Русачки (Les Russkoffs) - Каванна Франсуа (книги без регистрации бесплатно полностью TXT) 📗
— Послушай, отстань, не мешай! Нервы слабы — тогда проваливай, пойди погуляй, отцепись! Не мешай нам работать. Понятно?
Он повторяет то же, что раньше: так и не переставая со мной говорить, и даже не глядя, приканчивает женщину одной-единственной пулей — прямо в упор. Я позеленел. Чувствую, что теряю сознание. Марии не лучше.
Сержант закончил. Цепляет себе автомат на шею, говорит: «Прощайте», — вскакивает на велосипед, отъезжает достойно, зигзагами проезжает первые десять метров, — чуть не рухнул, бросает. И вот уже они оба уходят пешком принимать владения других поместий земли завоеванной.
Мы возвращаемся в свой домишко. Некоторое время молчим. Мария беззвучно плачет. Ну да, это война! Думают ли обо всем этом те мудилы, которые ее развязывают? Ну да, ну да, братец, они-то думают! И заранее все принимают. И даже очень хорошо принимают!
На ферме гульба. Все местные не-немцы празднуют освобождение. Слышно предсмертное гоготанье гусей. Из заначек появляется шнапс. Самодельный красный флаг, сделанный из прибитого к палке лоскута юбки, возникает над воротами. Я говорю Марии, что мне неохота здесь оставаться. Она отвечает, что везде будет так же. Да, но там мы не видели… Я уже больше никогда не смогу вспоминать этих людей иначе, как волочащими тех немцев на бойню. Она просит остаться здесь, хотя бы на один день, чтобы передохнуть, — она уже больше не может. Говорю: ладно, но не хочу ничего просить у этих типов. Пойду в Штафенгаген, может, найду чего поесть, — это не дальше, чем в двух километрах отсюда. Давай, по-быстрому! Запрись на ключ, никому не открывай, не бойся. Я и пошел за продуктами.
Маленькая дорога в Штафенгаген бежит параллельно большой. Как только я обогнул холм, закрывавший от меня большую дорогу, отдаленное бряцание шестеренок, к которому уже с ночи уши мои так привыкли, что оно стало частью пейзажа, превратилось внезапно в гром преисподней. Надо мной, вровень с некошеной травой, — длинные трубы пушек прут на Запад. По мере того как я приближаюсь, появляются башни, а за ними броня гигантских танков. Чудовищные гусеницы вгрызаются в асфальт, отбрасывают его плитками на обочины. Прилепившаяся гогочущими гроздьями цветастая толпа пьяной солдатни покрывает броню.
Русачки гуляют победоносную оргию. Ад Сталинграда завершается карнавалом. Разрядились в сугубо фривольное содержимое западных платяных шкафов: бюстгальтеры напялены прямо поверх униформы, розовые дамские трусики с черными кружевами красуются на макушке вместо ночных чепцов, грации с подвязками, сюртуки и цилиндры, зонтики от дождя и солнца, покрывала с кроватей, запахнутые наподобие римских тог, — всю эту карнавальную мишуру, которую на завоеванной земле неутомимо изобретает фантазия солдафона, открывают они для себя с диким восторгом. Тренькают по балалайкам, растягивают аккордеоны, дуют в губные гармошки, поют широко раскрытыми ртами, но ничего не слышно, ничего, кроме умопомрачительного рева скребущих гусениц и моторов, выжимающих полный газ.
Порой на башне, трофей из трофеев, — немецкая девица, с венком цветов, растерянная и вдрызг пьяная, которую этот круговорот уносит с собой и выплюнет где-то подальше.
На уровне первых домов я внезапно чуть не отброшен в кювет. Прямо навстречу мне несется фантастическая упряжка. И снова я, как Михаил Строгов. Телега! Телега, прямо как в русских романах! Длинная балка с двумя укосинами, наподобие буквы «V» — вот и весь ее кузов! Держится это на двух перекладинах, образующих колесные оси, и четырех вихляющих в разные стороны колесах, охваченных железными ободами… Вокруг головы лошади, ореолом, — большой деревянный полукруг, разукрашенный зигзагами и многоцветными цветочками и приправленный дюжиной бешеных колокольчиков. Сидя боком на этих носилках, ногами почти волоча по земле, солдат-возница щелкает бесконечным хлыстом, — той самой «нагайкой» из песен! — и лошадь пускается в адский галоп, колеса подпрыгивают на камнях, отвечая каждое за себя, и весь базар этот изгиляется и подскакивает, как большой расхляб, как гигантский пьяный паук, — давай, давай! И таких вот проходит целая вереница, одна за другой. Некоторые из них запряжены сразу несколькими лошадьми, цугом, все несутся полным галопом. А дребедени там всякой — навалом: бочки с горючим, мешки с картошкой, даже ящики со снарядами, — давай, давай! Теперь мне понятно, почему Красная Армия должна была обязательно чего-то ждать перед каждым броском своей бронетехники…
У входа в город мне странно видеть, что «Stavenhagen» написано кириллицей. Город не слишком и пострадал. Все двери домов распахнуты. Русские солдаты входят и выходят, большинство пошатываясь. На пересечении с северной дорогой солдат в юбке регулирует уличное движение. Та же униформа, что у мужчин, только в юбке. Коренастая, с пучком и особо стервозным видом. Похоже, здесь была заварушка. А вроде все было чинно, когда мы вчера проходили.
Останавливает меня какой-то солдат. Сержант, наверное. Приставляет мне к животу револьвер, — я поднимаю руки, — он спрашивает, почему я на улице и почему нет повязки. Говорю ему, что француз, — он смеется, убирает свою хреновину, целует в губы. Спрашиваю, где можно найти что-нибудь пожрать. Он широко расставляет руки, предлагая мне весь город: «Бери, братишка, вся Германия теперь твоя! Заходи повсюду, будь как дома, бери что хочешь, не распускай нюни, никогда ты не сделаешь им столько же, сколько они тебе сделали!»
Спрашиваю, сопротивлялись ли здесь. Он отвечает, что нет, — самую малость. Объявили себя открытым городом: белый флаг, мэр и наш командир договорились и все такое, как вдруг какая-то местная группа гитлерюгендво главе с сынком мэра заявила, что сдаваться не будет, что все их предки — трусы, так вот, они заперлись в мэрии и, когда наши войска вошли, стали лупить по ним гранатами и панцерфаустами.Что же нам было делать? Мы отступили, вызвали авиацию, разбомбили мэрию и немножко поударяли вокруг. А потом вернулись и всех гитлерюгендов,которые не были убиты, порасстреливали. Фашистское это отродье, настоящие псы бешеные!
Ах, так, так… Он спрашивает, а откуда ты это так хорошо по-русски гутаришь? Я объясняю. Он весь обрадовался. Целует меня еще раз. Я говорю ему: ладно, привет, он в ужасе: «У тебя нет револьвера? С ума сошел! Ты их не знаешь, этих немцев, настоящая срань! Если смогут тебя подстеречь где-нибудь в уголке — тебе хана!» Отстегивает свою кобуру, протягивает ее мне: «На, бери этот, все равно нелегальный, взял с немца. А главное — никогда не подставляй спину, понял, никогда в жизни!»
Вот и я при оружии! Никогда вообще не держал я в руках ничего огнестрельного, чувствую себя как-то неловко. А вдруг какой-нибудь русачок увидит меня с этим в руке, примет сразу за немца, до объяснения и не дойдет, полоснет автоматной очередью! Как только он свернул за угол, я потихоньку сбросил хлопушку в канаву.
Ладно, теперь — пожрать. Все лавки распахнуты настежь, но все пусты. Лица всех национальностей Европы, за исключением немецкой, входят в дома и выходят. Выходят, как правило, с полными руками и нагруженными плечами. «Tri dnia grabeja!», — сказал мне один русачок. Три дня грабежа, более или менее санкционированного. Начальство глаза закрывает. Русские солдаты, как видно, пищу не ищут, одежду тоже, мебель им также совсем не нужна. Интересуют их больше драгоценности, ценные сувенирчики. И еще — шнапс. Вхожу я в первый попавшийся жилой дом.
На первом этаже какие-то типы толкутся, опустошая ящики комода. Я поднимаюсь выше. На втором этаже — то же самое. На третьем — закрытая дверь. Стучу, как идиот. Ответа нет, разумеется. Верчу ручку, дверь открывается, вхожу. Прихожая, столовая, добротно обставлены. То есть, добротно в сравнении с нашими. Вся семья сидит за столом. Они встают и, ни слова не говоря, выстраиваются по струнке, спиной к стене. Безропотно. У всех на руке белая повязка.
Мне неловко. Старик отстегивает свой браслет, протягивает мне часы. Я говорю: «Nein!» Он боится. «Wir haben kein Geld!» У нас нет денег. И вдруг его осенило: «Wollen Sie Zucker?» Хотите сахара? Делает мне знак, чтобы я следовал за ним. Он так боится, что ноги его дрожат. Неужели у меня такой подлый вид?
