Корона, Огонь и Медные Крылья - Далин Максим Андреевич (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Никто из уцелевших солдат жестоко поредевшей армии Антония не протянул руки к оружию, глядя, как драконы опускаются на мокрую траву и изменяют свое звериное обличье.
Когда они опустились на землю, я огладил рыженькую и спешился. Пламя и ад, на душе у меня было ужасно, просто ужасно.
Меня не ранили, я только вымотался так, что руки мелко дрожали — но кое-что другое казалось мне гораздо хуже, чем усталость. Ну да, я, конечно, все время ждал, что на нас нападут. В степи, даже в дождь, все видно очень далеко; я увидел бы любых нормальных солдат за десять миль — но это нормальных, а тут…
Здесь нападали не справа или слева, а снизу или сверху. Кто из полководцев может ожидать, что под его отрядом окажутся ошалелые мертвецы, которые полезут из земли и ввяжутся в схватку?
И никого из мертвых мы не убили. Как вообще можно убить мертвого? Мы просто уложили некоторых обратно в землю — причем, я думаю, не столько оружием, сколько молитвами Доминика.
Но самое мерзкое — эти драконы. То есть, в них самих-то ничего особенно мерзкого не было, они только точно знали, как загнать эту нежить в могилы — но меня бросило в жар и пот, когда я подумал…
С кем же я дрался в этом, будь он неладен, городишке? С мужиками? С купчишками? С лакеями, которые похватали все острое, попавшееся под руку, чтобы драться за своих господ?
Не с солдатами. Потому что — вот они, солдаты.
И никакого оружия у них не было; когда они… как бы сказать-то? Ну, скажем, перекинулись в людей и эта медная броня впиталась обратно в их тела — даже ножей при них не было, кажется, только шипы на драконьих хвостах. Но они были настоящие бойцы, прах побери. Они расшвыряли трупы по сторонам за какие-то минуты… а я замешкался, думая, как они дрались бы с моими волкодавами.
Вот эти, от которых отскакивают клинки, а пули… вроде бы, ранят, но…
После драки с мертвецами у меня почти не осталось солдат. Я смотрел вокруг — а они лежали на траве под дождем, их было страшно много, может, две трети моих людей, а может, и больше. А уцелевшие как-то сгрудились вокруг меня, не как свита или гвардия, которая собирается меня защищать, а как стадо вокруг пастуха. А может — не вокруг меня, а вокруг Доминика, я не понял. Но драконов интересовал Доминик, а не я.
Когда они напали с воздуха и рвали трупы когтями, все казались одинаковыми, но теперь я видел, что все они разные. С Домиником говорил широкий, здоровенный парень с выбритым черепом, плосколицый урод. Такие обычно глупы — но у этого, по-моему, было всего в достатке: и ума, и хитрости. И он ухмылялся Доминику и что-то ему "бла-бла-бла" на здешнем варварском языке.
Меня рассматривал другой. Высокий, тощий, жесткий. Мокрый насквозь; клок волос прилип ко лбу — волосы наполовину седые. Небритая, горбоносая, черномазая физиономия — а взгляд пронзительный и совершенно нестерпимый. Рассматривал меня, как какую-то вредную букашку — я так устал, что не мог разозлиться в ответ. Только окликнул Доминика:
— Доминик, скажи этому, что я — принц северян!
Доминик прервал свою болтовню с язычником, зыркнул на меня, по своему обыкновению, неодобрительно, и выдал:
— Этот — знает. Он — принц Асурии, Антоний.
Мы заговорили — и вокруг вдруг стало совсем тихо, только дождь шуршал. Асурийский принц смотрел на меня, молчал — а мне вдруг захотелось сквозь землю провалиться, будто я — мальчишка, который попался на гаденькой шалости. Я не знал, куда деть руки — впервые со мной стряслось такое.
Точно, попался.
А мои уцелевшие волкодавы ждали, что я еще скажу, и я заставил себя изречь — как можно четче и с чувством собственного достоинства:
— Доминик, скажи ему, я благодарен за помощь.
Доминик сказал что-то — я видел, что его тоже потряхивает. Принц на него быстро взглянул, усмехнулся, но ничего не ответил — ответил плоскомордый, бритый. С ухмылочкой, врастяжечку, как на гулянии в королевском парке. Доминик ему еще что-то быстро и нервно, порывисто так — а он снова с ухмылочкой и не торопясь. Но что именно говорит — совершенно не понять.
Принц в разговоре не участвовал. Он все рассматривал меня, этакую мерзкую невидаль — будто ему было жутко интересно. И этот его неотвязный взгляд меня смущал и бесил.
— Доминик, — сказал я, — скажи ему…
А Доминик отрезал:
— Сам ему скажи. Он понимает по-нашему.
Честное слово, дамы и господа, такое чувство, будто с ног до головы окатили кипятком!
— Так что ж он молчит?! — ну само, само сорвалось!
И он сказал по-нашему, медленно и негромко, очень грамотно, как настоящий аристократ:
— О чем мне с тобой говорить, мальчик? Ты ведь пришел на эту землю за славой и золотом? Золота — не будет. А славы с тебя уже довольно. Ты разбудил древнее зло, поднял мертвых из могил, открыл дорогу тварям из преисподней — тебя проклянут семь поколений наших потомков.
В сто раз лучше было бы умереть или самому провалиться сквозь землю!
Я хотел сказать, что я не знал, что я не хотел ничего такого, что я вообще ни о чем ужасном не думал… что я не такой плохой, как само собой получилось… но оправдываться было так глупо, а сделано уже столько…
— Ты благодарен за помощь? — продолжал асуриец, а меня просто корежило от его слов, хотелось свернуться клубком или прахом рассыпаться. — Боги еще покарают меня за то, что я не уложил в эту грязь тебя и убийц, которых ты привел. Клянусь судьбой, я сделал это не из жалости: мне было любопытно, как оказался среди таких, как ты, солнечный воин. И еще — он назвал моих птиц "драконами". У меня есть причины любить это слово…
— Послушай, — сказал я. Вышло тихо и сипло, пришлось откашляться и начать снова. — Послушай… дай нам уйти?
— Вы не можете, — сказал асуриец бесстрастно. — На ваших кораблях больше нет ваших моряков. Они мертвы — и их убили драконы. Корабли я подарил хану… — и сказал, какому хану, но я не расслышал это слово. Хотя, вообще-то, это уже было и неважно.
Доминик что-то продекламировал нараспев. Драконам это "что-то", кажется, понравилось — но кто бы мог сказать наверняка?
— Что же будет? — спросил я.
— Вы — рабы Асурии, — принц произнес "Ашури". — И вам предстоит до смерти рубить красный камень в Рубежных горах, хотя это — несправедливое решение.
— Несправедливое? — спросил я. — А какое — справедливое?
— Убить твоих солдат здесь, — сказал асуриец. — Тебя забрать с собой в город, откуда вы начали поход по земле Ашури и сжечь живьем на площади перед храмом.
Он говорил так спокойно, беззлобно и равнодушно, что я совершенно не усомнился… ни на минуту. Мне даже страшно не было, только очень гнусно на душе, дико гнусно и тоскливо. Зато у волкодавов вокруг меня дыхание сбилось; их ведь не обезоружили, их вообще никто не трогал, будто драконы имели в виду, что все наши это спокойно примут. Как должное.
Самое невероятное, что я-то это, действительно, принял спокойно. С каким-то даже злорадством к самому себе. Помолчите, Антоний, ну да. С той ночи, когда Доминик за меня молился и держал на расстоянии обгорелых мертвецов, все было так тревожно и так худо от себя самого… и все хотелось чего-то невозможного… либо стать кем-то другим, лучше, чем я сам, либо все переделать, переиграть, как партию в фишки-шарики — а все, что случилось по-настоящему — забыть.
Все, все прошлое казалось и глупым, и гадким. Если когда-то и выпадало что-то доброе — я в тот момент совершенно этого не помнил. И рыпаться, что-то доказывать, шкуру спасать — так показалось унизительно…
Но одиноко было, ужасно, невозможно одиноко, настолько, что хотелось видеть мертвого Жерара — потому что уж он-то меня любил… И хотелось поболтать с Домиником, только не переругиваться, как у нас до сих пор все время получалось, а сидеть где-нибудь, к примеру, на хорах собора Всезрящего Ока Господня у нас дома, и слушать, как он рассказывает что-нибудь из священной истории. Я вдруг подумал, что он должен здорово рассказывать, и мне стало так жалко этой болтовни, которой никогда не будет…
