Глаз бури - Мурашова Екатерина Вадимовна (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
– Все сущее есть проявление неисчислимых благодатей Творца… К их числу относятся и науки…
– Теория господина Дарвина – это благодать Творца?! Я в восторге от вас, Иннокентий! Жаль, что вы предвзяты ко мне и тем многообразным возможностям любви, которыми наделил нас Господь. Поэтому вы никогда не сможете в полной мере и по достоинству оценить мою к вам искреннюю привязанность…
– Тьфу на тебя! – не удержался Иннокентий Порфирьевич, покраснел и вскочил, вращая глазами.
Иосиф расхохотался.
– К тому же я где-то слышал, что человека-то сотворил как раз Дьявол…
– Иосиф, перестань немедленно Иннокентия дразнить! – лениво, но вместе с тем твердо заметил Туманов. – Если его как следует разозлить, он может быть опасным. Я это доподлинно знаю…
– Я вас оставлю, – дрожащим голосом заявил Иннокентий Порфирьевич.
– Ну разумеется, страшный вы человек… – промурлыкал ему вслед Иосиф.
Когда же Софи, окончательно обалдев от этой философической мути, покидала гостиную или кабинет и оставляла Туманова и Нелетягу одних, они тут же встряхивались, словно проснувшись, и начинали говорить энергично и явно конкретно. К сожалению, при этом оба значительно понижали голос, и Софи, как ни маялась под дверью, склонившись к замочной скважине, так и не сумела услышать и понять ничего ясного и вразумительного. Вид у обоих был такой, как будто они обсуждали весьма важное и неотложное дело. Что за дела у Туманова с Нелетягой, человеком абсолютно «неделовым» по определению – понять было решительно невозможно. Хотя и хотелось.
Туманов отчетливо понимал, что Софи скучает без дела и пытался развлекать ее «в соответствии» – брал ложу в театре, возил на концерты. Для Софи каждый такой поход превращался в испытание, а Туманов исправно посещал буфет, согласно перемигивался в фойе с дамами весьма сомнительного вида и сладко засыпал на середине первого действия. Иногда даже начинал похрапывать. Софи приходилось пинать его локтем в бок. Пинала она с душой и что было сил. Туманов крякал, но, впрочем, не обижался, бормотал что-то успокаивающее и привычно менял позу.
– Ты теперь живешь в городе. У тебя большая квартира, прислуга. Отчего твои подруги не приходят к нам? И ты не ездишь к ним? – спросил он как-то. – Или ездишь, но мне не рассказываешь? Почему?
– Моя лучшая подруга Элен Головнина отказала мне от дома, – ровно сказала Софи. – Остальные – не то, чтобы более строгих правил, но просто меньше меня любят… Суди сам…
– Элен Головнина?! – воскликнул Туманов. – Но как?!.. Мне казалось…
– Не знаю, что там тебе казалось, – горько усмехнулась Софи. – Ты просто не знаешь Элен…
– Отчего же? – возразил Туманов. – Я ее знаю.
Он в двух словах рассказал Софи о визите Элен в игорный дом.
– Я полагал, что она-то уж никогда тебя не предаст… – закончил он. – Ну что ж, значит, ошибся…
– Ошибся, но не в этом, – раздраженно заметила Софи. – Отдав ей эти векселя, ты оказал Элен поистине медвежью услугу. То-то я и думаю: чего она так мечется? Элен органически не переносит лжи. А теперь из-за нас с тобой она вынуждена лгать ее обожаемому Васечке в двойном объеме. Из-за векселей и из-за меня… Право, боюсь, как бы с ней не случилось нервического срыва…
– Из-за тебя?
– Ну да. Это была душераздирающая история. Элен, белая как замороженная в леднике смерть, вызвала меня на свидание и сообщила, что из интересов детей просит меня пока у них не бывать. Разумеется, ее дражайший Головнин заставил ее сделать это, но об этом она не сказала ни слова. Как же, уронить Васечку… Она взяла все на себя. Само собой, я стала ее расспрашивать, она только рыдала и закатывала глаза, а я думала о том, где раздобыть нюхательной соли. Сам знаешь, я ношу с собой пистолет, но средства для выведения из дамского обморока… В конце концов, я пригрозила ей, что, если она немедленно не объяснит мне, в чем дело, я действительно разорву с ней все отношения и никогда в жизни не произнесу ее имени. А все воспоминания о совместно проведенных годах буду гнать из головы поганой метлой. Тут она, наконец, сломалась, рассказала про Васечку, уверяла меня в своей любви, потом едва не кинулась мне в ноги, умоляя простить… В общем, хорошая сцена для романа. Только не для моего. Я ее с трудом успокоила, и мы договорились так: письма будем передавать через доверенное лицо, а встречаться по предварительному уговору в кофейне Греффа. Там днем народу почти никого нет, и, если опустить вуаль…
– Но почему она не может прийти к тебе?
– К тебе, Михаил! К тебе! Не забывай, пожалуйста, что эту квартиру снимаешь ты! Я никогда не могла бы снять ее для себя. И ты спрашиваешь, почему Элен Головнина не могла бы прийти в квартиру Михаила Туманова, чтобы поболтать накоротке и выпить чаю с его нынешней содержанкой, с которой они когда-то вместе гуляли в Летнем саду?! Ты действительно этого не понимаешь?! – Софи уже кричала в голос. Зрачки ее расширились, совершенно скрыв радужку, а лицо покрылось красными пятнами. Туманов смотрел на нее молча и сосредоточенно. Его лицо не выражало никаких чувств. – Ты не замечал, что знающие меня с детства люди отворачиваются и делают вид, что не заметили меня, когда мы случайно сталкиваемся с ними в фойе театров? Если кто-то из моих старых поклонников и не прочь поболтать со мной, то дама, которую он сопровождает, дергает его за рукав и буквально оттаскивает прочь. Ты очень наблюдателен, Михаил, неужели ты скажешь, что этого не видел?! Я выросла на этой улице, меня здесь помнят даже старые собаки. И только они, да еще владельцы зеленной и мясной лавок и признали меня. За месяц, что мы здесь живем, никто из старых знакомых не нанес нам визит, никто даже не прислал карточку! Только гимназистки с моим романом приходили за автографом, да и они, я уверена, сделали это тайком от взрослых! Я не говорю о дворянских семействах, даже знакомые чиновничьи рожи (все они когда-то выпивали в кабинете моего демократически настроенного и общительного отца и качали меня на колене!) делают вид, что не заметили меня, встретив на улице… И не говори мне, что ты этого не знал! Не говори!!!
Догадавшись, что у Софи началась истерика, Туманов шагнул к ней и коротко, без замаха ударил по щеке. Девушка сразу замолчала. По опыту Туманов знал, что теперь она будет плакать, и приготовился утешать. Софи не заплакала, и лишь смотрела на него лихорадочно блестящими глазами.
– Я не знал, – тихо сказал Михаил. – Мог догадаться, просчитать, заметить, но… не хотел, наверное… Теперь… Хочешь, я их всех уничтожу? – глаза Туманова налились кровью, а лицо сделалось настолько страшным, что Софи отвернулась, не в силах смотреть. – Этого слюнтяя Головнина, всех, кто хоть раз посмел на тебя косо взглянуть… Ты только сейчас скажи: хочешь?!
– Угу! – усмехнулась Софи и приложила ладонь к горящей щеке. – То-то они меня сразу полюбят…
– А тебе надо, чтоб – любили?! – в голосе и на лице Туманова читалось несказанное удивление.
Софи горько рассмеялась.
Февраля 28 числа, год 1990 от Р. Х., Санкт-Петербург
Здравствуй, милая Элен!
Моя нынешняя жизнь наверняка трудно представима для тебя с точки зрения морали и высокой нравственности, но вместе с тем весьма обыкновенна в повседневных мелочах. Ты не поверишь, но я так же утром встаю, кушаю свежие булки с маслом и кофеем, гуляю в «Аквариуме», катаюсь на островах и посещаю театры. По вечерам у меня бывают гости.
Днем я пытаюсь писать, но, хотя материала предостаточно, процесс идет с большим трудом. Причину этого я еще достоверно не отыскала, надеюсь справиться с этим в ближайшее время. Возможно, все дело в том, что писать о других возможно лишь тогда, когда в собственной душе бури слегка улеглись, или хоть затихли. Сама понимаешь, что это не мой случай, и к своему нынешнему положению я далеко не привыкла.
Туманов по преимуществу держится со мной крайне мило и очень старается меня всячески развлекать. Его позиция при этом остается вполне купеческой, впрочем, к его чести, он этого совершенно и не скрывает. Он не любит быть в долгу, и самое заветное его желание касательно наших отношений – поскорее оплатить счет. Еще в самом начале он заявил об этом прямо (при этом радостно усмехался и едва ли не потирал руки):
– Ну вот, теперь я, наконец, могу спокойно, ничего не опасаясь, купить тебе тряпок и всяческих побрякушек с камнями. И ты не будешь от них нос воротить, а возьмешь как миленькая и станешь в них наряжаться…
При этом он совершенно искренне не понимает, какие чувства во мне будят подобные заявления. Отношения купли-продажи, по всей видимости, единственные отношения между людьми, которые он вообще знает. Честная торговля – идеал порядочности. Со мной он старается торговать честно и не мелочиться в цене. Вообще-то по природе и личной истории Туманов – талантливый мошенник. Теперь он откровенен со мной так, как можно быть откровенным с домашней утварью или прислугой (отчего-то я в последнее время часто вспоминаю мою Веру. Как-то она там, в Сибири? Последнее письмо от нее было еще осенью. Оно совершенно крестьянское и состоит из одних приветов и справок о здоровье. Понять из него что-то о действительном положении дел невозможно. Впрочем, жизнь идет, дети живы и здоровы – и за то слава Богу). Я подозреваю, что сам Туманов считает этот уровень фамильярной откровенности доверием, и изнутри его системы ценностей я должна гордиться тем, что он мне оказан. Стыдливость (все ее формы) присуща ему не больше, чем дворовому псу. За истекшее время он успел многое мне о себе порассказать. Ты сейчас придешь в ужас, но, право, некоторые из его мошеннических авантюр вызывают у меня искреннее восхищение. Если вспомнить мою полудетскую любовь – мелкого жулика Дубравина, то вполне можно предположить, что такова моя планида – увлекаться мошенниками. Туманов, конечно, гораздо крупнее со всех точек зрения. Его сила – это сила матерого зверя, выжившего наперекор обстоятельствам и победившего во множестве схваток с себе подобными. Его рассказы о людях и нравах жутковаты и обворожительны одновременно. Как писатель, я пребываю в состоянии непрерывного восторга и стараюсь побольше и поточнее запоминать и даже записывать. Последнее, впрочем, приходится делать тайком, потому что Туманову это почему-то не слишком нравится. Вероятно, из природной подозрительности, которой он наделен в огромной мере и которая вполне объяснима историей его жизни.
Михаил великолепно разбирается в торговле и современной промышленности, обладает деловым чутьем на прибыль и, судя по всему, крайне успешен в делах, где изначально можно все просчитать и подвести хотя бы приблизительный баланс. Вместе с тем, в области человеческих чувств он порою проявляет поразительную неразвитость и даже наивность. Так, например, он почти не понимает грани между страхом и уважением. Уважать какого-то человека и страшиться его – для Туманова практически одно и то же. Можешь теперь себе представить, как влияет такое убеждение на его поступки.
Когда однажды я, находясь в нервическом расстройстве чувств, буквально обвинила его в обрушившемся на меня общественном отчуждении (Глупость, конечно, несусветная! Он-то тут причем? Я что, без сознания была? А потом?), он тут же предложил мне отомстить и уничтожить всех, кто был со мной недостаточно почтителен. Накануне Мари Оршанская не только не поздоровалась со мной в концерте, но и буквально за руку оттащила от меня своего второго мужа (Или еще жениха? Право, мне не уследить за нашей динамичной Мари!). Причем этот последний был вовсе не против со мной поболтать и даже, с согласия моего спутника, угостить меня чем-нибудь в буфете (Михаил в это время просто спал в ложе – он всегда спит в театрах – и спросить его представлялось весьма затруднительным). Можно представить себе, как я разозлилась!
А теперь представь себе, как я, с помощью Туманова, начинаю мстить всему свету! Хорошенькая картинка, не так ли? Туманову, между тем, она представляется вполне логичной и даже привлекательной (с точки зрения его собственной, и совершенно мне непонятной! – ненависти к высшему обществу и опять же оплаты счетов). Когда я, успокоившись, попыталась объяснить ему, что отвергающие меня сегодня люди абсолютно правы, несмотря на все чувства, которые я лично сейчас испытываю, и просто инстинктивно заботятся о сохранении некоего статуса кво (а иначе – что? Хаос?), он просто глухо зарычал, как, бывает, рычат крупные собаки, если их дразнить.
Спустя некоторое время, видимо, обдумав ситуацию со всех концов и не в силах примириться с ней, он предложил мне немедленно выйти за него замуж, чтобы заткнуть всем рты. Помня твои рассказы, я поинтересовалась, имеет ли он какие-нибудь отношения с какой-нибудь из церквей. Как ты и предполагала, Михаил сказался некрещеным и неверующим, но выразил немедленную готовность креститься, венчаться и «что там еще понадобится».
– Ты хочешь на мне жениться, чтобы спасти от позора? – уточнила я.
– Нет никакого позора! – проворчал Туманов. – Но так тебе будет сподручнее со своими…
Я честно сообщила ему, что такое замужество отнюдь не восстановит моего общественного положения внутри моего класса.
Того взрыва эмоций, который последовал за этим моим заявлением, я тебе описывать не стану, опасаясь за твою всем известную чувствительность. Отбушевав, Туманов с достаточной долей неуверенности поинтересовался у меня, что я думаю о том, чтобы уехать за океан, в Северо-Американские Штаты. Я была уже достаточно утомлена предыдущими сценами, чтобы щадить его чувства. Поэтому, загибая пальцы, и беззастенчиво пользуясь его же собственными рассказами, монотонно сообщила ему о том, что:
Я очень плохо читаю и почти не говорю по-английски;
Он сам говорит только на языке низших классов, так называемых «кокни»;
Успешных и довольных жизнью фермеров не получится ни из меня, ни из него;
После окончания войны между Северными и Южными штатами, высший класс у них держится еще более замкнуто и отчужденно, чем в России, где есть хоть какая-то стабильность;
Заниматься каким бы то ни было предпринимательством в незнакомой стране и с фактическим незнанием языка просто не рационально. Даже если Туманову и удастся в этом преуспеть, я в этом случае обречена на совершенно кромешное одиночество, потому что вряд ли меня заинтересуют американцы, которые согласятся общаться со мной за деньги Туманова. Этого я могу иметь в достатке и дома.
Сам Туманов уже один раз пытался прижиться в стране «всеобщей свободы и равных возможностей» и отчего-то вернулся обратно в Европу.
После этого разговора Туманов впал в глубокую меланхолию и два дня фактически не показывался мне на глаза, напиваясь каждый вечер до совершенно скотского состояния. Мне действительно было его очень жаль, но что я могу поделать? Уехать с ним за океан? Пойти под венец? И кому от этого станет лучше?
Никогда бы не подумала, что буду скучать о своих учениках, так как никогда не чувствовала в себе в полной мере учительского призвания. Однако – скучаю. И, хоть они по преимуществу и порядочные болваны, все-таки их блестящие глаза и лукавые физиономии, оказывается, давали мне не только хлеб насущный, но и какое-то удовлетворение от ненапрасного течения жизни.
Есть, впрочем, человек, который пребывает в совершенном восторге от случившейся со мной перемены положения. Это моя служанка Ольга. Я взяла ее с собой в город, о чем почасту жалею, но нет сил быть жестокой и отослать назад. Ольга удивительно для ее лет бестолкова, не понимает городских цен и порядков, постоянно собачится с кухаркой и горничной (которые живут в городе уже много лет и, соответственно, презирают «неотесанную» Ольгу) и едва ли не каждый день теряется. К тому же у нее роман с Калиной Касторским (помнишь, тот мужик, который следил за мной). Сама Ольга почему-то называет свои отношения с Калиной «финтифлюшкой». «Понимаете, барышня Софья Павловна, такая у нас с ним финтифлюшка вышла…» Сие наименование бесит меня несказанно, но поделать я ничего не могу, так как Ольга по тупости своей не понимает порой даже прямых указаний. Впрочем, возможно я к ней пристрастна. После Веры, которая, как ты помнишь, сочиняла стихи и изучала латынь, любая служанка покажется дурой. А от Калины я, по крайней мере, могу узнавать о том, что делается в клубе и т. д. (Туманов рассказывает мне только то, что сочтет нужным, а дубоватый Калина слишком прост, чтобы фильтровать сведения в интересах хозяина). Ольга от Туманова в абсолютном и искреннем восторге. Он постоянно дарит ей какие-то мелочи, и оказывает все другие знаки внимания, перед которыми просто не может устоять молодая и глупая служанка. При этом он делает это так сноровисто и как бы даже автоматически (Ольга этого, разумеется, не замечает), что у меня, к примеру, нет никаких сомнений – вся эта метода завоевания безусловного расположения горничной госпожи опробована им не один десяток раз на самых разных объектах.
С этим последним утверждением косвенно связана и моя к тебе, Элен, просьба. Есть тема, которую я не могу обсудить с тобой в письмах. Поэтому я была бы тебе крайне признательна, ежели бы ты отыскала возможность и встретилась со мной в нашей кофейне, лучше в первой половине дня, пока твой Василий на службе, а Туманов отсутствует по делам. У тебя дети и прочие дела, а я – ничем не занята, так что я жду от тебя весточки, когда именно мы сможем с тобой повидаться.
На том прощаюсь с надеждой и остаюсь любящая тебя –
