Удельная. Очерки истории - Глезеров Сергей Евгеньевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗

Спустя какое-то время начались уплотнения: во все квартиры стали подселять жильцов. Мы с мамой решили отдать одну большую комнату жильцам. Квартира наша превратилась в коммунальную: на кухне шумели примуса, у каждого съемщика появились кухонные столы, в прихожей – столы и вешалки, а на стене вывесили график уборки мест общего пользования.

Действительно, впереди была взрослая жизнь. Учеба в фабрично-заводском училище им. Ленсовета при «Горводе» и получение специальности автослесаря, первая любовь, новые друзья... (но снова беда в семье: в апреле 1933 года после тяжелых родов умерла сестра Таня. – С. Г.)

Мама сидела на кухне и безутешно рыдала, вцепившись руками в распущенные черные волосы.

– Если бы был Бог, разве он допустил бы такую несправедливость, – причитала мама. – Танечка так хотела иметь ребенка, и вот ребенок есть, а ее нет. – Он изверг, убийца этот Бог, – шептала она сквозь слезы...

Похоронили Таню на Шуваловском кладбище, рядом с могилой папы, около могил тети Саши и бабушки Устинии.

Таниного сына назвали Дмитрием – в честь его дедушки Дмитрия Павловича Лобанова» [49].

Затем была работа на заводе «Электроприбор», учеба на рабфаке (правда, при поступлении на рабфак едва не случился казус. – С. Г.).

Заявление я написал без труда, а вот документов родительских у меня никаких не было. Покопавшись в ящике письменного стола, где у папы лежали всякие документы, я нашел красивую бумагу с красными печатями, в которой говорилось, что моему дедушке, Павлу Яковлевичу Лобанову, за его выдающиеся заслуги перед городом присвоено звание «Почетный гражданин города Углича». Документ мне понравился. Я знал, что мой дедушка Лобанов жил очень бедно, но что он почетный гражданин Углича, не знал. А ведь последнее говорит о его деловых качествах.

Когда я принес эту бумагу к начальнику учебной части Александру Ивановичу, он просто ахнул:

– Убери это и не показывай никому, – сказал он мне угрожающим шепотом. – Ты что, не знаешь, в какое время мы живем? – добавил он.

Бумагу я, конечно, забрал, а вот насчет «времени, в котором мы живем», был с ним не согласен. «Чем же плохой был у меня дед, если ему звание почетного гражданина присвоили? – рассуждал я. – Ведь и Минин и Пожарский были почетными гражданами».

На следующий день я принес в учебную часть солдатскую книжку моего дедушки Игнатия, где было сказано, что он потомственный крестьянин и прослужил в царской армии рекрутом двадцать три года.

– Вот это другое дело, – сказал Александр Иванович...

В июне 1935 года мы окончили третий курс и разошлись на каникулы. На работе мне тоже дали учебный отпуск. Все лето я увлекался шахматами. Ходил играть в ЖАКТовский турнир на Ивановской улице – в домик, где был когда-то наш детский садик. Получил там 2-й шахматный разряд. В это время проходил турнир мирового первенства, в котором принимали участие знаменитые шахматисты. Мы с увлечением разбирали партии турнира и сами часами просиживали за шахматными досками.

Напротив нашего дома, на пустыре, построили большой деревянный дом и заселили его семьями с фабрики «Красная нить». Народу у нас на Павловской значительно прибавилось. Мы организовали целый спортивный комплекс. На месте бывшего бурковского огорода сделали волейбольную площадку, поставили турник, на котором весь день крутились, сделали качели для малышей, под яблоней поставили стол для шахмат; по вечерам здесь собиралось много ребят и шел «большой» волейбол. Играть в волейбол к нам приходили ребята и девчата с других улиц.

На Осиповском проезде, в деревянном здании бывшего приюта, сделали женское общежитие – его называли «гарем», оттуда к нам приходили девчонки, и мы вечерами, после волейбола, гуляли с ними по Павловской улице, а иногда расходились парочками и гуляли в Сосновке. Это было самое чудесное, самое незабываемое время моей юности...

В то далекое чудесное время мы все были исключительно едины в своих мнениях и убеждениях, в любви к нашей Великой Родине, к нашему Ленинграду, к Великому Сталину. Мы пели наши любимые песни Утесова из кинофильмов «Веселые ребята», «Цирк» и проникались гордостью за величие нашей страны, нашего народа. Для нас все кругом было озарено ярким светом ленинских идей, молодости и счастья. Перед нами открывалась жизнь, полная надежд, свершений и радостей. Мы верили – будущее принадлежит нам!

Но мы были влюблены еще и друг в друга. Я ходил влюбленный по ушли в Клаву... Отношения у нас с Клавой были исключительно целомудренные, я смотрел на нее, как на божество, боялся к ней прикоснуться.

Клава (вторая слева) с подругами (Надей и Ниной) и братом одной из них. Фото 1939 г. Из архива Т.Н. Лобановой

1936-й год – окончание рабфака и поступление в Ленинградский индустриальный институт (так тогда назывался Политехнический институт), начало семейной жизни, рождение ребенка (9 марта 1938 г.). (Дочку назвали Таней – в честь сестры, погибшей пять лет назад. – С. Г.)

Незадолго до начала нового учебного года у нас произошло невероятное, непредвиденное происшествие: маму уволили с работы. Она ведь родилась в Брест-Литовске, то есть за границей, а завод был оборонный, вот и решили обезопасить завод от врагов народа. В общем, опять это выглядело как «охота на ведьм». Ведь мама приехала в Петроград девятилетней девочкой и прожила здесь 38 лет.

Увольнение мамы сильно ударило по нашему бюджету: мы остались вчетвером на двух стипендиях. Конечно, на эти деньги прожить было невозможно. Пришлось срочно принимать меры. Мы переселились все в одну комнату, а вторую сдали студентам Лесотехнической академии. Это нам давало еще 450 рублей, но пришлось забиться в одну комнатку всем четверым...

На родной Павловской улице. Третья слева – Е.И. Лобанова. Фото конца 1930-х гг. Из архива Т.Н. Лобановой

Обычно мы ходили в институт пешком, через Сосновку. Собирались у ворот нашего дома, на скамеечках. Приходили сюда Петька Прокофьев, Борька Плотников, Володька Медейко [50], Клава и я. Вот такой компанией мы и шли в институт, оживленно беседуя, с шутками и смехом. Иногда мы вполголоса обсуждаем внутриполитическую обстановку в стране. Уже третий год, с небольшими перерывами, идут судебные процессы над врагами народа: судят троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев всех мастей – военных и гражданских, партийных работников и простых смертных...

В наших умах никак не укладывается происходящее. Когда я учился в школе, на ученических тетрадях печатали портреты наших руководителей партии и государства – тех, кто ведет нас к победе коммунизма. Это портреты Ленина, Троцкого, Зиновьева, Каменева, Рыкова. Они для меня были людьми, олицетворяющими партию. Они в моем детском сознании заменяли бабушкины иконы. Я молился на них так же, как на святых. И вот теперь их судят как изменников, врагов народа, иностранных шпионов и диверсантов. Не хотелось этому верить, но ведь Сталин не допустил бы такого, если бы это было не так, рассуждали мы. А вчера я был в нашем маленьком кинотеатре «Уран» на Скобелевском. Там в журнале показывали судебный процесс и последнее слово Бухарина. Он прямо сказал, что боролся против советской власти и заслуживает кары народы. Вот тебе и штука, а я по учебнику Бухарина изучал «Теорию советского хозяйства». Чудеса в решете. Но не верить этому было нельзя, я ведь сам видел его заявление своими глазами. К тому же мы беззаветно верили товарищу Сталину. «О Сталине мудром, родном и любимом, / Прекрасную песню слагает народ», – этими строками определялось наше отношение к Великому Вождю...

Первую специальную гидротехническую практику я проходил на Волге, на строительстве Шекснинского гидроузла. В качестве рабочих были заключенные, отбывавшие наказание по различным статьям Уголовного кодекса, среди них было много политических заключенных. Обычно это были интеллигентные люди, среднего возраста и даже молодые, очень приятные в разговорах и совершенно не похожие на преступников. Из разговоров с ними у меня составилось представление, что все они сидят здесь напрасно... Работали они отлично, но жили в ужасных условиях, вместе с уголовниками – бандитами и убийцами. Это было страшно... Какая-то безысходная тоска наполняла мою душу. Я понимал, что эту вопиющую несправедливость побороть невозможно, сегодня нет таких сил, которые освободили бы из заключения миллионы невинно осужденных людей. Мне вспомнился комсомолец нашего института Тихон Авдеев, который пытался защитить своего дядю, брата матери, арестованного по ложному доносу Тихон ничего не добился для своего дяди, но его самого исключили из комсомола за потерю бдительности...