Бессмертник - Плейн Белва (книги без регистрации TXT) 📗
— Продолжайте, — настороженно проговорил Джозеф.
— Сами понимаете, люди жили бок о бок с самого детства, у них на многое сложилась единая точка зрения… Новичкам приходится сложно… Такова, в конце концов, человеческая природа. Верно?
В голове у Джозефа на миг вспыхнул яркий, ослепительный свет. Вспыхнул и погас, но этого было довольно.
— Ясно, — сказал он. — Я вас понял. Евреев не принимаем!
Сперва у мистера Лавджоя покраснела шея, потом румянец цвета недожаренного ростбифа выбрался из-под воротничка и залил все лицо.
— Я не стал бы употреблять столь резкие выражения, мистер Фридман. Мы — сообщество без предрассудков. В нас нет ненависти. Но людям всегда уютнее с себе подобными…
Последняя фраза прозвучала чуть вопросительно, словно он ждал от Джозефа ответа. Джозеф не ответил.
— Многие ваши единоверцы приобретают дома и земли ближе к Саунду. Там даже, говорят, строится прекрасная синагога. На самом деле тот район куда лучше, и летом прохладнее…
— Значит, евреи отхватили лучшую часть города?
Это замечание мистер Лавджой пропустил мимо ушей.
— Агенту следовало вам все это изложить. Он действовал крайне непрофессионально.
— Я бы не сказал. Я просил его об одном: показать мне дом. Он так и сделал. Потом я попросил принять деньги. Он принял. Очень просто.
Мистер Лавджой покачал головой:
— Далеко не просто. Дом — это не только четыре стены. Нельзя сбрасывать со счетов соседей и вообще — всю округу. Жить особняком, без общения? Люди устраивают праздники, ходят друг к другу в гости. Не хотите же вы смотреть на все это издали?
Он абсолютно прав. Так что же, отступить? Немыслимо. На себя-то мне наплевать: желает он быть моим соседом, не желает… Да пошел он к черту! А насчет себе подобных… Я — за! Согласен целиком и полностью. Только у человека должен быть выбор, и выбирать он должен по доброй воле. Он произнес:
— Мы не ждем приглашений на ваши званые вечера и сами вас звать не собираемся. Единственное, чего мы хотим, — поселиться в этом доме. И мы это сделаем.
— Это ваше последнее слово?
— Да.
— Знаете, я ведь могу обратиться в суд. Затеется долгая, сложная тяжба, на которую и вы, и я потратим уйму денег и времени.
Он думал: какие радости видела она в жизни? Что он успел подарить ей за те недолгие, лихорадочные годы до краха? Путешествие в Европу. Бриллиантовое кольцо, которое он лишь недавно выкупил из заклада. Знаю, ей кольцо не по душе, зато мне важно, чтоб она его носила. Да еще шуба, которую она носит уже пятнадцать лет. Он представил ее нежные, бледно-розовые щеки, шею в обрамлении порыжевшего от времени меха… Узнай она о теперешнем разговоре — тут же скажет, что дом ей вовсе не нужен. Заставит отказаться. Но она не узнает, никогда. Я этого не допущу.
— Мистер Фридман, мне не хотелось бы доводить дело до суда. Я слишком занят, и вы, я уверен, тоже.
Да, и к тому же противно обсуждать это во всеуслышание. Джозефа охватила безмерная усталость. И злость — на самого себя. Зачем он принял все так близко к сердцу? Разве он услышал что-то новое? Неожиданное? Непредсказуемое?
— Если вас не удовлетворяют две тысячи, сумму можно пересмотреть.
Джозеф поднял глаза. Но прежде чем увидеть Лавджоя, он увидел другие лица: Анну, Айрис, потом Мори и, наконец, неведомо почему, Эрика… Он не знал его, едва мог себе представить, его забрал как раз такой человек, да-да, именно такой.
— Меня нельзя купить, — тихо произнес Джозеф. — Мне нужен дом.
— Это ваше окончательное решение, мистер Фридман?
— Да.
Прежде чем открыть дверь, мистер Лавджой обернулся:
— Должен заметить — из опыта общения с вашим народом, накопленным за всю жизнь, — что все это люди трудные, упрямые и заносчивые. И вы — не исключение.
— А из опыта общения с вашим народом, накопленным нами за два тысячелетия, скажу, что вы такие же и еще хуже.
Приду домой и опишу Анне, как мы стояли друг против друга и хватило бы искры… Нет, ничего я не опишу. Анна ничего не узнает.
Рука мистера Лавджоя на ручке двери. Какие холодные у него глаза, серые, как воды Северной Атлантики зимой: пронизывающий, ледяной холод. Он едва заметно поклонился и вышел, бесшумно — как и пристало джентльмену — прикрыв за собой дверь. Джозеф так и не двинулся с места. Спустя время в кабинет заглянула мисс Доннелли, уже в шляпке.
— Можно мне идти домой, мистер Фридман? Начало шестого…
— Да-да, конечно, идите.
— Ничего не случилось? Мне показалось…
Он махнул рукой:
— Ничего. Ровным счетом ничего. Просто я задумался.
Глаза Анны. Скорбные глаза, изумленные глаза, в них так легко загораются радость и смех. «Качество», — говаривал его отец. Качество всегда отличишь. А этот человек сказал, что не хочет жить с ней на одной улице. В нем снова заклокотала ярость.
Я не отступлюсь от этого дома, дух испущу, но не отступлюсь!..
Хотя маляры и каменщики еще не закончили работу, в начале сентября они переехали, чтобы Айрис могла начать учебный год. Она без труда нашла себе место учителя в четвертом классе. Школа находилась неподалеку и, как они узнали позже, считалась самой престижной во всей округе. Сама Айрис к этому вовсе не стремилась. Она мечтала учить детей бедняков: им это нужнее. Будь ее воля, пошла бы в школу на Ист-Сайд или, того лучше, в Гарлем.
— Я потел всю жизнь, чтобы выбраться из трущоб и бедности, — со стоном сказал Джозеф. — Ну, хочешь, я выкину из этого дома все ванны и туалеты, чтобы ты поняла, каково жилось на улице Ладлоу? Хочешь?
Он сразу понял, что шутка не удалась. Айрис посмотрела на него сердито и недоуменно, а смех Анны оборвался вздохом. Ох, до чего ж Айрис серьезна! Ничему-то не радуется, наблюдает за всем, словно со стороны, и отпускает колкие, едкие замечания. На ее вкус местные жители слишком явно — и в одежде, и в поведении — подчеркивают свое изысканное воспитание и далеко не скромный достаток. И дети, которых она учит в школе, такие же зазнайки.
Переделки, затеянные Анной в доме, Айрис тоже не одобряет.
— Мне нравилось, как было, — сказала она, войдя после ремонта в кухню. Теперь здесь сияла хромированная сталь, белел фарфор и густо краснела кафельная плитка. — Ну, грязь, разумеется, не в счет, грязь я тоже не люблю. Но это походит на картинку из модного журнала.
— Именно это я и задумала. Картинку из журнала, — твердо сказала Анна.
Впервые в жизни у нее была возможность сделать по-своему. Дорогостоящую помпезную мебель в стиле Людовика, с которой они прожили всю жизнь, выбирал Джозеф. Самое удивительное, что, когда грузчики унесли золоченые завитушки, пестрые цветочки и надутые, словно у старого ревматика, ножки с глаз долой, у Анны защемило сердце. Сколько же пережито среди этих столов и стульев? Когда выносили тумбочку, которую Мори поцарапал в детстве игрушечным молотком, она отвернулась. С ними вместе переехала только белая детская кроватка Айрис. Она лежит теперь, разобранная и упакованная, на чердаке нового дома, но Айрис об этом не знает.
Джозеф велел покупать все, что хочется, и она так и делала, тратя при этом намного меньше, чем потратил бы сам Джозеф. Обстановку для столовой она приобрела на местном аукционе: длинный простой стол соснового дерева и массивный буфет… А еще в доме у Анны царят цветы: в узоре ковра, на обоях просторной спальни.
Ее главный замысел постепенно осуществлялся: дом начал дышать, словно здесь, в этих стенах, выросло несколько поколений ее семьи, словно именно ее предки медленно, десятилетиями, копили фарфор, серебро… «Это серебро попало к нам в незапамятные времена, еще до Войны за независимость», — говорила мать Пола. Притворство? Самообман? Разумеется! Но сколько же в жизни построено на самообмане… Такой дом для Анны и Джозефа? Они же родом с улицы Ладлоу! Ну и что? Почему, собственно, им нельзя жить в таком доме, если он им нравится? Если им здесь уютно?
Единственным потворством Джозефу — слишком занятому, чтобы вникать в прочие детали, — был ее портрет, повешенный над камином в гостиной. Ах нет, она уступила и в другом: на каминной полке под портретом тикали позолоченные часы.
