Искра жизни - Ремарк Эрих Мария (лучшие книги .TXT) 📗

Как быстро привыкаешь к старой манере военных приветствий! В сущности, он ведь никогда не был фанатичным нацистом. Скорее чиновником, верным чиновником отечества. Вебер и подобные ему, Дитц и иже с ними — вот они были нацистами.

Нойбауэр достал сигару. «Ромео и Джульетта». Лучше выкурить ее сейчас. В ящике можно оставить четыре или пять штук. Чтобы вручить потом противнику. Хорошая сигара всегда помогала наводить мосты.

Он сделал несколько затяжек. Если бы противник пожелал увидеть лагерь? Ну что ж. И если бы ему что-нибудь не понравилось — Нойбауэр только выполнял приказ. Солдаты его поняли бы.

Вдруг на него нахлынули воспоминания. Еда, вкусная, сытная еда! Вот в чем суть! Это всегда самое главное. Он был вынужден немедленно дать указание о повышении рациона. Тем самым он продемонстрировал, что, как только иссякли приказы, он стал делать все возможное для заключенных. Обоим старостам лагеря он намерен дать персональное указание. Они сами были заключенными. Потом они будут свидетельствовать в его пользу.

Штейнбреннер стоял перед Вебером. Его лицо лоснилось от усердия.

— Двое узников застрелены при попытке к бегству, — доложил он. — В обоих случаях выстрел в голову.

Вебер медленно поднялся, и небрежно уселся на угол своего стола.

— С какого расстояния?

— Одного с тридцати, другого с сорока метров.

— На самом деле так?

Штейнбреннер покраснел. Он застрелил обоих узников с расстояния всего нескольких метров, чтобы на ранах не осталось следов пороха.

— И это была попытка к бегству? — спросил Вебер.

— Конечно.

Оба знали, что это не было попыткой к бегству. Так называлась любимая игра СС. У заключенного брали шапку, бросали ее за спину и требовали принести. Если при этом узник проходил мимо кого-нибудь, в него стреляли со спины из-за попытки к бегству. За это стрелявшему обычно давали несколько дней отпуска.

— Ты хочешь в отпуск? — спросил Вебер.

— Нет.

— А почему?

— Чтобы не подумали, что я увиливаю.

Вебер поднял брови и стал медленно болтать ногой, которой опирался на стол. Солнечные лучи отражались от раскачивавшегося сапога и скользили по голым стенам, как светлая одинокая бабочка.

— Значит, ты не боишься?

— Нет. — Штейнбреннер пристально посмотрел на Вебера.

— Хорошо. Нам требуются надежные люди. Особенно сейчас.

Вебер уже давно наблюдал за Штейнбреннером. Он импонировал ему. Он был еще очень молод, в нем еще осталось что-то от фанатизма, которым когда-то славились эсэсовцы.

— Особенно сейчас, — повторил Вебер, — Теперь вам требуется СС для СС. Ты это понимаешь?

— Так точно. По крайней мере, мне так кажется.

Штейнбреннер снова покраснел. Вебер был его кумиром. Он испытывал к нему такое же слепое почтение как младенец к индейскому вождю. Он был наслышан о мужестве Вебера в «зальных битвах» тридцать третьего года; он знал, что в двадцать девятом году Вебер был причастен к убийству пяти рабочих-коммунистов и за это отсидел четыре месяца в тюрьме. Рабочих ночью вытащили из постелей и насмерть затоптали на глазах у их родственников. Штейнбреннер слышал также о том, какие жестокие допросы устраивал Вебер о гестапо, как беспощадно он относился к врагам государства. У Штейнбреннера была одна мечта — стать таким, как его кумир. Он вырос с учением партии. Ему исполнилось семь лет, когда национал-социализм пришел к власти, и Штейнбреннер стал законченным продуктом национал-социалистского воспитания.

— Слишком многие попали в СС без тщательной проверки, — сказал Вебер. — Теперь начинается отбор. Ленивые прекрасные времена миновали. Ты это понимаешь?

— Так точно. — Штейнбреннер вытянулся по стойке «смирно».

— Здесь у нас уже есть с десяток настоящих людей. С лупой отбирали. — Вебер окинул Штейнбреннера испытующим взглядом. — Приходи сюда сегодня вечером в половине десятого. Посмотрим, что будет дальше.

Восторженный Штейнбреннер, как по команде, сделал «кругом!» и отправился к себе. Вебер встал и прошелся вокруг стола. «Одним больше, — подумал он. — Вполне достаточно, чтобы в последний момент насолить старику, сорвав его планы». Вебер ухмыльнулся. Он давно заметил, что Нойбауэр пытался разыгрывать из себя этакого чистенького ангела и все свалить на него. Последнее Вебера не волновало, за ним водилось немало грехов — только вот не любил он таких чистеньких ангелов.

Незаметно наступил полдень. Эсэсовцы почти не показывались в лагере. Они и не догадывались, что у заключенных имелось оружие, и поэтому не проявляли особой осторожности. Хотя, будь у заключенных даже в сто раз больше револьверов, в открытом бою пулеметы не оставили бы им никаких шансов. Но эсэсовцы вдруг стали бояться самой массы заключенных.

В три часа по громкоговорителю были переданы имена двадцати узников с требованием за десять минут собраться у ворот. Это могло означать все что угодно — допрос, почта или смерть. Подпольное лагерное руководство позаботилось о том, чтобы убрать всю двадцатку из их бараков; семеро были спрятаны в Малом лагере. Приказ был зачитан еще раз. Все названные узники были Политическими. На приказ никто не откликнулся. Впервые лагерь демонстративно проявлял неповиновение. Вскоре после этого всем заключенным было приказано собраться на плацу для переклички. Подпольное лагерное руководство сообщило: «Оставаться в лагере».

На плацу для переклички узников было легче перестрелять. Вебер собирался пустить в ход пулеметы, но пока не мог решиться действовать так открыто против Нойбауэра. Через канцелярию лагерному руководству стало известно, что приказ исходит не от Нойбауэра, а исключительно от Вебера. Тот велел объявить по громкоговорителю, что лагерь не получит пищи, пока все не построятся и не будут выданы двадцать политических заключенных.

В четыре часа поступил приказ от Нойбауэра. Лагерным старостам было велено немедленно явиться к нему. Приказ был выполнен. Лагерь в тягостном напряжении ждал, вернутся ли они.

Они вернулись через полчаса. Нойбауэр показал им приказ об отправке транспорта. Уже второго. В течение часа надлежало отправить из лагеря две тысячи человек. Нойбауэр согласился отложить отправку до следующего утра.

Подпольное лагерное руководство немедленно собралось в госпитале. Прежде всего они добились того, что изменивший эсэсовцам врач Гофман обещал употребить свое влияние на Нойбауэра, чтобы отсрочить на один лень вывоз двадцати политических заключенных и отменить перекличку на плацу. Тем самым утратило бы силу указание о невыдаче пищи. Врач сразу же ушел.

Лагерное руководство приняло решение ни в коем случае не организовывать людей для отправки с транспортом на следующее утро. Заключенные прибегнут к саботажу, попробуют спрятаться в бараках и на прилегающих улицах. Им собиралась помогать лагерная охрана, состоявшая из заключенных. Предполагалось, что эсэсовцы, за некоторым исключением, не станут при этом проявлять особую ретивость. Последним поступило решение двухсот чешских узников: если транспорт все же будет сформирован, они готовы отправиться первыми, чтобы спасти двести других, которые такое испытание уже не выдержат.

Вернер присел на корточки около тифозного отделения.

— Каждый час работает на нас, — пробормотал он. — Гофман еще у Нойбауэра?

— Да.

— Если он ничего не добьется, нам придется рассчитывать только на себя.

— С применением силы? — спросил Левинский.

— Не совсем так. Только наполовину. И только завтра. Завтра мы станем вдвое сильнее, чем сегодня. — Вернер снова взялся за свои таблицы. — Итак. Еще раз. У нас есть хлеб на четыре дня, если ежедневно будет выдаваться рацион. Мука, крупы, лапша — это…

— Хорошо, господин доктор. Беру это на себя. До завтра. — Нойбауэр посмотрел вслед начальнику госпиталя и тихо присвистнул. «Значит, ты тоже, — подумалось ему. — Пусть будет так! Чем больше, тем лучше. Можем облегчить друг другу жизнь», и он осторожно отложил приказ о транспорте в свою особую папку. Потом на портативной машинке напечатал предписание об отсрочке транспорта и тоже вложил его в папку. Он открыл сейф, вложил в него папку и запер на ключ. Приказ оказался удачным. Он еще раз вынул папку и снова раскрыл машинку. Не торопясь, напечатал новый меморандум об отмене предписания Вебера о невыдаче пищи. Вместо этого издал собственный приказ о сытном лагерном ужине. Приказы эти хоть и второстепенные, но весьма существенные.