно, что недостаток его – почти единственный порок, которого они действительно стыдятся. Юмор для них сглаживает и, заметь, извиняет все. Вот такой юмор совершенно неоценим как средство против стыда. Если человек просто заставляет других за себя платить – он пошляк. Если же он шутливо хвастает при этом и дразнит своих друзей тем, что они дают себя раскрутить, – он уже не пошляк, а весельчак. Просто трусость позорна, но, если ее замаскировать шутливым хвастовством, юмористическими преувеличениями и комическими ужимками, она может показаться забавной. Жестокость позорна, если жестокий человек не назовет ее шуткой. Тысячи непристойных и даже кощунственных анекдотов не продвинут так человека в сторону погибели, как открытие: он может сделать почти все, что угодно, и друзья не осудят его, а восхвалят, если только он выдаст это за шутку. Кроме того, такой соблазн можно почти полностью скрыть от твоего подопечного за счет вышеупомянутого «серьезного отношения к юмору». Всякую мысль о том, что и в шутках можно зайти слишком далеко, представь ему как «пуританство» или «тупость».
Однако развязный смех лучше всего. Во-первых, он не стоит особых усилий. Только умный человек способен умело пошутить о добродетели. Но любого развязного пошляка можно научить добродетель высмеивать. Среди развязных людей всегда предполагается, что кто-то из них сказал что-то остроумное и смешное, хотя никто ничего такого и не говорил; каждый серьезный предмет они обсуждают так, как будто в нем уже нашли смешную и нелепую сторону. Устойчивая привычка к развязному смеху прекрасно защищает от Врага. Кроме того, она свободна от тех опасностей, которые содержатся в прочих видах смеха. Между развязным смехом и радостью – огромное расстояние. Развязность притупляет, а не проясняет разум и отнюдь не сближает предающихся ей.
Твой любящий дядя
Письмо двенадцатое
Мой дорогой Гнусик!
Отрадно видеть явный прогресс. Я только опасаюсь, как бы ты, стремясь побыстрее добиться нужных результатов, не пробудил подопечного и он не осознал бы свое истинное положение. Хотя мы с тобой видим это положение в верном свете, мы никогда не должны забывать, насколько иным оно кажется ему. Мы знаем, что нам удалось направить его в другую сторону, увести от Врага. Но пусть он думает, что причины такого изменения вполне обыденны и легко и просто устранимы. Он ни в коем случае не должен заподозрить, что сейчас он медленно удаляется от солнца в холод и мрак совершенно безбрежной пустоты.
Именно поэтому я почти обрадовался, услыхав, что он все еще молится, ходит в церковь и приступает к таинству. Я знаю, это опасно для нас, но было бы еще хуже, если бы он понял, как он далек от высокого накала первой поры. Пока он внешне сохраняет привычки христианина, можно поддерживать его в уверенности, что у него просто появилось несколько новых друзей и новых удовольствий, но его духовное состояние в основном такое же, как и шесть недель назад. Пока он так думает, нам даже не надо бороться с осознанным раскаянием о вполне определенном грехе. Будем только ослаблять смутное и тревожное чувство, что он не совсем правильно вел себя в последнее время.
С этой смутной тревогой обращайся очень осторожно. Если она усиливается, она может пробудить человека и испортить всю нашу работу. С другой стороны, если ты заглушишь эту тревогу полностью, чего, вероятнее всего, Враг тебе сделать не позволит, мы упустим возможность обернуть ее себе на пользу. Если же позволить ей развиваться, но не до таких пределов, когда она становится неотступной, переходя в подлинное покаяние, она приобретет одно неоценимое достоинство. Пациенту будет все труднее думать о Враге. Все люди во все времена в какой-то степени испытывали эту неохоту. Но если мысль о Нем поднимает в человеке целый ряд полуосознанных грехов, эта неохота усиливается. Тогда он возненавидит всякую свою мысль, напоминающую о Враге, как близкому к банкротству человеку ненавистен один вид банковской книжки. В этом состоянии твой пациент проникнется неприязнью к своим религиозным обязанностям. Прежде чем приступить к ним, он будет думать о них настолько мало, насколько это еще допускает чувство приличия, и по их окончании он будет забывать о них как можно быстрее. Несколько недель назад тебе приходилось искушать его фантазиями и невнимательностью во время молитвы. Теперь он примет тебя с распростертыми объятиями и почти начнет упрашивать, чтобы ты отвлек его и опустошил его сердце. Он сам захочет, чтобы его молитвы не были сердечными, ибо ничто не испугает его больше, чем непосредственное присутствие Врага. Он станет стремиться к тому, чтобы спящая совесть лгала.
Когда это состояние в нем укрепится, ты мало-помалу освободишься от утомительной обязанности использовать удовольствия в качестве искушений. Когда тревога и нежелание разобраться в сути этой тревоги уведут его от подлинной радости, когда привычка лишит приятности суетливые удовольствия, а возбужденность чувств накрепко привяжет к ним (к счастью, именно так привычка действует на удовольствие), ты увидишь, что его блуждающее внимание можно привлечь чем угодно. Тебе даже не нужно будет использовать хорошую книгу, которую он действительно любит, чтобы удержать его от молитв, работы и сна; вполне достаточно колонки объявлений из вечерней газеты. Ты заставишь его терять время не только в интересных для него разговорах с приятными ему людьми, но и в разговорах с теми, кто ему безразличен, на совершенно скучные темы. Он у тебя временами вообще ничего не будет делать. Ты его продержишь до поздней ночи не в шумной компании, а в холодной комнате, у потухшего камина. Всю его здоровую внешнюю активность можно подавить, а взамен дать ничто, чтобы под конец он мог сказать, как сказал один мой пациент, прибыв сюда: «Теперь я вижу, что большую часть своей жизни я не делал ни того, что я должен был делать, ни того, что мне хотелось». А христиане говорят, что Враг – это Тот, без Кого ничто не обладает силой! Нет, ничто очень сильно, достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли. Ничто отдает эти годы на утоление любопытства столь слабого, что человек сам его едва осознает. Ничто отдает их постукиванию пальцами, притоптыванию каблуками, насвистыванию опротивевших мелодий. Ничто отдает их длинным туманным лабиринтам мечтаний, лишенных даже страсти или гордости, которые могли бы украсить их, причем, окунувшись однажды в эти мечтания, слабый человек уже не может стряхнуть их с себя.
