Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗

— Может, и так, — медленно ответил Генри, решив, что, если уж ему все равно не дано постичь заковыристые ходы мысли сына, можно хотя бы над ними потешиться. — Да, может, и так. Говорю ж, ты малый образованный. И умом востер, как мне тут сообщали. Но то же самое… — улучив момент, он проворно ткнул кончиком клюки Ли под ребра, — …мне всегда твердили про лис. Йи-хо! — Плюхнувшись обратно на свой мешок, он наслаждался нервической реакцией Ли на клюку. — Йи-хо-хо! Видала, Вив, солнышко, как он с полтычка взбодрился? Видала, как он подскочил? И как мне сказывали, с лисицами точь-в-точь такая же фигня! Йи-х о-хо!

…Одна под истыканным иголками пологом неба, что покоится на массивных колоннах сосен и елей, гончая Молли, расплескивая брызги, устремилась через узкий ручей, по краям уж отороченный кружевными рантами льда. Вскарабкалась на берег, тычется носом в листья папоротников, мечется туда-сюда в поисках потерянного следа. МЫШЬ МЫШЬ ОЛЕНЬ ЕНОТ? МЫШЬ… и — гхав-УУ ГХАВ-УУУ!.. Ли в своей комнате прикидывает, как бы изложить в письме всю эту историю, без которой Питерсу трудновато будет уразуметь расклад.

А Вив, сама несколько обескураженная, возлежит на мешке с резиновыми утками, чувствует, что рука Ли снова ожила, прикидывает, как бы пресечь эти тайные ласки, не привлекая к ним внимание старика, прикидывает, хочет ли их пресекать…

— Да, знаете, что? — Генри повел плечами, посмотрел сквозь сощуренные ресницы на сплетающиеся языки огня. — Мы вот про лисью охоту заговорили, и я тут вспомнил. Сколько-то годков тому назад, когда Хэнки было не то десять, не то одиннадцать, вроде того, мы с Беном взяли его на охоту в округ Лэйн — и вышел форменный анекдот. Значит, жил там один фермер, мой друган, и он клялся-божился, что, дескать, повадилась к нему лиса, да такая невообразимо ушлая, что ни отрава, ни капканы, ни пуля ее не берут. И он, значит, обещал нам пять долларов наличными, если мы покончим с этим рыжим дьяволом, во имя, значит, мира в его курятнике…

…Вив чувствует, как его ладонь скользит по ее шее, чашечкой накрывая горло, пальцы такие тонкие и нежные под свежим панцирем мозолей. Ли наклоняется, и его шепот шелестит по самой ее щеке:

— Помнишь тот первый день, когда мы встретились? Ты плакала…

— Шшш!

— …я и сейчас порой слышу, как ты плачешь по ночам… — Ох! Он чувствует, как маленькая жилка у нее там…

— А к тому времени, как я припоминаю, малютка Хэнки сам вырастил из щеночка отборную такую суку, кунхаунда голубого. Да, ей тогда месяцев шесть или восемь было, дивная молодая сучка. И Хэнк, значит, души в ней не чаял. Он до того уж ходил с ней на охоту, раз или два. Но только без своры, чтоб она показала, чего сама по себе стоит. И вот он решил, что эта невообразимая лиса — и есть настоящее боевое крещение…

…он ведь должен чувствовать, как затрепетала, забилась эта жилка; почему он не прекратит?

— Шшш, Ли: Генри заметит. Да и я, кстати, тоже слышу иногда, как ты плачешь по ночам. Теперь искры прянули наперегонки прямо в небо. Точно крохотные ночные фениксы…

— Правда? Так может, мне стоит объясниться… — …все выше летят эти ночные жар-пичужки, а затем исчезают…

— Но штука в том, что как раз когда этот мой кореш пригласил нас на свою лису, у голубой Хэнковой суки началась течка, и ее приходилось держать в сарае взаперти, чтоб не поимел какой-нибудь смердящий выродок. Хэнк, а он все горел желанием взять ее с собой, сказал-де, когда травля пойдет, другие собаки и думать забудут про его целочку. А Бен, значит, говорит: «Черт, парень, не рассказывай только своему дяде Бену, про что звери забывают, а про что нет: эти кобели промчатся мимо целого лисьего леса, чтоб залезть на твою девчонку… Уж я-то знаю толк в таких делах…» А Хэнк — тот говорит, мол, на сей счет не извольте тревожиться, мол, моя-то псинка удерет от любого, что бегает на четырех лапах, потому даже пофиг, кто там за ней погонится…

…Генри — ночной ястреб, угнездившийся в пламени костра.

— Шшш, Ли.

— За него не беспокойся, Вив… — Ему все равно, услышит ли Генри? — Он нас не услышит: слишком увяз в своем трепе. — И не хочет оставить меня в покое, чтоб мы могли просто посмотреть на эти искры, послушать далекий зов одинокой собаки? (разбрасывая когтями жидкую грязь, оскальзываясь, на полном скаку огибая пни… бревно по курсу! Не сбивая темпа, Молли ветром взмывает над ветровалом, поджав передние лапы к исцарапанной в кровь груди, раскинув уши подобно крылышкам-стабилизаторам; на пике прыжка, за невесомой, космической массой кустов она впервые видит его, впервые с того момента, как он проломился сквозь свору, — округлый черный увалень, испещренный бликами луны, продирается сквозь влажные папоротники: гхав-ОУУУРР! — и она распрямляет передние лапы, чтоб закогтить земную твердь и продолжить бег), одинокий лай, такой далекий и такой чарующий… не хочет? — Вив, выслушай меня, пожалуйста.

— Шшш, я слушаю треп Генри.

— А Бен — тот говорит: «Генри, я б, оно, конечно, разрешил парню взять эту самую егойную Иезавель… кабы вместо охоты хотел поглазеть на групповое изнасилование — тогда бы точно ни разу не сомневался!» А Хэнк, стал-быть, говорит, что нам придется взять ее, потому как другой такой охоты и другой такой лисы — еще сто лет ждать, и хоть говорят «век живи — век учись», да собачий век короток.

…рука давит, немощное отчаянное движение:

— Но я должен поговорить с тобой… с кем-то… пожалуйста! Быть может, другого шанса у меня не будет. — Но разве не чувствует он, как тяжко бьется сердце?

— Нет, Ли, не надо…

— Ну, шумели мы шумели по ентому поводу, и уж не знаю, каким макаром, но Хэнк уломал-таки Бена взять псину просто на прогулку, чтоб она просто посмотрела на охоту, но с поводка — ни-ни. И Бен махнул рукой. «Но слушай, — говорит Бен. — Ты повезешь свою потаскуху в кабине, на коленках или где хочешь, но только чтоб она за всю дорогу ни в какое развратное соприкосновение с остальной сворой не вошла. А то ж они так упреют ее переть, что к охоте не то что следа не найдут, но и света белого не взвидят. А все одно на уме у них будет — ейный хвост, и ничего они не выследят, акромя ее манды. Эт-если, конечно, у них вообще хоть какие силенки останутся выслеживать…»

…она пытается не пустить в уши слова, ласкающие ее щеки…

— Я должен кое-что тебе рассказать, Вив. О Хэнке, о том, что собирался учинить. И почему. — …силится увернуться от этого багра острейшей багровой боли, что готов ринуться к ней из-за слов, вонзиться в ее плоть. — Все это началось давным-давно… — Но вопреки всем заслонам перед его словами, нужда его просачивается к ней отчасти: я не так уж нужна ему, он не может…

— И вот Хэнк, значит, вез свою собачонку на коленочках всю дорогу. Мы прибыли как раз с рассветом, как мне помнится, солнышко только-только поднималось. И был там еще один парень, а при нем — шесть или семь собак. И когда он увидел, как Хэнк нянчится со своей псиной — то бишь на руках ее носит, в прямом смысле, — он полюбопытствовал, что это за хренова такая у нас животина, что такого особливого обхождения для себя требует. А Хэнк говорит: «Это лучшая хренова животина в своем роду и племени на весь округ». И этот парень, который тоже при собаках, подмигивает мне и говорит: «Что ж, проверим!» И лезет в карман за бумажником, выкладывает десятку на капот и говорит: «Вот мой заклад: десять моих баксов на один твой, что мой старый, хромый и безродный кабыздох словит лисицу допрежь того, как твое дворянское педигри вааще ее увидит!» И предъявляет свою псину… признаться, такого шикарного красавца уокера я с роду не видывал… И на ошейнике — штуки три-четыре медали собачьего клуба, за чемпионство по классу травли в поле. Ну, Хэнк немножко так губы покусал, а потом говорит, мол, не может он собачку свою пустить, потому как лапку подвернула и нынче не в кондиции. Тот парень заржал жеребцом, достает еще десятку, шлепает ее на капот и говорит: «Лады, вот двадцать баксов к одному, а я придержу свою блошиную ферму до счета в пятьдесят». Ну, Хэнк на меня смотрит, а я лишь плечами пожимаю: пикап Бена, охота Бена, и Хэнк уж совсем свои губы чуть не сожрал, как подходит Бен, кладет свой бакс на капот и говорит: «Заметано, старина!» Как же тот парень зубьями заскрежетал! Понятное дело: уж больно сильная фора, даже если собака и впрямь совсем юная, течная и неопытная. Но за язык его ж никто не тянул, верно? Потому сглотнул он крепко, но только не слова свои обратно, а лишь посмотрел на Бена этак тяжко и говорит, мол, лады…