Хроники Раздолбая - Санаев Павел Владимирович (читать книги txt) 📗

Раздолбай не интересовался политикой. По обществоведению он едва вытягивал на тройку, газет не читал, школьные политинформации прогуливал. Власть государства, в его понимании, воплощали милиционеры, которых нужно было всячески избегать. Из обрывков сведений, полученных в разное время из разных источников, в его голове сложилась к десяти годам простая и понятная картина. Страна СССР, в которой ему повезло родиться, — самая большая, самая сильная и самая лучшая страна в мире. Они строят социализм — общественный строй, в котором нет богатых, не может быть бедных и никто никого не угнетает. В других странах одни люди угнетают других, поэтому некоторые живут в роскошных домах и ездят на шикарных автомобилях, а большинство влачит жалкое существование в каморках, перебиваясь с хлеба на воду. Как живут в роскошных домах, Раздолбай представлял слабо, а про жалкое существование знал очень хорошо из книги «Маленький оборвыш», которую задавали по внеклассному чтению. Еще он знал, что давно при царе они тоже жалко существовали. Богачи и попы угнетали народ — заставляли работать на фабриках за гроши и строить железные дороги за котелок каши. Так бы они прозябали по сей день, и Раздолбай тоже мог бы ютиться в подвале, тачая сапоги для какого-нибудь помещика вместо учебы в школе, но явился Ленин и устроил кровопийцам Октябрьскую революцию. Царя-гадину расстреляли, богачей выгнали, попам перестали верить, и с тех пор советское общество неуклонно движется по пути мира и прогресса. Некоторые страны последовали заветам Ленина и тоже выгнали своих богачей. Этим странам СССР помогает созидать прогрессивную жизнь, отправляет туда врачей и ученых, строит там современные заводы. Все люди давно присоединились бы к этим счастливцам, построив социализм у себя, но есть США и НАТО, которые не дают это сделать, создавая военную угрозу, международную напряженность и израильскую военщину. Ради того чтобы сохранить богачей, НАТО и США мешают освободиться храбрым вьетнамцам и пакостят свободным кубинцам. Они хотели бы разгромить светлый социализм навсегда, но Брежнев не дает это сделать и крепит мощь Советской Армии, против которой никто не рыпается. Армейскую мощь каждую субботу демонстрировали в программе «Служу Советскому Союзу», и Раздолбай с удовольствием смотрел эту программу, представляя, как НАТО все-таки рыпнется, а смелые парни на серебряных самолетах и зеленых танках налетят и накостыляют им по первое число.

Десятилетнему Раздолбаю и его школьным друзьям Брежнев казался единственной гарантией того, что НАТО не посмеет напасть, и их даже не смущало то, что он с трудом разговаривал. Они знали, что это великий человек, а великому человеку простительно шамкать в старости. Иногда кто-нибудь начинал со страхом представлять, что будет, когда Брежнев умрет. Это казалось невероятным — умереть Брежнев не мог. Он был гарантом мира во всем мире и не мог умереть, как не могло потухнуть солнце — гарант тепла и света. Все понимали, что его жизнь будут продлевать самые лучшие врачи, и, может быть, даже целые научные институты работают, чтобы этот человек жил как можно дольше. С помощью новых открытий Брежнев сможет жить и сто лет, и даже сто двадцать, но потом… потом все-таки умрет, и тогда начнется война.

НАТО и США некому будет сдерживать от нападения на социалистические страны, СССР придется за них вступиться, и хотя они, конечно же, победят, кому-то из них, наверное, придется погибнуть. Впрочем, считали они, к тому времени, когда Брежневу будет сто двадцать лет, им самим будет где-то по пятьдесят пять, и на войну их не призовут. Погибать придется тем, кому в этот момент окажется восемнадцать — двадцать, но эти ребята еще даже не родились, так что сочувствовать им рано. На этом страшные мысли о смерти Брежнева отступали, и небо снова казалось высоким и безмятежным.

А потом Брежнев умер, и ничего страшного не произошло. Через год умер его непонятный преемник, еще через год непонятный преемник преемника, и, перестав бояться войны, школьные друзья Раздолбая стали шутить, что любимое развлечение членов Политбюро — гонки на лафетах. Затем появился моложавый Горбачев, который бойко разговаривал без бумажки и резво ходил без посторонней помощи, и в жизни начались перемены, названные позже Перестройкой.

К тому времени Раздолбаю было уже четырнадцать лет, и у него накопилось много вопросов, на которые не было ответов. Так, например, он не мог взять в толк, почему, если их страна самая передовая, лучшую в мире игрушку — электрическую железную дорогу — делают не они, а немцы? Почему польские и французские индейцы сделаны аккуратно и красиво раскрашены, а индейцы Ростовской фабрики выглядят пластмассовыми блямбами? Почему капсюльный «кольт» «made in USA» стреляет оглушительно, а советский пистонный пистолет только дымно щелкает? Почему заграничные машинки красивые, а копии «Жигулей» и «Москвичей» — такие же угловатые куски железа, как их настоящие собратья? Без ответов на эти вопросы казалось нелепым писать под диктовку комсорга Лени Бадина: «Прошу принять меня в ряды ВЛКСМ, чтобы я мог наравне со старшими коммунистами развивать наше прогрессивное общество». Раздолбай хотел даже отказаться от этой формальности, но мама потребовала не быть «фрондирующим идиотом».

— Вступай! Не примут потом из-за этого в институт — поломаешь свое будущее, будешь локти кусать! — кричала она.

Раздолбай вступил, чтобы не ломать будущее, но «развитие прогрессивного общества» все равно казалось ему смешной неправдой. Ему было непонятно, как можно считать их общество прогрессивным, если все по-настоящему хорошее прорывается к ним из «непрогрессивного» общества — машинки, джинсы, хорошая музыка…

Лучшей музыкой в мире Раздолбай долгое время считал «Биттлз» и Челентано, но однажды в «Международной панораме» заговорили о «западном мракобесии» и показали полуминутный отрывок выступления группы KISS. Авторы передачи, видимо, рассчитывали, что советские люди в ужасе отшатнутся от размалеванных монстров и будут весь вечер залечивать душевные травмы прослушиванием Толкуновой, но получилось наоборот. На следующий день в школе Раздолбая говорили только об этом фрагменте: «Ты видел? А ты видел? Ваще!» Именно тогда Раздолбай подкатил к усатому меломану Маряге, которого до этого сторонился, и спросил, есть ли у него KISS и может ли он дать послушать. Маряга дал ему кассету с концертной записью, и Раздолбая захватило удовольствие, сравнимое разве что с разглядыванием девушек в кружевах.

Он слушал концерт по несколько раз в день и мучился новым вопросом — почему в их самой лучшей стране невозможно оказаться в такой же ликующей перед сценой толпе и так же хором скандировать имя любимых исполнителей «Кисс! Кисс! Кисс!»? И чтобы солист крикнул в ответ: «Next song is Love Gun!», [68] и стадион взорвался бы этой невероятной музыкой, от которой вибрирует каждая клетка тела. Почему эту музыку не только нельзя услышать на стадионе, но даже на школьной дискотеке нельзя запускать для танцев?

То, что KISS нельзя запускать для танцев, было установлено опытным путем. На дискотеке по случаю окончания восьмилетки Маряга поставил «I was made for loving you baby», [69] и комсорг Леня Бадин бросился к магнитофону, словно к загоревшейся бензоколонке, чтобы выключить песню на втором куплете. Марягу вызвали на комсомольское собрание. Он явился, держась как молодогвардеец, и, не дожидаясь обвинительных речей, сам взял первое слово.

— Я, конечно, понимаю, что, наверное, в чем-то не прав, раз меня вызвали, — сказал он. — Но я подумал, что если весь класс брал у меня слушать эту кассету и многим, включая Бадина, я делал запись, то нет ничего плохого в том, чтобы послушать всем вместе.

— Дома слушать можно, — объяснил сконфуженный Бадин, — а дискотека — публичное место, и там запускать нельзя.

— Почему нельзя, если все и так слышали?

— Тексты, — предположил один из активистов, — откуда ты знаешь, что поет эта группа? Может быть, они поют «убей всех вокруг», а ты не знаешь этого и заставляешь других под это плясать.