Банальная история - Витич Райдо (е книги TXT) 📗
— Ничего, ничего, Анечка, мы справимся, — уверял меня Алеша и гладил по голове, и боялся выпустить из рук, и открыть свое лицо, наверняка с остатками влаги на щеках.
— Господи, как же я люблю тебя! Господи, прости меня! — молила я, захлебываясь слезами и раскаиваясь и в том, что не совершала так истово, как еще ни разу не просила, не желала. Не молила.
Алеша подхватил меня на руки и понес, уговаривая на ходу:
— Не плачь, все хорошо, все будет хорошо. Я рядом, Анечка. Ну, перестань, маленькая. В наркоз со слезами — не стоит. Потом поговорим, обсудим, сейчас, главное, успокоиться. У тебя как состояние? Голова не кружиться? Живот не болит? Дискомфорт есть?
Я мотала головой, боясь признаться, что все перечисленное присутствует и расцветает и ширится. Алеша и так напуган. Я довела его до истерики, до нервного срыва и возможно седых волос. Хватит с него волнений. Тем более, все равно скоро все решиться. Пять или десять минут, значительной роли не играют. В конце концов, я не на трассе в ста километрах от ближайшего населенного пункта, а в больнице с хорошим оснащением и полным набором медикаментов на случай экстренной помощи, да и любой другой.
Алеша принес меня в процедурный кабинет, усадил на кушетку, поцеловал и вновь заверил, словно гипнотизер, пристально заглядывая глаза:
— Все будет хорошо, Анечка, верь мне. Посиди, я скоро вернусь. Не боишься? Побудешь одна?
— Конечно.
— Ну и хорошо, маленькая, вот и замечательно, милая моя…
Он явно не хотел уходить и все же ушел, кинув на ходу кому-то в коридоре:
— Нина, измерь давление! Быстро! И кровь cito!
Я с тоской посмотрела Алеше в спину и тяжело вздохнула: может, все же стоило сказать ему, что мне не очень хорошо?
Пухленькая, миловидная блондинка в хирургическом костюме смерила мне давление и озабоченно нахмурилась:
— Низковато.
— Да нет, для меня нормальное, — заверила я ее, успокаиваясь сама — если давление нормальное, значит опасности нет.
Женщина кивнула, сгребла одноразовые шприцы и какие-то ампулы и вышла, а я осталась один на один с наплывающей дурнотой и вялой расслабленностью, что обычно наваливается на меня, как в периоды приступов, так и после значительных психических потрясений. Сейчас четко обозначить причину я не могла. Хватало симптомов, говорящих и за то, и за другое. Но не было сил додумать, мысли плавали, вязли и разбредались в разные стороны. Я прислонилась спиной к стене, и от этого незначительного движения почувствовала, как из меня полилась кровь.
Я вцепилась руками в край кушетки и закусила губу: звать на помощь? И так все бегают и суетятся из-за меня, смысл торопить? Да и смогу ли докричаться — дверь закрыта, за ней тишина. Или я оглохла? Сердце заколотилось и вдруг остановилось, и вновь забилось, и снова остановилось. И каждый толчок — капля жизни вон, каждая остановка — призрачный шанс что-то сделать, недолгая передышка для того, чтобы подвести итог.
Я поняла, что умираю.
И почувствовала, как влага стекает по ногам — кровь. Она спешила наружу, устав кружить по измученным венам.
Я скрестила ноги и сжала их, в глупой надежде остановить кровотечение и понимала — бесполезно. Стало внезапно, невыносимо горько от мысли, что жизнь закончилась, а я так ничего и не успела, потратила двадцать девять лет на пустую беготню по кругу. Что я делала вчера? А позавчера? А неделю, месяц назад? На что потратила драгоценные минуты жизни? Что совершила хорошего за те мгновения, что мне были отмеряны?
И поплыла, чувствуя, как тело покидают силы, оно скользит вниз, растекается по стене. Но я еще держусь, хватаюсь за воспоминания, милые образы, что кадрами замедленной съемки встают перед глазами: Алеша купает меня в ванне и играет со мной желтым резиновым утенком. Андрей с улыбкой смотрит, как я прихорашиваюсь у зеркала, кручусь, оглядывая себя. Сережка гоняет мяч и с криками забивает в ворота гол. Ура-а-а!! — несется над маленьким двориком пятиэтажки. В вечернем небе летают тополиные снежинки и кружится запах жаренной картошки с грибами и сбежавшего у кого-то на плиту молока. Хриплый голос Высоцкого вплетается в детские крики и смех…
— Аня?! Анечка?!! — глаза Алеши и лицо в цвет шапочки. — Ты что?!.. Что?!! Анечка!!!
Я тяну к нему руку в надежде зацепиться за его любовь и остаться еще хоть на чуть-чуть и успеть за эту малость исправить хоть часть проступков, загладить хоть частицу вины, успеть, еще постараться успеть… Но подо мной уже лужа крови и в ней вся моя жизнь, еще теплая, но уже не годная и к мигу существования.
— Каталку, быстро!!! — кричит Алеша, и я чувствую, как меня подхватывают его сильные и ласковые руки — как жаль, что я больше не познаю их нежности. И вижу его глаза и белый потолок, что плывет за ними, и плачу, не чувствуя слез — как странно, именно Алеше я сказала свое первое «люблю» и ему же предназначено услышать мое последнее «прости». К нему стремилась моя душа в начале пути, с ним же и прощалась в конце…
— Я люблю тебя, Алеша, всегда любила…прости меня…прости… — шепчут непослушные губы.
— Нет, Анечка, нет!!! Держись, слышишь?!! Держись!!!
Поздно. Как жаль, что уже ничего не вернешь…
Моя душа еще болит, и рука чувствует тепло любимой руки, и глаза видят милые, родные черты, но они уходят, расплываются, уступая место тьме и тишине.
Я удостоверилась в правдивости слов Олега — там, в мифической стране пращуров, действительно никого и ничего нет. Ничего, кроме покоя, в котором постепенно тонуло горькое сожаление и о жизни, и о смерти…
Эпилог
— Нет!! Нет!!! — диким, звериным воем пронеслось по больничному коридору, влетело в операционную и оглушило врачей. Они рванули в предоперационное помещение и увидели обезумевшего Шабурина, пытающегося то ли реанимировать сестру, то ли путем криков и медитации в пустые мертвые зрачки вернуть к жизни.
Кровь женщины бурой дорожкой обозначила путь, что преодолела каталка с телом. Ее уже убирала старенькая санитарка, вытирая лицо от слез, всхлипывая и причитая.
Реанимировать бесполезно, это понимал каждый, и все же, если есть хоть один шанс из тысячи, они должны его использовать. Каталку спешно завезли в операционную.
Через час хирург Виктор Кулагин посмотрел на анестезиолога Романа Косторенко, и оба поняли, что все ухищрения бесплодны. Бригада начала расходиться, ускользая за пределы наполненной скорбью залы, не в силах смотреть на Шабурина.
Тот так и не смог примириться с утратой, понять, что сестра мертва. Стоял над ней и все гладил ее волосы, смотрел в лицо, взывая то тихим шепотом, то громко, настойчиво, словно она могла, обязательно должна была услышать его.
— Перестань, Алексей! — попросил Кугарин, не в силах смотреть на страдания Алеши, — Она ушла. Все…
— Нет…Нет! Нет!! — качнул тот головой, глядя на хирурга, как на виновника трагедии, — Нужно реанимировать, продолжить…можно…
— Перестань! Ты же врач!!…Ты же понимаешь — ее не спасешь. И нельзя было спасти…Все, Алеша, все. Это даже не массивная кровопотеря — полная! Все, Алеша. Конец! Уже час, как…
Алексей с минуту смотрел на мужчину, не веря, не желая верить в услышанное. И понял, качнулся:
— Аня, Анечка, — прохрипел тихо, сник и отошел к стене, не спуская взгляда с тела сестры. Сполз на кафельный пол, синея на глазах.
— Убери ее! — закричал Кугарин анестезистке, указывая на тело женщины, а Косторенко, подхватив Шабурина, затащил его в соседнюю залу и принялся снимать сердечный приступ.
Галина, обнявшись с Тамарой, рыдали в ординаторской так отчаянно горько, словно умерла их сестра, словно они знали Аню всю жизнь и любили, как Алеша.
— Что же будет, Томочка, что же теперь будет? — вопрошала Галя.
— Не знаю, не знаю, — отвечала та, вглядываясь в дверную поверхность слепыми от слез глазами.
— Алексею Дмитриевичу плохо! — оповестила вбежавшая медсестра. — Совсем плохо! Сердце!
